Мой бедный, бедный музыкант

Что значила музыка для Гермионы? Буквально всё. Сквозь музыку она смотрела на мир, создавала свой, и выражала самые тайные желания, для которых недостаточно слов. Музыка была для неё тем самым духовным проводником в мир более высокий и чуткий, чем тот что мы имеем — всё равно, что для начинающего писателя погрузиться в мир гениального художественного произведения.

Всё равно, что предаться молитве и полностью уйти в себя и поклонение Богу.

Грейнджер, как и любой музыкант, имела музу. Два года назад это были абстрактные образы, перемены погоды, просто прохожие и много других вещей, которые вызывали у юного дарования неподдельный интерес.

Но в тот день, когда она увидела её, выходящую из одного высотного здания, все поменялось. Как это бывает со всеми.

Она не могла остановить себя от разглядываний — дикие смоляно-черные кудри, матово-бледная кожа с минимальным количеством веснушек и родинок, глаза, словно две сверкающие небесные бездны и пухлые, красные от помады, губы, которые иногда показывали миру ряд белоснежных, ровных зубов.

Гермиона наблюдала за ней с приоткрытым ртом.

Женщина была хрупкой, словно бы из хрусталя, нежной, воздушной, но в тоже время грозной, роковой, властной…

И почему-то ей показалось, что эта женщина — её все. Абсолютно. День, ночь, еда, сон, одежда — всем, в чем нуждается обычный человек, она и была. Возможность видеть и чувствовать — больше и не нужно было. Гермиона, стоило красавице исчезнуть, помчала в свою звукозаписывающую студию-дом.

Вдохновение пронзило её точно так же, как пронзают волны удовольствия — мир вокруг померк, став серым и невзрачным, а внутри все зажглось миллиардами цветов и полутонов, где-то ожили дивные струны волшебного инструмента, будто бы музыка коснулась того духовного существа, что сидело в Мио, в ласковом жесте, заставив трепетную душу отдать приказ рациональной половине творить.

У шатенки тряслись руки, когда она взяла в руки скрипку, но, когда смычок заскользил по струнам, сомнений не осталось.

Цвета померкли.

Гермиона забылась, позволив порыву управлять собой — рука ее свободно двигалась, комната наполнялась живыми дивными звуками, душа словно получила крылья и пыталась вспорхнуть, а мир, существовавший внутри скрипачки, поглотил её полностью, словно теплая морская волна накрывает холодное безжизненное тело.

Музыка, что она создавала, была похожа на древнее божество, к ногам которого народ несёт жемчуг, золото, вино, специи и шелка. Со струн будто бы лилось плавленое золото, и, достигнув пола, обращалось в бриллианты и жемчужины, отдаваясь эхом от стен тысячью самых прекрасных голосов.

Мелодия прервалась, когда совсем стемнело за окном, окунув и без того серый мир в темно-синие и чёрные краски, и Гермиона вздохнула, опуская скрипку. Плечи занемели, пальцы перестали слушаться, а голова раскалывалась.

В душе стало так тоскливо, холодно без этой мелодии, как будто всю радость и воздушность разом выкачали.

Шатенка убрала скрипку в футляр, чувствуя непонятную ревущую, подобно морской буре у скал, тяжесть в груди, прошла мимо своего письменного стола и села на кровать, оглядев свою комнату пустым отсуствующим взглядом.

Таково было её состояние без вдохновения — мрак, дым из смутных чувств, полное отсутствие жизни. Гермиона могла чувствовать, как тот трепет внутри неё гибнет, усыхая, будто ручей в пустыне, и как горечь от осознания этого крадется по её языку и нёбу.

Шатенка посмотрела на свои руки — худые длинные пальцы, узкие запястья, чуть выпирающие косточки и редкие точечки маленьких родинок на тыльной стороне ладоней. Ей сразу вспомнились руки этой женщины, что так изящно и аристократично держали стаканчик с кофе, придерживая, но не сжимая и попусту не напрягая лучезапястные мышцы. Такие руки хотелось трогать, смотреть на них, оставлять на каждом миллиметре поцелуи. Их хотелось боготворить.

В груди родился вздох поражения, и она, опустив голову на руки, произнесла в гнетущую тишину ее квартиры:

— Я нашла тебя.

Мама часто говорила маленькой Гермионе, когда маленькая девочка слушала игру матери на пианино: «Запомни, моя милая девочка, когда ты встретишь настоящую музу, весь мир померкнет. Для тебя уже не будет существовать ничего, кроме неё.»

