Пришла в себя я с болью в суставах, в костях, в мышцах. Глаз открывать не спешила - стоило для начала избавиться от той боли, возможно услышу что-то, что мне подскажет как себя вести. Сейчас же я даже не знала, можно ли мне вообще двигаться. Вокруг была оглушительная тишина, будто я где-то заперта. Лежу я, конечно, на чем-то мягком, точно не на кушетке, но никогда не знаешь, куда тебя забросит. А то, что я не у себя в мире - это чувствовалось. Этот, мать его, демон неженка-обиженка, послал меня! Причем, не в пешее эротическое (хотя лучше бы уж туда), а в другой мир. И теперь даже не известно, где нахожусь. Да и дышится с трудом... А если я в гробу? Ведь у того же Рейзела гроб выстлан был максимально мягко.

Внезапная мысль, что меня могли дать на место Рейзела в любом из множества миров заставила меня резко распахнуть глаза, наплевав на возможные опасности. А потом и сесть, осознав, что вокруг все безопасно. Я даже не верила в то, где нахожусь. А была я в своем теле, в нашем-чужом Сеульском особняке, в комнате, что когда-то была моей. В запустевшей, безликой комнате, полной пыли настолько, что дышать становилось тяжело. Даже то, что я приподнялась, придвинувшись к краю кровати, чуть ли не спровоцировало дымовую завесу. Коричневая наволочка была чуть ли не белой от количества пыли. Сколько здесь уже прошло лет? И почему нет ни одной знакомой ауры? Лишь одна, человеческая, незнакомая мне. Прикусив губу, я направилась к выходу, качая головой при одном взгляде на это запустение. Не думаю, что меня тут же вернут обратно только потому что я попрошу. Надо будет куда-то на природу махнуть, чтобы создать портал домой. Надо куда-то в безлюдное место, а то не дай боги, меня отвлекут во время этого занятия. Последствия могут быть не завидные.

Стоило мне выйти из комнаты (запертой, кстати, замок пришлось сломать силой), как облегченный вздох вырвался сам по себе. Особняк, не считая этой комнаты, заброшенным не был. Все чисто, ни следа пыли, правда, были какие-то неуловимые изменения интерьера... Ремонт, что ли, очередной делали? Но сосредотачиваться на этом, и выискивать те детали, что меня смущали, я не стала. Меня с силой тянуло в зал. Чувствовалось что-то от этой ауры человеческой, что я заметила ранее, что-то отчаянное. И мне хотелось понять, кто это там так сильно страдает. Прибавив шагу, я как можно тише спустилась с лестницы, лишь под конец затопав нормально, чтобы меня можно было услышать. Тот, кто там восседал, поднял на меня глаза, полные отчаянной надежды... Которые тут же потухли, растеряли свой блеск, а лицо искривилось в страхе. Передо мной сидела совершенная, человеческая копия Рейзела. Или же...?

- Вы кто такая? - надламывающимся голосом спросил меня этот... Мужчина? Парень? Кто это такой я хотела вникнуть, но чувствовала, что это не время и не место.

- Я - знакомая Франкенштейна, - тут же сказала привычную из путешествий по миру Ноблесс отговорку, и к моему удивлению, от этого псевдо-Рейзел испугался еще больше - лицо посерело, губы побледнели. Блин... Я конечно не ожидала, что меня ждет увеселительная прогулка, но вижу, пиздец тут твориться какой-то уж совсем форменый.

- Он... Он... - мой собеседник вскочил на ноги, показывая мне листок, исписанный знакомым до боли почерком. Вчитавшись в слова, я похолодела, теперь уже понимая испуг парня. Это была самая что ни на есть прощальная записка. - Я бы его остановил, но... Я даже и предположить не могу, где он мог уйти, чтобы наложить на себя руки.

- Да в лаборатории он, где же еще ему быть?! - воскликнула я, понимая, что раз мой собеседник еще говорит об спасении, значит, возможно, не все потеряно. Не теряя ни одной драгоценной секунды, я ринулась туда, лишь краем глаза отметив, что за мной не побежали. Раздумывать, почему так, я не стала, лишь еще больше ускорилась, с каким-то скрытым триумфом обнаружив, что лаборатория открыта. Наверняка, чтобы можно было найти труп - если бы Франкенштейн не хотел, чтобы его нашли и спасли, не было бы ни записки, ни открытой лаборатории. Если он, конечно, не сошел с ума.

Войдя в зал, соседний с главной лабораторией, я замерла. Приспособление, стоявшее по центру комнаты, было мне знакомым. Даже не столько мне, сколько моему сожителю - это был деструктор. То, что Франки придумал еще давным давно, во время поисков пропавшего на восемьсот двадцать лет Мастера. И придуман он был лишь с одной целью - дать Франкенштейну самоуничтожиться, как только будут первые звоночки к тому, что с копьем он не справляется. Правда, тогда это так и не было сотворено - никакая техника не справлялась в качестве автономного ядерного оператора. Так каким же образом сейчас я наблюдаю не только это, но и то, что тот деструктор в действии? Как он смог обойти эту проблему?!

