Из темноты выросла фигура, и сталкер ступил в неровный круг света. Сидящий у костра мужчина с порыжевшими обвислыми усами посмотрел на него, улыбнулся и, подняв на могучих руках тело, лишенное ног, отодвинулся в сторону, уступая часть нагретого места. Сталкер благодарно кивнул и присел рядом. Сейчас он выбрался из многокиллограмового бронекостюма, оставив его под навесом. Спать, да и двигаться в такой штуковине не очень удобно, но такова цена безопасности, а здесь он чувствовал себя уютно как нигде.
— Спокойно тут у вас.
— Ну, это кому как. Вон товарищам твоим, видно, не по себе.
Плавно тек разговор. Инок любил это место, а эти люди, ненужные нигде, кроме этого лагеря, и никому, кроме друг друга, были ему близки. Зону и ее исчадья, коими они уже успели стать, нельзя любить — не за что. Но светлое чувство к ним сталкер испытывал отнюдь не как к неотъемлемой части Зоны Отчуждения, а как к кому-то родному, своему. Это были люди, которые существовали уже только в Зоне, те, кто по ее милости или немилости остались в живых после роковых с ней стычек и стали другими. И остались у них от прежних себя даже не позывные, а просто имена.
Лагерь калек, душевных и физических, стал ему, тяжело раненному зеленому сталкеру, вторым домом. Хотя на тот момент — единственным. Здесь, где его выходили и научили смотреть на этот обособленный ото всего враждебный мир совершенно другими глазами, научили выживать в нем, прежний человек из внешнего мира пережил одну свою смерть в угоду иной жизни с другими взглядами, приоритетами и убеждениями.
— Куда хоть собрались?
— В Припять.
Илья промолчал. Он был немногословным, хоть и приветливым человеком, потерявшим когда-то, но обретшим вновь человеческую душу — довольно нечастое в Зоне явление. Он сказал все, что хотел, касательно одного из попутчиков своего недавнего подопечного.
— А где… — Инок вновь тщетно поискал глазами, — а где Адепт?
— Снаружи. Выходит порой, но далеко не забредает. Гуляет, должно быть, неподалеку от спуска.
Сталкер задумался и быстро оглянулся на темноту, скрадывающую тропинку, которая вела вниз. Илья, смотревший в костер, куда с шипением падали робкие дождевые капельки, обратил внимание на это движение и улыбнулся.
— Сходи к нему на пару минут, навести. Знаешь, скучает он, когда ты уходишь.
Инок кивнул. Совет бывалого сталкера будто заставил его наконец решить дилемму, возникшую в голове.
Монолитовский снайпер сидел на влажной жухлой траве, бережно придерживая винтовку, стоящую между колен. Неподалеку, за его спиной, у подножия холма хищной стаей разместились воронки, но близость опасных аномалий не пугала человека без прошлого и с очень сомнительным настоящим — он и сам был порождением Зоны. Лишь милосердие местных сталкеров дало бездумному оружию Монолита шанс если и не вернуть себя прежнего, то хотя бы освободиться от губящей связи с этой сектой. Он не боялся никого и ничего здесь, в Зоне, почему и без страха находился ночью за пределами лагеря.
Инок приблизился, нерешительно постоял, понимая, впрочем, что приглашения не получит, и сел рядом. В окаменевшем выражении лица монолитовца ничто не дрогнуло, а взгляд остался таким же пугающе пустым, вперенным в ночь перед ним. Лицо его почти никогда не выражало никаких эмоций, однако все же что-то дало сталкеру понять, что Адепт заметил его приход.
— Скучал? — негромко и, по мере сил, беззаботно спросил Инок. Ответа, как он и ожидал, не последовало.
Пусть сейчас Адепт освободился от влияния Монолита, разум это ему не вернуло. Восстановление разрушенного самосознания и личности шло неспешно и зависело только от самого снайпера. У него все еще оставалась эта способность покидать реальный мир, оказываясь в том месте, доступном далеко не каждому желающему. Да и зачем здравомыслящему человеку такого желать?
Это место, нарисованное простым карандашом на белой бумаге, было создано после того, как нарушилась связь с Монолитом, даровавшим своим безвольным боевикам желанный мир грез. Мозг не мог сам создавать этих ярких образов, да и Адепт не хотел снова оказываться зависимым от них — он с благодарностью воспользовался данным ему шансом на свободу. Этот мир был свободен от влияния извне, он помогал сосредоточиться на чем-то одном, не давая возможности отвлечься на нечто малозначительное. Монолитовец научил воссоздавать это состояние Инока, и у того была не одна возможность убедиться в практической пользе подобной техники.