И Миона только сейчас поняла всю полноту этих слов. Грейнджер чувствовала невероятной силы тягу вернуться в это утро, чтобы бесконечно долго наслаждаться этим моментом — увидеть, как эта женщина идёт, смотреть, как движется её тело, как она тихо напевает, и как руки беспрестанно чуть подергиваются, подыгрывая в такт голосу. Смотреть ей в глаза и чувствовать её эмоции на себе — лучше всяких наркотиков, адреналина и медицинских забав.

Очнулась шатенка от того, что слёзы ручьём бегут по её щекам. Ладони стали мокрые, и Гермиона, устало вытерев слёзы, легла спать. Такова её судьба, каждый раз находя новое вдохновение.

Утром Гермиона почувствовала острую потребность видеть свою музу, которая даже не подозревала, что стала оной. Это желание подобно ножу пронзило сознание Мио с самого первого момента пробуждения и лишь этим желанием — видеть её немедленно — она жила.

Девушка забыла про всё — про завтрак, про одежду и сон, и опомнилась только когда ледяной уличный ветер ударил по её нежной восприимчивой коже, пронзив даже фланелевую пижаму.
Она вернулась в квартиру, надела джинсы, худи, кроссовки и, едва удержав себя от позыва взять с собой скрипку, помчалась вон из студии. На ходу убрав волосы в немного неопрятную «шишку», Гермиона торопилась.

Так они и познакомились. Музыкант и её муза.
Гермиона сидела перед нотным станом, пытаясь оформить свою задумку — пара смятых разленованных листов уже валялись где-то на полу. Девушка вернулась от своего созерцания вечером, когда ее муза уехала с работы домой.

Она снова творила. Иногда вдохновение быстро истончалось, как солнечный свет на закате, и Гермиона от злости и разочарования ломала карандаши, рвала бумагу и просто билась головой о стену. Невозможность выразить свои эмоции через музыку проедала в Гермионе дыру, уничтожала подобно серной кислоте.

Каждое утро она приходила к зданию с цветком в руках. Всего одним, каждый раз новым. Гермиона не понимала, что за чувство в ней выбирало цветок, но каждый раз, видя бледную, едва уловимую призрачную улыбку на полных губах, душа музыканта оживала, пела, кричала от того, насколько высоко удовольствие от увиденного ее вознесло.

И каждая ночь была в сопровождении рек слёз. Девушка уже два года давит в себе это чувство, которое никому не было нужно — она слишком сильно прониклась к этой женщине, чьё имя было Беллатрикс, и влюбилась. Влюбилась так крепко, что её творчество плавно перекочевало из раздела «восхищение и поклонение» до раздела «неразделенная любовь».

Каждую ночь Гермиона словно умирала от понимания того, что она не имеет права даже дать послушать Беллатрикс одну из ее композиций. Женщина была замужем, и Грейнджер не могла просто так явиться к ней на порог и заставить прослушать то, что она написала. Она не могла разорвать, вероятно, идиллию спокойной жизни женщины своей болью и гулким как самая пустая комната одиночеством. Не могла даже просто сказать, что она — её муза. Даже такой простой вещи Мио не могла себе позволить.
Утро началось с обычного: шатенка открыла красные, заплаканные глаза и хрипло, на одной ломкой ноте произнесла:

— Я люблю тебя.

Две слезы падают на влажную подушку, Гермиона всхлипывает, а затем встаёт, одевается, и идёт в цветочный. Она покупает красивый изящный цветочек на тонкой зеленой ножке, едет на автобусе, живая лишь желанием встретиться, и затем замирает чуть поодаль от входа в здание.

На часах без десяти семь. В семь приедет Беллатрикс, Гермиона отдаст ей цветок, неловко растягивая тонкие искусанные губы в улыбке, и, прогуляясь по местному парку, поедет обратно домой — писать музыку, создавать новые шедевры.

Внезапно девушка замерла, перестав бродить, уйдя в свои мысли. Она как завороженная перевела взгляд на цветок, и, получив внезапный импульс, оставила мягкий робкий поцелуй на цветочном тельце. Мягкие, шелковистые лепестки ласкали грубую кожу обветренных губ, и Гермиона прикрыла глаза от удовольствия.

Раздался шум колес, и Гермиона, развернувшись, увидела выходящую Беллатрикс. Женщина была облачена в черные брюки, белую блузку и полушубок — и выглядела при всем этом как божество. Её чёрные глаза сразу же нашли Гермиону, и девушка протянула даме цветок, на лепестках которого хранилось блаженное касание губ.

Мио неловко улыбается, когда Беллатрикс берёт цветок, непреднамеренно касаясь ледяной кожи музыканта, и, поднеся тельце ближе к носу, втягивает лёгкими воздух. Цветок пахнет прекрасно, он нежен и хрупок, как и девушка перед ней.