Запросто, если время, в котором мы сейчас находимся - намного опережает время, в котором живем. Техника точно сделала прогресс, - педантично отметил мой симбионт, в то время как я ринулась к пульту управления. Как выключить эту адскую машину я уже догадалась, если Франкенштейн прав и мы находимся в будущем.

- Срань господняя! - потянув за очередной рычажок, я с глухим отчаянием могла его, оторванного, наблюдать в своей руке. То ли здешний Франкенштейн перестраховался, не давая возможности другим быстро отключить деструктор, то ли я уже перенервничала. - Блядство, блядство, блядство, - продолжая приговаривать маты, будто волшебную мантру, я кинулась к самой капсуле. Я его вытащу, во что бы ни стало! Если не технически, то механически приведу эту машину в неисправность.

Сказано-сделано. Без заминки пробила себе проход кулаками и хвостами, правда вот то, что я застала... Казалось, земля была готова уйти из под ног, ноги стали ватными, не держали, и я едва отметила тот факт, что упала перед импровизированным входом на коленях. Опоздала. Не получилось. Вижу, деструктор даже без моего вмешательства уже заканчивал свой труд. Внутри было пусто. Если бы не остаточные эманации копья, что тут же норовили соединиться с моим, я бы и вовсе не поверила, что здесь вообще кто-то был. Не осталось ничего - ни пыли, ни костей, ни копья... Ни души. Обессилено сгорбившись, я положила ладонь на пол деструктора, удивляясь, насколько он холодный. Я бы не успела, я просто не имела шансов... Но пустота внутри боролась с тщательно сдерживаемыми слезами. Я все понимала - другой мир, другой Франкенштейн, меня бы не узнали... Да и точно не я была виновата в том, что у здешнего ученого так повернула судьба! Но горько было все равно, будто я могла чувствовать, с каким звоном разрывается связь между мной и мужем, сейчас едва слышная из-за нахождения в разных мирах.

Слезы потекли сами по себе. Я не стала их сдерживать, чтобы не сойти с ума. Разум все время играл со мной в жестокую шутку, выставляя самоубийство здешнего Франкенштейна за самоубийство моего любимого. Больно было просто невыносимо, душой завладело ярчайшее, сильнейшее бессилие. И появилось чувство глубокой потери. Это было странно, учитывая, что я ясно понимала - мир другой, к здешнему Франкенштейну я не отношусь никак, как и он ко мне... Относился. Применение прошлого времени больно кольнуло рассудок, пришлось себя сдерживать в проявлении сил. Еще не хватает для полноты картины поехать мне здесь кукухой. Сильнее сжав зубы, я попыталась от себя отогнать все те не логичные чувства, но вместо этого почувствовала, как в моей душе свернулся удобным клубочком страх. Непоборимый, беспощадный страх возможной потери. И я в тот же момент чуть ли не пришла в бешенство. Потому что это нихера не было равнозначно с моими мыслями об убийстве демона. По его милости я теперь могу и всю жизнь проносить в себе этот страх, без возможности избавиться.

- Какой же ты сукин сын, - только сейчас я решила приоткрыть глаза, чтобы немного прийти в себя, и осознала, что в этом мне неплохо помогут сложившиеся обстоятельства.

Все дело было в том, что мои слезы не были чистыми, а кровавыми. Ладонь, которой я прикоснулась ко дну капсулы - вся пошла волдырями, из которой так же сочилась кровь. Боль тоже была, но по сравнении с душевной - казалось далекой, всего лишь надоедающей, как давно забытый синяк. Я тупо глядела на свои руки, в начале даже не понимая, что же происходит здесь. Недоумевая. Но стоило мне связать пару фактов, как разгадка пришла моментально. Франкенштейн точно желал, чтобы вместе с ним исчезло сосредоточие Копья. А следовательно - принял крайние меры, должен был себя уничтожить на уровне атомарным, молекулярным. А из этого получается, что я только что вскрыла очень радиоактивную капсулу, по сути, не дав установке переварить это и изжить эти убийственные эманации. Твою-то мать, я чуть не отправила себя вслед за Франкенштейном!

- Рейзел... - оторвав взгляд от своих рук, я вспомнила о сокровенном. Наверху Ноблесс, каким-то чудом в теле человека, что может этого всего нахвататься и умереть в агонии, если не предприму чего-то в скорейшем времени!

Первым, что я сделала - закрыла двери от лаборатории, зная, что они не пропустят ничего зловредного. Не зря отлиты из свинца. Вторым, что надо было сделать как можно скорее - обратно запечатать капсулу. Кое как насилу заперла створки, ранее мной уничтожены, и мощным потоком огня немного криво, но запаяла их. И для уверенности - создала еще немного металла, в месте где повредила капсулу. И только потом разделась, сжигая свою одежду, и воспользовалась своим браслетом. Мои показатели были не завидными, божественное приспособление уже на все лады орало о заражении и опасности развития целого букета болячек, в том числе и онкологических. Пришлось врубить на полную регенерацию, и пойти в душевую, включив вентиляцию и пожарную тревогу в комнате, где все произошло. Была надежда, что это поможет.

