На грани реальности – мало кому, должно быть, выпадал шанс узнать о существовании подобного места. Где оно находилось: в каком-то из измерений физического мира, лишь у него в голове... этого Хината не знал. Он был всё ещё в середине путешествия из глубокого сна обратно в мир, который он выбрал, заранее приняв все последствия. Ему только предстояло увидеть, что ждало его по ту сторону, и это пугало, пугало до чёртиков, хоть и тогда лёгшая на кнопку рука почти не дрожала. Но сквозь невесомость пролегал единственный путь. Хината прикрыл глаза, которым всё равно было не на что смотреть после того, как собранный из цифр остров рассыпался. Его несло вперёд, как несло бы приливными волнами.
Он ощутил чьё-то присутствие. Почему-то он подумал про Нанами: никого, кроме неё, он не мог больше здесь встретить; но они ведь уже попрощались. Он не отказался бы попрощаться ещё раз, и ещё, и ещё, и снова, и чтобы в конце концов она осталась с ними. Но Нанами не носила зелёную куртку, помнилась ему значительно ниже ростом и не была парнем.
— Значит, вы решили вернуться в реальный мир... несмотря ни на что?
Чуть сиплый, глубокий голос пустил мурашки по его коже и под неё, как если бы метель порывом стылого ветра сначала пробрала до костей, но вскоре толща мягкого снега накрыла бы его одеялом, взращивая в груди тепло: которого не хватило бы, чтобы увидеть ясное утро – но по крайней мере у этой смерти были нежные руки.
Он не мог оказаться перед ним вот так снова: слишком живым для человека, чью смерть непреклонная действительность уже однажды вынудила Хинату принять; и теперь, как и тогда, он не мог постичь своим умом, как Комаэда вообще мог умереть. Ведь Хаджиме никогда не собирался видеть его мёртвым.
— Да.
— И ты думаешь, у тебя достаточно сил вести их в будущее, когда ты даже не знаешь наверняка, что оно у вас есть?
Если бы Хаджиме всерьёз попытался прочитать что-то на его непроницаемом лице, то об единственный штрих, что придавал ему какое-то выражение: он порезался бы об его ледяную, пугающую улыбку.
— Я никуда никого не веду, – произнёс он с мрачной серьёзностью. — Остальные решали за себя сами. Я свой выбор тоже сделал. И я в нём уверен.
— Даже учитывая, что того тебя, который его сделал, по ту сторону может уже не существовать?
Да, Хинате обрисовали в красках достаточно причин, чтобы он не испытывал теперь ни радостного волнения, ни предвкушения от скорого возвращения – а все причины хотеть вернуться заставили искать самому. Хватаясь за любую зацепку.
— Если останусь здесь, то никогда не узнаю.
У Хаджиме больше не осталось аргументов, кроме собственного упрямства. Но он выдержал пристальный взор Комаэды так, будто ему ещё было, чем отбиваться – до последнего. Словно тот разговор с Нанами и правда ещё значил так много здесь и сейчас.
Нанами осветила и согрела его таким ласковым, нежным светом, которого измотанной и потерянной душе Хинаты не хватало вместе с силами двигаться вперёд – она дала ему эти силы. Она пришла в тот момент, когда Хаджиме больше не рассчитывал и даже не хотел подниматься, и её мягкая рука вытащила его из кромешной темноты. Она дала ему надежду, дала веру в то, что не всё потеряно.
Но призрачное тепло её пальцев рассеялось бы без следа, стоило настоящей тьме обступить его, кровожадно лязгая клыками. Хинате нужна была не просто наивная слепая надежда, что ему найдётся место в мире, в котором он решительно собирался очнуться.
Ему нужна была по-настоящему сильная воля: чтобы создать его своими руками. Как бы яростно тот ни сопротивлялся, каким бы отвратительным ни был металлический привкус во рту, которым Хинате пришлось бы ещё выгрызть у реальности то будущее, которое он выбрал – но ни для неё, ни для кого ещё, кроме него самого, это не имело никакого значения. Комаэда давал ему это понять как нельзя лучше. Обрушивая на него один жестокий вопрос за другим, но если бы Хината не смог без колебаний ответить на них здесь и сейчас, даже Комаэде – ему вообще было не на что рассчитывать и надеяться.