Когда Беллатрикс раскрывает глаза, девушки уже нет. Её глаза растерянно блуждают и замечают лишь удаляющийся силуэт. На повороте лицо Гермионы видно в профиль, и Лестрейндж знает, видит, что девушка плачет.

Возвращается Гермиона домой так и не погуляв в парке. Гнёт собственных мыслей и эмоций ей наконец-то помогает перебороть музыка, и Грейнджер, едва раздевшись, сразу берёт в руки скрипку, сразу садится к нотному стану и сразу начинает творить.

Ее пальцы двигают смычком в разном темпе, чуткий слух улавливает все недочёты, стены не знают продыха, и лишь к середине ночи, сыграв композицию от начала и до конца, Гермиона чувствует свободу. Истинную душевную свободу.

Она создала свое лучшее творение. И посвящает она его этой женщине, Беллатрикс.

Удовольствие и нега расползаются внутри Гермионы, она чувствует, как трещины, оставленные болью, затягиваются от целительного прикосновения музыки. Она чувствует, как её естество пребывает на очень тонкой грани между явью и сном, ибо ощущение, что она парит, кажется ей таким же реальным, как и собственное безумие.

Внезапно дёрнувшись, Гермиона смотрит на время — восемь утра. Она пропустила встречу. Осознание больно бьёт, словно тяжёлым хлыстом по нежной коже лица, нервы оголились до конца и Грейнджер плачет.

Упустила момент. Безвозвратно упустила.

Глаза мыльные от слёз, но когда она видит готовое произведение, всё замирает, все звуки глохнут. Гермиона берет листы как завороженная, на которых хранится ее шедевр, втягивает носом запах бумаги и чернил, а затем едет в одну старую звукозаписывающую студию, отдаёт знакомой женщине ноты, и едет домой. Через пару дней виниловая пластинка с её мелодией будет готова.

Грейнджер покупает бумагу, воск, спички и печать, тратя последние центы.

Она хочет, чтобы это услышала Беллатрикс.
Она хочет покончить с этими чувствами внутри себя, что так отчаянно ее сжирают день за днем.
Она хочет, чтобы будущая виниловая пластинка стала последней в её творчестве под руководством недосягаемой музы. 

В планах у Гермионы получить пластинку на руки, подарить её Беллатрикс и навсегда уехать из города.

Домой она приезжает достаточно поздно, и делает из бумаги большой конверт, в который бы вошла виниловая пластинка. Она пишет тёмно-бордовыми чернилами каллиграфическим почерком всего одно слово, ровно посередине: «Беллатрикс», а затем убирает листочек подальше, чтобы ненароком не испачкать.

Девушка принимается собирать свои вещи и чистить квартиру от пыли и грязи. Три мешка мусора, несколько вёдер грязной воды, два мешка пылесоса и всё, квартира была приведена в порядок.

Но душа… Ох, какой же там был беспорядок.

Гермиона плакала, когда складывала вещи в коробки. Было слишком тошно, больно и страшно осознавать, что ещё несколько дней и она раз и навсегда покинет ту, которая стимулировала Гермиону, которая давала импульс Грейнджер жить дальше, а что самое главное — творить дальше.

Она плачет, потому что знает, что больше не увидит эту шикарную женщину и что до конца жизни будет отговоривать себя от написания «последней» композиции в её честь.

Когда вещи собраны, Гермиона оседает на кровать и снова смотрит на руки — бледные, их немного потряхивает от пережитых эмоций, обветренные и чуть пыльные. Она, как и два года назад, опускает личико на руки, и глядя в пустоту уходящего дня, говорит:

— Я люблю тебя.

Её хриплый голос даже не отдаётся от стен. Он замирает в тишине, словно бы стены впитали эти слова, словно бы Гермиона оставила эту страдающую атмосферу в этой комнате и только здесь будут ее страдания.

Утро Гермиона встречает молча, собираясь и одеваясь. Её заказ готов раньше обычного, но это даже приятно — Беллатрикс быстрее получит свой подарок.

Мио едет с пластинкой домой, внезапно оживая, осторожно опускает её в бумажный конверт и, растопив воск, запечатывает его — на тёплую субстанцию водружается печать, на которой выточены цветы, и теперь Мио готова отдать свое творение в руки той, что так ей дорога.

Всю ночь Миона не спит от волнения, заново прокручивает то, как будет вручать пластинку Беллатрикс, и каждый раз чувствует и желание увидеться, и страх встречи.