Поможет, можешь не сомневаться, - голос симбионта заставил дернуться, будто я уже внутреннее пыталась смириться с исчезновением Франкенштейна. Будто не могла принять, что при исчезновении одной из многочисленных версий ученого вовсе не должны исчезнуть все остальные. Тебе стоит успокоиться. Иди в душ, потом надо будет избавиться от капсулы.

- Ты прав, - голос был донельзя хриплым, и до того грустным, что казался мне чужим. Мотнула головой, но не могла себя сдерживать. Надо было пережить это потрясение здесь, чтобы не возвращаться домой с лишним эмоциональным грузом. А тот был внушительным, произошедшее чуть ли не буквально выбило мне почву из под ног. Включив воду, я подставилась под струи воды, глядя как вода окрашивается в бледно-красный. - Скажи мне... Что должно произойти, чтобы довести тебя до... До подобного?

Я должен потерять всю надежду. Весь мой труд должен пойти коту под хвост, я должен потерять то, чем дорожу больше всего в свете, - как-то слишком просто, будто подобного вопроса ожидал, ответил мне Франкенштейн. И судя по его вздоху, он готовился к подобному вопросу намного дольше, чем наше пребывание в этом странном мире. Не забывай, что в некотором роде я именно так и поступил. Тогда, когда почувствовал, что наша связь с Мастером разорвалась, я сорвался. Но я и не желал привести в порядок себя и свои мысли. Я тогда сдался, я желал чтобы меня убили. И действительно старался поддаваться тем, кто пытался меня уничтожить, чтобы копье убило и поглотило на своем пути как можно меньше душ.

- Но Рейзел здесь жив, - вода и знакомый голос немного поддержали меня, позволив не расклеиться. И поэтому я активнее взялась за помывку, чтобы была уверенность, что не пронесу ничего радиоактивного ни за пределы лаборатории, ни в свой мир, когда возвращаться буду. - Какая между ними могла кошка пробежать, чтобы дошло до подобной трагедии? - спросила у своего симбионта, так как сама и догадаться не могла. Но в ответ от него услышала лишь вздох.

Понятия не имею. Думаю, чтобы узнать больше тебе придется самой все у него спросить, - Франкенштейн замолчал, и я не стала его донимать вопросами. Понимала, что попали мы в какой-то параллельный мир, где все обернулось совсем другим образом, чем в известном нам каноне. А значит, что и догадаться вряд ли получиться, надо будет все узнать у здешнего Рейзела. Иначе никак, только зря энергию терять на придумывание причины, которая может оказаться в корне не верной.

Из душа я вышла спешным шагом, даже не вытираясь, и зашла сразу же в комнату, где была злосчастная капсула. Укрепив пол вокруг нее, но не под ней, я запрыгнула сверху этой махины, разминая кулаки. Под этой комнатой было несколько спарринг залов и две процедурные согласно той планировки, что я знала. А не думаю, что здешний Франкенштейн как-то кардинально это поменял. А значит, способ избавиться от капсулы так, чтобы она больше никому не навредила был простым - протолкнуть ее на самые нижние этажи, а после завалить обломками. За что я и принялась. Сначала, казалось, что ничего мои удары не приносят, никакой пользы. Казалось, что я скорее снова развалю капсулу. Но в итоге вышло, и согласно с моей задумкой, капсула рухнула ровнехонько вниз, не задев основной конструкции данной лаборатории. Тряхнуло, конечно, знатно, но ничего, зато вода, что натекла при пожарной тревоге стекала именно туда, куда рухнула капсула.

Я ей, конечно, немного помогла, прогнав по стенам и чистую, живительную воду под напором, а потом снова воспользовалась владением стихиями, чтобы создать еще земли, и навечно похоронить эту капсулу. В каком-то роде она ведь стала гробом. А кому, вспоминать не хотелось. Зато, когда уже была уверенность, что капсулу я спрятала на совесть, то тут же подошла к компьютеру в главной лаборатории, делая замеры радиоактивности. Слава небесам, критической ситуации не было, я успела в самую пору исправить свою ошибку. Но воздух по всей лаборатории все равно стоило прогнать. Как и заодно пройтись по лаборатории и увидеть, что Франкенштейн оставил на виду, а что наоборот, надежно запрятал. И то, что ученый попытался скрыть, я заберу с собой. Чтобы никто этого точно не нашел, ни случайно, ни нарочно. Не думаю, что здешний Франкенштейн обезумел настолько, чтобы забыть, как опасны могут быть знания в руках недоверенных лиц.

К моему огромному удивлению, на виду было оставлено ничтожно мало. Точнее, лишь одна папочка, в которой был ворох документов, самых разных. И завещание, и иски о передаче полномочий... И все на имя Рейзела. Вижу, Франкенштейн наконец узаконил его личность в свете нынешнего права. Те документы я просмотрела и так и оставила в главной лаборатории. После прошлась по других этажах, что здешний ученый решил обезопасить лишь закрытием дверей. Очень, очень опрометчиво... Я вскрыла каждую из дверей в течении нескольких минут, а точно не являюсь вором со стажем. Значит, другие могли бы проникнуть намного быстрее. И все тут подчистить, чтобы потом использовать, и возможно, далеко не по начальному предположению.

