— Мы все заслуживаем то, что получаем. И тот путь, по которому мы катимся вниз. Да, сукин ты сын, это тебе воздалось, слышишь меня?
Сегодня он похож на ковбоя из старых американских фильмов. Он стоит напротив окна, и я с трудом различаю его силуэт в ковбойской шляпе и с сигарой. Блёклый, но ослепительно белый свет не даёт мне открыть глаз. Рядом с ним мне опять становится холодно среди этих грёбаных песков, как будто бы я дома.
— Закрой рот. Ты не смеешь говорить о моей матери. Ты худшее, что с ней случилось.
От боли мне кажется, что мой лоб сползает вниз и давит на глаза, а мои губы едва способны разлепиться.
Вчерашний костюм католического пастора шёл ему больше.
И, вообще-то, он никогда не курил.
— А сейчас — это был бы ты. И я хотя бы защитить её мог. А ты, щенок, ты даже себя защитить не можешь. Твой удел — обделаться и скулить.
Я скриплю зубами, чем зря только трачу силы. Их чертовски мало осталось. Мне кажется, что это скрипит то, что осталось от моих мышц, когда я пытаюсь дотянуться до кружки с водой.
Пить. Пожалуйста, пить.
— Мой маленький отважный мужчина.
Я не могу понять, на каком языке она сейчас говорит. Вряд ли это оттого, что я их так хорошо знаю. Её лица я тоже не вижу: её голову окружает солнечный диск. Лучи расползаются, как струи крови.
— Давай же, иди к нам.
Мне так хочется слушать сказки, которые ты сочиняла. Мне так хочется быть для тебя мужчиной, которого ты заслужила.
— Прости, мам…
Я захлёбываюсь рвотой и свисаю над тазом, а твари, ползающие по мне, в панике разлетаются, пробивая мне виски гулом своих крыльев.
— Но я не умру здесь.
Береги её там, чёртов мудак.
Были люди, которые давали мне жизнь. Я не смог расплатиться ни с одним из них.
Зато с теми, кто пытался её отнять…
Если бы он не нашёл меня так вовремя — я не понимаю зачем, — я бы и правда сдох там, обмазанный во всём, что приносит с собой тяжёлая дизентерия. Кто-нибудь когда-нибудь, возможно, нашёл бы на границе с Мексикой хибарку, а в ней — обезвоженную мумию, ставшую удобным пристанищем для питания, роста и размножения пустынных ползающих и летающих насекомых. В ней никто никогда не узнал бы Ганса Ларсена, ведь по отпечаткам зубов или пальцев этого нельзя было сделать уже при жизни. Те, кто на это рассчитывал, не ждали моего возвращения.
Да и все те, кто хотел мне помочь, тоже не ждали, что жизнь заставит их поплатиться.
Мы все получаем то, что заслуживаем? Чушь. Я всё ещё жив, и я доказательство тому, что карма проиграла закону подлости.