Жертва

Я всегда знала, что умру молодой.

Мой клан издревле служил тёмным богам. Действительно тёмным, если вы понимаете, о чём я. Из года в год, поколение за поколением, мы были центральными фигурами в крайне кровавых ритуалах. Мне кажется, ни одно психически здоровое существо не способно породить такие, кгхм, действия: гирлянды из внутренностей — меньшее, что случается на подобных собраниях, так что я не буду пересказывать всё, что слышала от старших. Просто поверьте на слово — это воплощённый кошмар. И мрачной силы сотен таких кошмаров всё ещё недостаточно для призыва сущности...
Впрочем, час моей смерти должен был поставить точку в этой долгой череде тире. Это я тоже знала ещё с цыплячьей юности.

Мне никогда не было страшно. Если тебе всю жизнь твердят о предстоящей смерти и приходе Чёрного Господина Нашего с редким и абсолютно невыговариваемым ассирийским именем из двадцати четырёх букв, наверняка записанным с десятком ошибок, становится всё равно. Ну да, грянет апокалипсис, мир сгорит в очищающем огне и все мы вместе с ним. Ты слышишь это вместо завтрака, в обед и половину ужина, и обугленные кости этой грешной вселенной как-то перестают тебя волновать. Если вообще волновали когда-то. Ведь это закономерное развитие, святая истина, другой ты и не знаешь. Гореть так гореть, давайте факел.
И пусть всё скорее закончится.

Я не знаю, когда я полюбила этот мир.

Может быть, когда впервые ощутила радость полёта. Ласточки свили гнездо под нашей крышей, и ночами я часто думала о том, как это — чувствовать себя частью ветра и неба, лежать на ставшем упругим воздухе так же легко, как на соломенных стогах. Завидовала им, свободным и невесомым, солнечным и беззаботным. А потом, однажды удирая от соседского пса и проделывая такие кульбиты, какие и во сне не представлялись, я оказалась в нелепой ситуации, включающей в себя подштанники настоятельницы, непонятное механическое сооружение и — полёт. Я истошно визжала, дрыгала ногами и летела, плыла по мнимой пустоте, и эти мгновения были столь сладкими, что даже ушибы и последующее наказание не сумели их сгорчить. После я тайком летала снова, и пусть высокое небо было закрыто, ни одна ласточка не посмела бы меня в этом упрекнуть.

Может быть, когда нашла проклюнувшиеся сквозь рыхлый весенний снег первоцветы, жёлтые и фиолетовые, мягко покачивающие пушистыми головками и несущие на хрупких стебельках вести о неудержимом тепле и жизни, бурлящей в пока ещё мёрзлой земле. «Дин-дон, сон-сон», пели травинки и разгоняли хмарь. Потом, гораздо позже, всегда цвели яблони, роняя снежно-белые лепестки на буйную зелень, а жёлтые солнышки одуванчиков светили им снизу.

Или когда спелая вишня густо усыпала сад, щедро напоив своей сладкой кровью все окрестности и перелётных птиц.

Или когда пруд подёрнулся льдом, став похожим на огромное зачарованное зеркало, отражающее вместо тебя лишь немые призраки пучеглазых замёрзших рыб.

Но однажды я решила: моя смерть не станет торжествующим восклицанием в череде чёрных молитв.
Этот мир слишком прекрасен, чтобы умирать, поэтому я захлопну дверь перед самым его носом.
Я задумала во что бы то ни стало сорвать этот дьявольский ритуал.

***
Небольшая комната была усеяна свечами, но толстый слой копоти на стенах пожирал блики заблудшего света. Странные символы были начертаны тут и там, но разглядеть их мало кому удавалось: если очертания не прятала темнота, душный запах горящего воска, тонкая нить аромата розмарина и резкие мускусные узоры кружили голову, и в глазах плыло. В углу комнаты стоял небольшой алтарь, на редкость омерзительного вида, и царящий вокруг беспорядок превосходил все ожидания: непонятные потёки, перевёрнутые чаши... На самом алтаре лежала обезглавленная чёрная курица, а рядом суетились две фигуры в тёмных балахонах и громко переругивались мужскими голосами. Один мужчина держался за руку, а подол его балахона слабо дымился.

— Ты где взял эту идиотку? Билась как сумасшедшая, весь алтарь изгадила, чуть пожар не устроила. Да она подожгла мне мантию, твою мать! Я же говорил брать только из специально выведенной линии у монастыря!
— Я оттуда и брал! Сам виноват, придурок криворукий!
— Да она больная какая-то! Всю руку разодрала. Тьфу, ещё и заразная поди, не подцепить бы чего. Бинтуй крепче, идиот!

***
...Я так и не успела понять: у меня получилось?