- Я конечно понимаю, что горе убивает... Но тебе не кажется, что он все это делал в спешке? Будто ему у виска кто-то пистолет держал, - спросила у своего симбионта, не играя в вскрытие сейфов, а просто погружая их к себе в пространственный карман вместе со всеми реактивами, что точно не использовались в качестве лекарства. Сомневаюсь что кто либо здесь теперь будет вообще ставить опыты.

Нам не к чему раздумывать, что здесь и как произошло. Лучше будет переспросить явного участника этой авантюры, - когда моя "шиза" произнес это, я как раз проходила мимо одного из спарринг залов. Их уничтожать не стала - пускай аур наших модифицированных я на момент попадания не почувствовала, не известно, не живут ли они здесь. Возможно, раздумывая о своем суициде Франкенштейн нарочно их выслал куда-то подальше, чтобы те не успели его спасти, даже если что-то заподозрят. По той же причине я не забирала ни оборудования для диагностики, ни приборов. Ведь то, что тупой и ложкой себя повредить, не значит, что ложек в доме быть не должно. Забирала я то, что могло быть опасно при самом малейшем промахе. Проанализировав слова своего сожителя, я деликатно ухмыльнулась.

- Меня тоже немного беспокоит то, что Рейзел в теле человека. Да и его аура... Она будто прошла через изменения вплоть до характера. Этот Рейзел какой-то... Странный.

Думаю, он и есть ключом к причине суицида здешней версии меня, - коротко сказал, явно чтобы закрыть тему, Франкенштейн, и я с ним была согласна. Как с тем, что Рейзел мог быть и ключом и причиной, так и с тем, что лучше будет все узнать непосредственно от него.

С вояжем по лаборатории я закончила относительно быстро. И сразу же села за компьютер, уже ожидая, что придется спешно удалять огромное количество информации, но приятно удивилась, наблюдая базу данных уже девственно чистой. Браво, значит об этом Франкенштейн уже озаботиться успел. Снова накатила тяжелая грусть. И от того, что эта версия прошлого "Я" точно незаслуженно покинула этот мир, как и от того, что мне все это сейчас идти, и передавать Рейзелу. Наверняка, придется еще и объяснять что и к чему с наследством... С тяжелым вздохом и тяжелым чувством на душе я поднялась, крепче сжимая в руках папку с документами. Наверное, самое сложное только впереди. Как его утешать, когда у самой кошки на душе скребутся - я и понятия не имела. А если он подобному исходу только обрадуется... Уничтожу его на ровном месте.

***

Когда я пришла наверх, держа в руках папку и пузырек с йодом в капсулах, Рейзел подорвался на ноги. Одним лишь взглядом намекнула, что не желаю сейчас вопросов, и тот меня понял, тут же садясь обратно. В этом движении я уже узнала нашего Ноблесс - сделал он это не спеша, медленно, с грацией. Лишь огонь в его глазах горел ярче, непривычно даже. У нашего Рейзела, не смотря на весь наш тяжкий труд по адаптации к человечеству, глаза никогда еще не горели такой отчаянной надеждой и нетерпимостью. Видела, что только правила приличия не позволяют ему начать меня расспрашивать. Положила свои пожитки на столик между нами, немедля пододвинув пузырек. Потом, когда мы немного переговорим с ним, я его прогоню своим браслетиком и буду иметь уверенность, нужно ли его как-то подлечить после моего спонтанного вскрытия капсулы, а сейчас можно и задать стандартную дозу. Ну, как для человека, которым он и ощущается.

- Прими две капсулы, это йод, он сделает нагрузку на твою щитовидку, чтобы она не поглощала лишнего, - серьезно, приказным тоном произнесла это, и к счастью, он послушно подхватил пузырек. А я решила плавно вывести тему в нужное русло. - В лаборатории произошел небольшой казус, в процессе которого освободилась радиация. Не советую туда спускаться сегодня.

- Как это? - Рейзел, что уже проглотил капсулы, запив чаем, посмотрел на меня ошарашенно. - А что с Франкенштейном? Он же сейчас там? Тебе удалось его спасти? - невольно поджала губы, пытаясь сглотнуть ком в горле. Как же я надеясь, что Рейзел не изменит своей сдержанности... Сейчас же его искренняя, искристая надежда, что разлилась по всему помещению душила меня. Душила понимаем, что именно мне ее надо оборвать.

