Кадаш не уверена, действительно ли она слышит Камень. Она спускалась на Тропы множество раз во время контрабандных перевозок лириума, но ей еще ни разу не удавалось повторить то состояние, в котором она была после зачистки логова Хартии Серым Стражем.

Тогда она была в отчаянии, и, может быть, отчаяние диктовало свои правила, заменяло одни чувства другими. Малика и правда была уверена, что Камень ведет ее сквозь запутанные туннели, планировку которых она знать никак не могла. Как еще объяснить это? Случайностью?

Кадаш ни с кем не разговаривала об этом. Иногда ей казалось, что она слышит что-то неуловимое под землей, нечто, что, словно шуршание насекомых в углу, отдается где-то на краю сознания. Но она никогда не обсуждала это и не упоминала даже.

Как-то раз, правда, в пути среди пышной зелени Изумрудных могил Солас вновь завел с Варриком разговор о гномах и о Камне. Кадаш зачем-то бросила между делом, вклиниваясь в диалог, что слышит Ее. Она не знает точно, зачем сказала это тогда.

Может быть, это была ревность, что Солас спрашивает о гномах у Варрика, а не у нее.

Может быть, она хотела, чтобы Солас посчитал ее особенной.

Эта мысль еще тогда вызвала у нее холодный поток стыда, сдавливающий голову и спускающийся вниз по позвоночнику.

Варрик назвал ее сумасшедшей женщиной, а Солас спросил, на что это похоже — слышать Камень.

Кадаш не смогла ничего ответить, и это прибавило стыда еще больше. В самом-то деле, не скажет же она про насекомых в голове.

Наученная горьким опытом, она ничего не говорит об этой своей стороне, когда встречается с Валтой. Валта летописец. Валта слышит Камень так, как никогда не услышит Малика. И от этого Кадаш чувствует себя еще глупее. Чувствует себя ребенком, который навешивает на себя абсурдную избранность.

Наземники отвергнуты Камнем. Наземникам никогда Ее не услышать. И нечего тут даже обсуждать. Малика не особенная, просто хочет так думать, вот и мерещится всякое.

На протяжении всего пути с Валтой ей отчаянно хочется доказать, что она остается гномом, даже несмотря на то, что она не живет под землей. Что она такой же гном, как и Валта, и так же переживает за свой народ. Кадаш вместе с хранительницей старается читать надписи на древнем языке, угадывает некоторые слова и общий смысл, но понимает, как глупо это выглядит.

Так же, как и многие долийцы не принимают городских эльфов, гномы Орзаммара в глубине души никогда не станут считать наземников полноценными.

И правда — или, скорее, отрывки правды — о титанах убеждает Кадаш в этом еще больше. Наземники оторваны от своих корней намного сильнее, чем считалось раньше.

Малика не может сказать, почему это так волнует ее. Она понимает Варрика в его стремлении отойти от всего «гномьего», но все равно спорит с ним каждый раз, будто эти споры что-то изменят. Ничего не изменят ведь.

Кадаш просто понимает, как правильно она чувствует себя на Тропах. Как все встает на свои места. Теперь это разрывает ее между Инквизицией и родиной ее предков, и она не знает, насколько это безумно. Никто же не скажет ей это в лицо, кроме Варрика, быть может.

Кадаш чувствует укол обиды, когда Валта получает эту странную магию и начинает вести себя еще более странно. В самом-то деле, в чем разница между ней и Маликой? Почему Камень отвергает своих детей, когда они поднимаются на поверхность? Неужели только из-за расстояния?

Малика не знает, что думать обо всем этом. Что думать о титанах. Само их существование заставляет ее выбирать между стремлением к корням и объективной осторожностью — кто знает, какие у них цели на самом деле? Что, если они хотят вернуть гномов под свой контроль? Кадаш не хотела бы такой судьбы для своего народа, пусть эти необъяснимые «первые дети Камня» и восхищали ее. Они были непонятными, были древними, могущественными — а это и было той смесью, что всегда притягивала Малику. Только если раньше это удивляло ее в книгах, то теперь она сталкивалась с этим в жизни раз за разом.