Его взгляд наконец смягчился, но сквозь него проступили грусть и усталость. Комаэда больше не был похож на сфинкса, посланного сюда, чтобы испытать его на прочность.
— Тогда тебе правда нужно идти.
Их окружали лишь дрейфующие в пустоте осколки мира, в котором они были и заточены, и укрыты от настоящей бури.
— Удачи, – выдохнул Комаэда. — Можешь забрать остатки моей. Мне она всё равно больше не пригодится.
Он был прямо перед ним, но Хинату всё равно иссушивало изнутри то, что он как будто был здесь недостаточно; он вытянул руку вперёд, приподняв голову Комаэды за подбородок, и всё равно в зеленовато-серых глаза, затянутых какой-то полудрёмой, он не отыскал поначалу ни малейшего отклика. Но опять Хаджиме отказывался оставлять всё так.
— Ты тоже очнёшься.
— Зачем? – протянул Комаэда настолько безжизненно, безразлично, что с тем же успехом он мог просто сказать "нет", а не спрашивать.
Бледная кожа скользнула по кончикам его пальцев прочь, и несколько белых – завораживающе белых даже посреди этой белоснежной пустоты – прядей пощекотали его ладонь. Хината вновь потянулся за ним, пытаясь ухватить за руку или хотя бы уцепиться за край куртки, но тщетно.
Милая Нанами, благодаря которой он был теперь здесь, но её образ расплывался уже где-то совсем далеко позади... и он даже не хотел того так сильно, чтобы в самом деле обернуться. А Комаэда был совсем другим. Ни сейчас, ни раньше – он никогда не давал ему ничего вроде "сил" или "света", или даже "надежды", как часто бы ни повторял это слово. Только нескончаемые вопросы без ответа, тревожные мысли, бессонные ночи, проблемы и злость.
Именно поэтому он был таким настоящим.
Он был таким живым даже здесь, на грани виртуального мира и реального; даже после того, как недавно умер. Полная катастрофа в человеческом обличье, безнадёжно упирающийся всему, что имело хоть какое-то отношение к здравому смыслу, причиняющий ему лишь головную – только как-то слишком низко, в районе груди – боль, но она была тем всплеском адреналина, который был нужен Хинате, чтобы вытолкнуть его наверх сквозь толщу сна.
"Зачем?" – пронеслось эхом, точно рикошетом от невидимых стен.
(потому что всё не может кончиться так.)
(потому что ты должен вернуться, и мне плевать, что ты думаешь на этот счёт.)
(потому что я хочу, чтобы ты вернулся.)
Хината подался вперёд, и он чувствовал, точно был уверен в том, что поймал Комаэду за плечи, но действительность, в которой это чувство и весь вес испарились из его рук, как только он потянул их назад, думала иначе. Да пропади пропадом такая действительность. Не слыша собственного голоса, он всё равно окликнул его по имени.
Помимо воли, ему нужна была цель. Такая же противоречивая и неподатливая, вынуждающая Хинату пробивать себе путь не надеждой, но той самой злостью, полагаясь лишь на себя и на собственное желание достичь её.
Силуэт парня уплывал всё дальше, а сон распадался, но этот сон Хината не забудет по пробуждении. Он должен был сохранить его во что бы то ни стало на тот случай, если даже единственная явь, которая у них была, не выглядела и не ощущалась бы более настоящей, чем боль и смертельная усталость в глазах Нагито, несмотря на которые тот, без сомнения, костьми бы лёг, чтобы помешать Хинате спасти его.
Он вернёт его. Он заставит его вернуться, даже если ему придётся разломать и стереть в пыль всё, во что Комаэда верил; даже если ему придётся разрушить целый мир, в котором его наполовину мёртвый мозг надеялся укрыться навечно. Даже если по ту сторону Хинату не ждало больше ничего – его ждал жар этого обещания, которое он должен был исполнить во что бы то ни стало.
Твёрдым шагом он ступил именно в это будущее.