- Мне не удалось его спасти, - кое как затолкав внутрь себя слезы, ломким голосом произнесла это, склонив голову к полу. И прикрыв рукой ладонь, дискретно поцеловала обручальное кольцо. Как бы я ни пыталась себя убедить, что мой муж жив и ждет меня - сердце не верило, приняв близко к себе весть о кончине местного ученого. Переместила руку на шею, тут же поясняя Рейзелу, что явно не желал принимать мои слова за правду. - Было слишком поздно. Когда я пришла на место - от него уже ничего не осталось. Ни пепла, ни Копья, - бывший Ноблесс смотрел на меня, широко раскрыв глаза, и я видела, как его глаза тухнут. Будто кто-то постепенно гасит свет его души.

- Нет... Это невозможно, - к удивлению, довольно трезво отозвался Рейзел, на что я только горько хмыкнула. И за это поймала на себе его яростный взгляд. - Он не мог так поступить! Не мог меня оставить.

- Но оставил, - жестко пресекла его фазу отрицания, хоть умом и понимала, что это - неотъемлемая часть скорби. Но эмоционально я сама была на пике. Правда, заметив, что от моих слов Рейзел отшатнулся, как от хлесткой пощечины, немного смягчилась, пододвигая к нему папку. - Он позаботился о том, чтобы ты не нуждался ни в чем после его ухода. Здесь, - пальцем указала на папку, - все, касаемо наследства. Почти все, что раньше принадлежало Франкенштейну, принадлежит тебе. Остальное станет твоим после подписания передачи полномочий.

- А о том, что я нуждаюсь именно в нем, он позаботился? - с искренней болью колко ответил мне парень, от чего я крепче сжала зубы. Я не собиралась терпеть то, как он на меня набрасывается, даже если учесть, что у него горе. Мне тоже это путешествие сказкой не показалось.

- Слушай, Рейзел, - чуть склонилась, чувствуя, как голос становиться ниже. Нет, в рокот он не перешел, просто изменился тон, из-за моих попыток обуздать собственные эмоции. - Я тебя понимаю, поверь мне. Я из другого, параллельного мира, так что я очень хорошо знаю и тебя, и Франкенштейна...

- Ничего ты не понимаешь, - горько, сипло прервал меня Рейзел, до которого, похоже, уже дошло окончательно, что произошло. - Мы... Совсем недавно обрели друг друга. Я его любил. Причем, взаимно, - с вызовом посмотрел мне в глаза бывший Ноблесс, на что я с покерфейсом показала ему палец, на котором находилось и обручальное и помолвлечное кольцо. Сам факт, что в этом мире те двое были вместе меня как-то не особо удивил.

- Тогда я тебя понимаю лучше, чем кто-либо в этом мире, - коротко сказала, спрятав руку. - Я тоже люблю Франкенштейна. И поверь мне, несмотря на то, что я из другого мира, по мне эта ситуация тоже ударила, - коротко изрекла, но как мне казалось, скорее меня стены слушали, чем Рейзел. От него толчками шла такая глухая и отчаянная грусть, что мне показалось, что если я еще немного тут посижу - то повешусь. А значит, надо было побыстрее сделать то, что задумала, а потом с чистым сердцем закрыться, спасаясь от чужих эмоций. - Рейзел, послушай меня... Я бы уже давно ушла в свой мир, если бы не сложившиеся обстоятельства. Все-таки, Франкенштейн тебе уже подготовил чистый старт, а остальное, что непонятно - могли бы объяснить уже модифицированные.

- Я их уже позвал, - тоном, будто отчитался, ответил мне Рейзел, на что я кивнула. И сделала вид, что не замечаю его слез. В любой другой ситуации я бы стала его утешать, но теперь я не могла этого сделать, чтобы не расклеиться. А на это времени у меня не было - казалось, если останусь еще немного в этом мире, то окончательно поверю в смерть Франкенштейна. А это могло бы меня просто морально убить.

- Хорошо, что это сделал. А теперь, я бы хотела тебя о кое-чем попросить, - я воплотила свои хвосты, что раскинулись за мной веером, заставив вздрогнуть Рейзела от неожиданности. - Позволь мне прочитать твои воспоминания. Хочу узнать, что могло толкнуть Франкенштейна на подобный шаг, как так вообще произошло. Ну и есть желание увериться, что больше моей помощи не потребуется. Не могу возвращаться домой, зная, что возможно не уделила кому-то своей помощи и поддержки.

- Д-да, понимаю, - пускай мой собеседник запнулся, в его ауре поселилась уверенность и решительность, поэтому я не медлила, придвигаясь ближе к столику. Чего явно не ожидал бывший Ноблесс, отодвигаясь и удерживая дистанцию. - Мне что-то надо будет сделать?

- Просто не двигайся. Не бойся, я тебе не принесу вреда, - бросила с уверенностью, такой же как у Рейзела, и мои хвосты поочередно потянулись к нему, оплетая где только могли, жадно считывая информацию. А я прикрыла глаза, ту же информацию присваивая.