К семи утра она уже стоит у здания, но теперь в ее руках не цветы, а бумажный конверт. Беллатрикс появляется как всегда вовремя, грациозно покидая машину, но её глаза…ох, боже.

Ее взгляд сначала был потерянным и разочарованным, но, когда она увидела Гермиону, на дне зажегся огонь, и женщина поспешила к девушке, неосознанно улыбаясь. Шатенка, не скрывая больше красных глаз и нездоровой, болезненной худобы в лице, протягивает конверт женщине, все так же молча, и тихо роняет:

— Я люблю тебя.

А затем, как только первая слеза разбивается об асфальт, распадаясь на тысячи мелких осколков, Гермиона уходит, едва ли не падая. Беллатрикс стоит пораженная до глубины души. Когда худая фигура девушки скрывается в толпе, женщина бежит в свой кабинет, гонит всех от себя прочь и закрывает двери на замок.

Она проводит пальцами по надписи, чувствуя благоговение, аккуратно ломает печать, отмечая цветочный рисунок, и достает пластинку. Она вставляет ее в свой рабочий граммофон, и садится в кресло.

Композиция великолепна. Беллатрикс закрывает глаза от невообразимых светлых чувств, это произведение — лучшее, что она когда-либо слышала, и оно заставляет её сердце биться вновь и вновь, но в новом темпе и ритме, Беллатрикс чувствует эту мелодию под своей кожей, чувствует как написанная музыка мешается с кровью и течёт по ее венам, попадает прямо в сердце.

Словно ей вернули то, что она потеряла. Нечто важное, наверное, даже саму суть своего существования.

Когда звуки умолкают, Беллатрикс собирается снять пластинку, но внезапно она слышит тихие хриплые слова, заставляющие ее изумленно выдохнуть:

— Теперь ты знаешь. Я люблю.

Это звучит по-новому. Девушка создала для неё композицию, она призналась ей в любви и безмерном обожании, открыла свою душу, сердце, свою сущность. Беллатрикс внезапно поняла, что в этой пластинке не просто красивые звуки, мелодия — в этой пластинке заключена любовь девушки к ней, её чувства, переживания, видение Беллатрикс, её душа, вся она — от и до, в каждой ноте эта юная дева заключена.

Женщина положила пластинку обратно, и сорвавшись с места, поспешила в машину.

В это время Гермиона сидела на кровати, не решаясь позвонить старому другу детства — Гарри. Он мог бы ей помочь с переездом — коробок с вещами вышло больше, чем она планировала, а так как последние деньги у нее ушли на бумагу и прочее, то оплачивать переезд с помощью грузовичка она не могла. Выход был один, нужно было просто собраться с силами позвонить ему и напомнить о своём, вероятно, забытом существовании.

Квартира казалась пустой и безжизненной, свет, проникавший сквозь стекла окон, казался холодным, далёким и блеклым, каким он бывает зимой. Ни тепла, ни радости.

Действительно, зима. Гермиона усмехнулась, очень горько и грустно — для её души наступила зима, самая мрачная и холодная, какая только может быть в душе у человека.

Внезапно тишину прорезал резкий звук. Гермиона вскинула голову и уставилась на входную дверь, удивлённо распахивая больные глаза.

Она никого не ждёт.

Девушка встает, как заторможенная открывает дверь и видит перед собой Беллатрикс. В руках женщины — пластинка и больше ничего, только она сама. Глаза женщины сверкают от слёз и непонятного блеска. Она шагает вперёд и тянет руки к Гермионе, притягивает к себе, позволяя болезненно худому телу прильнуть, насладиться теплом.

Грейнджер, словно отмирая, хватается за женщину, прижимает к себе очень сильно, и, не сдерживая слез, плачет, пряча лицо у Беллатрикс между плечом и шеей. Она дышит, дышит, дышит и не может надышаться запахом кожи и ароматом духов женщины, сжимает пальцы на ее спине до белых костяшек и прижимается еще крепче, вжимась худой грудной клеткой. Ее душа поет от счастья, Гермионе боязно расцепить руки, чтобы женщина не ушла.

Беллатрикс и не собиралась уходить. Теперь нет. Она обнимает девушку, чуть приподнимая над полом, закрывает входную дверь, и усаживает их на кровать. Гермиона прижимается к ней, все ещё боится отпустить, даже когда горячие ладони Беллатрикс ласкают ее спину сквозь домашнюю майку и укачивают, как маленькое дитя, которое потерялось в лесу темной ночью и нашлось.

Гермиона греется и душой, и телом, когда Беллатрикс рядом. Женщина целует ее в лоб своими тёплыми ласковыми губами и тихим снисходительным голосом произносит:

— Мой бедный, бедный музыкант.