Инок жалел, что не может оказаться там же с Адептом и увидеть то, что видит он, когда смотрит незрячими глазами на пространство перед собой. «А впрочем, — приходил чуть позже сталкер к выводу, — оно и к лучшему».
— Инок…
Вздрогнувший от неожиданности Инок заметил, как в темноте что-то едва сверкнуло, и всмотрелся в лицо снайпера. Однако сейчас было нереально различить какие-то мелкие, но до невозможности важные детали. Взгляд Адепта, наверное, так и не выражал никаких эмоций, но маломальская осмысленность должна же была появиться в этих застиранно-серых глазах.
— Инок, — вновь прошелестел такой же блеклый голос, — почему ты уходишь?.. Снова.
Сталкер растерялся. Когда он лечился, много времени проводил с молчаливым монолитовцем. Боялся его поначалу, конечно, да. Не ярче цветом лица, чем сегодня Гурон со Штопором, ходил. А потом привык, даже привязался и стал считать кем-то вроде брата. Непонятно только было: старшего или младшего. Возраста Адепта не знал никто, даже он сам. Внешность обманчива, — был уверен Инок. Кто знает, быть может, пережитая моральная смерть состарила лицо, а может, жизнь вне всяческих тревог, наоборот, омолодила его?
— Я же бродяга, — улыбнулся наконец сталкер, — вот и брожу. Но вы меня выходили, и я вашего добра не забываю. Правильно?
Опять повисло молчание. Разговоры с продолжительными паузами были у них обычным делом. Впрочем, разговоры как факт случались между ними редко. Инока немало удивляло то, что есть люди, с которыми приятно просто молчать. Гурон понимал его с полуслова тогда, когда говорить было не с руки, но то — боевые действия, в них и не выжить без взаимопонимания. А это — относительно мирный для сталкера час, который эти самые сталкеры скоротали бы за беленькой у костра и травлей анекдотов.
Пока Инок был рядом, Адепт старался не терять все еще неустойчивого сознания, и тот это чувствовал. Чувствовал его рядом с собой, но не физически, а как сейчас, в темноте, когда не мог точно сказать, видят ли черное с багряным отливом небо глаза соседа или нет. Он чувствовал его присутствие и ценил.
— С ним… — опять раздался почти шепот, и на этот раз Инок услышал нотки неодобрения.
— С Гуроном? — переспросил сталкер. — Он неплохой человек, разве что малость нервный.
— Нет, — ненадолго задумавшись, ответил Адепт. — Не он.
— Штопор? — изогнул одну бровь Инок. — У нас с ним только одно дело: довести его до Припяти, а потом вернуть Степану Сидоровичу.
Послышался шелест одежды — снайпер, не сменив позы, повернул к сталкеру голову.
— У него лицо нехорошего человека, — с нажимом проговорил он. — Дурные мысли у него, понимаешь?
— Я буду аккуратен. Даст Зона, все будет в порядке, — Инок редко использовал это выражение, но сейчас посчитал его наиболее подходящим.
Он успокаивающе положил руку на плечо Адепта, обтянутое простым сталкерским комбинезоном, влажным от все еще накрапывающего дождя. Монолитовец скользнул взглядом по руке, что-то странное отразилось в его глазах, но он, как обычно заторможено, повернул голову обратно. Так что, может, эта странность только привиделась Иноку в темноте. Было действительно странно то, что уже два человека, к мнению которых он обычно прислушивается, высказали свое опасение насчет Штопора.
— Иди спать, — лаконично посоветовал Адепт и, помедлив, пояснил: — Тебе вставать завтра рано.
Сталкер кивнул, но, прежде чем подняться, он развернул к себе несопротивляющегося снайпера и обнял его.
Нос уловил запах волос.
«Кто бы что ни говорил, а монолитовцы — это люди. Даже пахнут так же», — промелькнула в сознании Инока мысль.
Адепт никак не отреагировал, да это было и неудивительно.
— Я буду следить за ним в оба, обещаю. Зайдем к тебе на обратной дороге, чтобы убедился.
Инок поднялся и пошел к убегающей вверх серпантином тропинке. Он не оборачивался, потому и не увидел, каким взглядом провожал его так и не вернувшийся в прежнюю позу монолитовец. «СВД» лежала на траве. Адепт следил, как темная фигура поднимается по склону, а когда она исчезла, то голова его медленно опустилась, широко открытые и ярко блестящие глаза вновь потухли, на приоткрытых губах так и осталось несказанным: «Береги себя».