Болезнь, что длилась слишком много. Нестерпимая, беспрерывная боль длиною в долгие тысячелетия. Я чувствовала угасание Ноблесс. Точнее, видела, как он угасает. И к моему удивлению - мир этот от канона не отличался существенно, если брать во внимание эпилог. Их историю можно было вполне назвать пост-каноном. Победив всех врагов, обретя счастливую жизнь, обретя победу над злом, Рейзел вопреки всем законам справедливости становился все печальнее. Все отдалялись от него, стоило страстям улечься, городу успокоиться. Когда серьезно подраться можно было только на тренировке в спарринг-зале, а не защищая жизни людей, Ноблесс покинули благородные. Ну, точнее, как покинули... Жить они жили, и наверное все еще живы, что же им сделается, но вот в Сеуле не задержались, никто. Даже молодняк вернулся в Лукедонию, чахнуть во благо нации. Хотелось звучно выругаться на этих неразумных благородных, которые даже свою радость жизни ставят ниже долга.

Это был первый удар по Рейзелу. В доме стало тоскливее без представителей его вида - и тех громких, и тех сдержанных. Вместе с громогласным голосом или тихой улыбкой они всегда несли тепло. И теперь лишили этого уюта Ноблесс. Вторым удар нанесли школьники, хоть и пытались как-то поддерживать связь. Но потом собственная жизнь так их поглотила, что времени не было. А спустя долгие годы не было уверенности даже что они помнят молчаливого, хоть и необычного друга. И детей я, к своему внутреннему удивлению, не винила. Не всегда получается сохранить дружбу со школьной парты. Чтобы так было, нужно действительно приложить недюжинное усилие. Причем, частенько с обеих сторон. Но Рейзел и знать об этом не знал, так что просто решил не навязываться и молча принять очередной удар на свое сердце, давая нашим школьникам зажить так, как по его мнению было правильно - по человечески. Что же... Очень возможно, что и в нашем мире такая ситуация бы произошла, если бы Акэли в свое время не защитила наших школьников от ментального внушения и стирки памяти.

Но вот следующее, что ударило по Рейзелу, было для меня абсолютной неожиданностью. Из дома ушли Тао, Такео и М-21. Ушли без ссор, тихо, одни - вынося постепенно свои вещи из дома, незаметно, по мелочам, другие - все реже возвращаясь на ночь домой. А то и исчезая неделями, предупреждая, конечно, заранее Франкенштейна. Но в итоге, когда нужда в постоянной защите города отпала, они просто покинули этот дом, как птенцы гнездо. Нет, я, конечно, понимаю, хотели начать простую, человеческую жизнь, но неужели они не видели, как это бьет по Рейзелу? Не видели, что ли, как его сильно огорчило расставание с детьми - и с теми человеческими и с благородными? Сомневаюсь, что хоть кто-то, Франки или Рейзел были бы против, если они вместо ухода решили бы увеличить эту семью, если так случилось, что они нашли себе вторые половинки. Но о мотивах и умственных способностях модифицированных я могла лишь догадываться - теперь я тонула в боли Рейзела.

Причем, боли не только душевной, от потери стольких близких душой, но и от боли физической. Он угасал. Днем за днем Ноблесс был все ближе к уходу в вечный сон. И я могла наблюдать глазами Рейзела, как отчаянно изводился от этого Франкенштейн. Он сделал все что мог - пытался заместить всех, кто так или иначе покинул Кадиса, заботился, иногда даже чрезмерно, признался ему в своих чувствах, пытался развлекать. А когда состояние его любимого уже не позволяло на все это - сумел его убедить держаться за эту жизнь, не перенапрягаться, отдыхать, залечь в постель... И чуть ли не дневал и ночевал у этой кровати, стараясь, казалось бы, отдать ему больше, чем все свое время и всего себя с потрохами. Он пытался ему целый мир положить у ног. Обучал, отвлекал, развлекал. И убедил Рейзела, что свою жизнь надо ценить, какой бы жестокой она не была. И в свете последних событий это казалось самым грустным.

Все это не отменяло того факта, что Ноблесс был в фатальном состоянии. Он уже не мог ни подниматься с постели, ни слушать рассказы и чтения, ни принимать заботу. Иногда даже разговоры ему давались тяжело, но он крепился, так как уже заразился идеей, заразился желанием к жизни. Можно сказать даже, что потеряв так многих близких, и обретя взаимность чувств того, кто всегда следовал за ним с первого мгновения их знакомства, Рейзел впервые хотел жить настолько отчаянно. И именно тогда, в тот период, Франкенштейн пришел с решимостью на лице и мольбой в глазах. Он нашел способ, как продлить жизнь Рейзелу. Точнее, подарить ему новую, в человеческом теле. Одурманенный болью и отчаянием, Рейзел на это предложение согласился. Осознав, что выход есть, Рейзел не стал больше себя насиловать усиленным регенерированием и из-за этого умирал еще стремительнее. Благо, Франкенштейн успел сделать все нужное для переселения души Ноблесс.