Она проводит на Глубинных тропах чуть больше времени, чем планировалось на урегулирование ситуации с землетрясениями. Корифей все еще не повержен, и каждый день на вес золота, но во время этого задания отчего-то никто не стремится торопить Кадаш.

Может быть, потому что она выглядит слишком глубоко ушедшей в свои мысли. Она и правда много думает в эти дни, размышляет, имеет ли она право хоть на какую-то часть быть ближе к гномьему наследию, если она небесник. Почти неприкасаемая.

Она заговаривает об этом с Варриком и, кажется, тот не слишком рад этому разговору. Говорит, что пищать от гномьей культуры можно даже будучи тал-васготом, кому какая разница.

Но Кадаш, конечно же, говорит о получении больших прав, чем любить подземную жизнь, наблюдая со стороны. Ей бы хотелось равных прав с теми, кого Камень не отвергла.

И если сейчас король Белен понемногу возвращает права жителям Пыльного города, то можно ли надеяться на то же отношение к жителям поверхности? Неужели Камень действительно может отличать чистую душу от черной? Как это работает? Кто Она такая вообще — Камень?

Кадаш не может найти ответы на эти вопросы, и никто не помогает ей в этом. Она обходит Глубинные тропы, забирается в самые дальние и темные уголки, ища разгадку, и выслушивает ворчание Варрика, специально заводя отряд в самые неприятные места, дабы досадить Тетрасу посильнее.

Малика ведет себя как ребенок и надеется, что ей простят это. Потому что все произошедшее здесь — от смерти Ренна до сумасшествия Валты — стало слишком личным для нее в одночасье. Привнесло смятение в ее душу, показало, чего лишился весь ее народ.

Не только эльфы потеряли свое прошлое. Гномы, сознательно или нет, стерли из памяти веков то, кем они были изначально. Что их породило.

Когда Кадаш возвращается в Скайхолд, она проводит несколько ночей в кузне, изматывая Харрита полуночными просьбами о помощи. В кузнечном деле она не так хороша, но хочет сделать доспех по чертежам, найденным на Тропах, самостоятельно. Харрит сонно поправляет ее, когда она ошибается, а Малика только виновато улыбается в ответ и с лихорадочно горящими глазами продолжает свою работу.

Получившийся сильверитовый гномий доспех вызывает восторг у Дагны, спустившийся в кузню на следующее утро. Чаровница тут же начинает предлагать усовершенствования для такой «чудесной работы», и Кадаш и слова вставить не может, пока Дагна тянет ее за локоть, чтобы показать новые руны.

Дагна замечательная. Гномий народ по-настоящему должен гордиться ею. Она особенная, у нее есть то, чего нет у других гномов, какой-то необъяснимый талант, прорывающийся наружу ярким светом. Валта такая же, только гений, что кроется в ней, болезненный и темный. Они обе идут путями, которыми не пошел бы ни один гном.

Малика, не стань она по воле дерьмового случая Инквизитором, ничем и никогда не выделилась бы из толпы наземников. Так и подохла бы где-нибудь в подворотне, зарезанная конкурентами.

Но нет, она герой теперь. Вестница Андрасте. Только нет в ней ничего особенного, того, что она вырастила в себе сама, а не получила проклятым даром с небес.

За ней не стоит никаких богов, а Камень глуха к страданиям отвергнутых. Что ж, видимо, наземнику, не верящему в Создателя, негде искать помощи, кроме как у обычных смертных.

Варрик смотрит на Малику хмуро, когда та, вдрызг пьяная и размазывающая сопли по столешнице, признается, что хотела бы быть как Дагна. Или как Валта. Быть необычным гномом.

Варрик говорит: «Прости, Кадаш, что повторяю, но ты сумасшедшая. Ты хоть представляешь, сколько людей хотят быть тобой?»

Малика шмыгает носом, уткнувшись лбом в стол.

«Я никогда не думала об этом», — отвечает она.