Когда в воспоминаниях Ноблесс настал тот знаменательный день - кончины и остаточных приготовлений, я напряглась, сосредоточившись и невидящим взглядом уткнулась в ключицы считываемого. Правда, довольно быстро пришло осознание, что это гиблое дело. Если бы я хотела понять весь процесс, то надо было бы считывать Франкенштейна - Рейзела никто не вводил в курс того, как должен протекать весь процесс. Он только в нем участвовал. И именно это меня захлестнуло волной. После короткого, но не менее чувственного прощания Франкенштейна и Рейзела, Кадис себя отпустил окончательно. Можно даже сказать, что настолько, насколько это вообще было возможно - ускорил этот процесс самостоятельно, приблизив к себе процесс Ухода. Я сжала губы, чувствуя эту дикую боль, несравнимую ни с чем другим в этом мире. Мои болячки на фоне этого казались детским лепетом, болью от стертой коленки. По некуда я даже пожалела что вообще взялась за считывание этого всего с Рейзела. Могла ведь попросить, чтобы он пересказал? Ноблесс точно не стал бы врать.

Но потом боль плавно схлынула, будто теплой волной смытая с берега - он потерял сознание. Начался переход в вечный сон. Это было несравненно. Я, помнящая смерть своего симбионта, и получившая весь пакет ощущений, понимала, что это была лишь одна грань того, через что переходил Рейзел. Это было... Освобождение. Ощущение парения, контролируемого, левитации. Душа просто раз за разом рвала связи даже не с телом, как с таковым, а с целым миром. Ниточка за ниточкой уничтожалась эта связь, рождая алые искры. Это я видела глазами Кадиса, что парил над телом. Он наблюдал, как Франкенштейн делает ему забор костного мозга, как кольцо на его пальце замигало едва заметной диодой, упав на постель - ему просто не за что было держаться, рука сменялась в пыль. Но все это никак не потрясло Ноблесс, даже не удивило. Он был удивлен, что есть одна ниточка, что не дает ему уйти окончательно. И это была связь с Франкенштейном. Не связь контракта, тот уже был расторгнут в момент смерти Рейзела. Связь их душ. Ни один не желал отпускать другого.

Когда тело Ноблесс уже окончательно стало пылью, душа Рейзела, бесплотная, и пронизывающая все вокруг, принимающая и отдающая весь энергетический эгрегор мира, парила вокруг, Кадис расслабился. Он сделал уже все от него зависящее, отдался на ласку того, кому доверился. Того, кто удерживал его одной лишь тонкой ниточкой, как леска удерживающая шарик наполненный гелием. Или же как корабль, что держится на одном лишь якоре. Пожалуй, это сравнение было ближе с тем ощущением, так как Рейзел был ни жив, ни мертв. Он застыл на границе миров, мягко перетекая своим существом то ближе к нашему миру, то к миру мертвых. Казалось, подобное состояние должно было бы приводить в шок, изводить, но нет... Оно было совершенным. Давало напитаться энергией, давало полное насыщение, избавляло от боли, избавляло от жажды, от зависти, позволяло отсечь от себя все, что низменное, отменяло все прошлые обязательства и законы... Но так же и обезличивало. Рейзел начинал забывать жизнь, отягощенную физической оболочкой. И это было нехорошим знаком.

В нашу реальность душу дернули больно, ощутимо, заставив все, что устоялось, всколыхнуться как под влиянием землетрясения. Будто тот самый корабль на одном-единственном якоре что-то с невероятной силой дёрнуло вниз, под воду. Под водой же Рейзел и очнулся. Он не хотел пребывать в этой воде, не хотел страдать, хотел быть выше. Но вместе с тем рывком Рейзел будто пришел в себя, вспомнив, что же это за ниточка его дернула, точнее, кто дернул за ниточку. И с повиновением вошел в тело... Чтобы почувствовать истинный ад. Душа, что уже была в том теле, металась в непонимании, кто так ее изуродовал, кто причинил столько боли и главное - за что. Кадис, что менее более понимал, что произошло, наполнился возмущением. От Франкенштейна тот не ожидал подобной жестокости и безразличия на страдание других. Он даже и поднялся, чтобы высказать свое возмущение, вынырнув из воды и поднимаясь.

Но что-то пошло не так. Я, как и Рейзел, что частично влился в эту душу, чувствовала эту странную боль. Намного, намного слабее той, что атаковала тело сильнейшего из благородных, но абсолютно незнакомую той душе. Это не была болезнь, которой страдало ранее это тело, даже не была знакомая мне. Я только чувствовала, как тяжело мне, этому телу, дышать, чувствовала сжатие, чувствовала, как сначала глотка, а после и рот наполняются жидкостью. И открыв рот, увидела чуть ли не черную кровь. Легкие отказали? Скорее всего, именно это было причиной. Но раздумывать я, как считывающая эти воспоминания, я могла долго. А вот Рейзел, не выдержав отчаянного крика умирающей души и незнакомых ранее ощущений, что дарили лишь непонимание и беспомощность, отпустил контроль над телом, позволяя ногам подогнуться, а телу упасть обратно в воду. И снова воспарил выше небес, над слоем мира и реальности, пытаясь приготовиться к тому, что следующие пробуждения вряд ли будут приятнее. То, что они наступят, было неизбежным - ниточка все так же крепко держала его.

Второе пробуждение не стало сюрпризом. Ни тогда для Рейзела, ни сейчас для меня. Оно все так же сопровождалось искристым отчаянием души, сравнимым разве что с волком, которого везут на убой. Осознание, несогласие, бессилие. Рейзел так же чувствовал тогда эти эмоции души, и понимал, что прогнать из тела ее не сможет, как и не представлял себе с так искалеченной душой делить тело. Тогда-то случилось неожиданное - Кадис помог этому телу умереть, пытаясь выжать из своей души максимум, чтобы использовать утерянные уже возможности Ноблесс. И тело упало в воду с кровотечением из глаз и носа. Знакомым как для Рейзела, так и для меня с Франкенштейном. Последним, что увидела душа Ноблесс, перед тем, чтобы снова воспарить вверх, было лицо Франкенштейна, заметно сквозь гладь мутной воды. Лицо полное разочарования, решимости и отчаянной тоски. Что ж, не удивлюсь, если этот стресс был первым толчком к его суициду.

Последняя душа так же не была согласная на такой поворот, но кое-что отличало ее от остальных. Ее интерес. Душе, самой душе было интересно, что может произойти. Осязаемо, как свое собственное, чувствовала удивление Рейзела и его желание сгладить свою вину перед прошлыми душами за то, что происходило. Он очень винил себя, за их погибель. Чувствовал их страх, как свой, их уход, как свой. И я не могла с ним не согласиться - эти души действительно были прекрасными, не достойными смерти. Но и Франкенштейна в подобном я не винила, в отличии от Рейзела, что не мог смириться с той потерей. Казалось, он вообще не осознавал, что подобное возвращение к живым требует жертв. Не осознавал ни когда соглашался на это, ни сейчас. Желая утолить интерес души, он открылся, позволяя считывать ей свою память. Но сделал это слишком резко, и тело не выдержало подобной нагрузки, выталкивая смертью из себя обе души.

Последняя душа отличалась от прошлых. Была полна боли и разочарования, то да, но так же была полна понимания происходящего. И лучистой решительности, чтобы разделить это тело с другой душой, отдать контроль. Сотрудничать, сделать все, чтобы у Франкенштейна получилось. Рейзел, можно сказать, был в шахе. Он не ожидал, что душа, выставленная на такое испытание может так ярко гореть любовью и состраданием. Не ожидал, что кто-то мог полюбить Франкенштейна так сильно, как он, Рейзел. Так сильно, чтобы за его счастье поставить на кону свое благополучие, свою жизнь, в конце-концов. И Кадис принял все стремления этой души, не убивая тело, пытаясь развиваться в теле максимально скромно, чтобы не убить и не потеснить другую душу. И в ответ не получил злобы, упреков, зависти, а только радость с призрачной толикой грусти. Именно в тот момент бывший Ноблесс и затаил обиду на Франкенштейна и на то, как он поступил с другими.

Казалось бы, ничто не было способно затмить радости Франкенштейна от успеха. Он, как и прежде, бросал все, что только мог, к ногам Рейзела. А тот, не отягощен ни бывшими обязательствами долга, ни оболочкой сильнейшего, просто отпинывал это все. Франкенштейн не понимал, что не так, пытался проверять, не болен ли он, прикладывал усилия, заботился... А Рейзел оставался равнодушен. Он, мать вашу, обиделся! На секунду прервала считывание, послав в сторону Кадиса яростный взгляд. И судя по тому, что произошло в итоге, и вспоминая все это еще раз, он понял, как облажался. Но раскаяние в его глазах я проигнорировала. Точно так же, как он на показываемых мне картинах, раз за разом, заново и вновь отвергал Франкенштейна. Причем, отвергал за то, на что согласился, не обдумав как следовало, не расспросив о ньюансах. Да сделай он это в самом начале, возможно и не надо было бы столько жертв - зная, что его ожидает, первая попытка могла бы быть удачной. Не требуя следующих. Тихо взрыкнула, продолжая просмотр воспоминаний.

Не иначе, как желая себя обелить, Рейзел показал мне и вторую сторону своей жизни в амплуа человека. Длинные разговоры с безликой душой, не помнящей ничего, кроме как своей привязанности и преданности Франкенштейну. Ужасные кошмары, преследующие его каждую ночь - все погибшие, из-за Франкенштейна и ради Рейзела, души, что словно призраки, в белых тканях-простынях бродящие по саду. И искали они неизменно Рейзела, только ради того, чтобы получить ответы на свои вопросы - почему так произошло, за что их лишили жизни, для чего или кого это было сделано. И в каждом сне Кадис затравленно молчал, вовсе не из-за привычки, которую заимел за века отшельничества, а из-за незнания. Не знал, что им сказать, как объяснить. Ярость снова всколыхнула всем моим нутром. Ведь души эти упокоить можно было очень просто - стоило только дать ответы на их вопросы. Но Рейзел и здесь бездействовал.

С усилием контролируя себя, я поймала за голову бывшего Ноблесс, чуть им встряхнув, будто таким образом могла настроить его мысли на нужный лад. И похоже меня поняли - снова появились картинки их обыденности, какой можно было назвать эту обоюдную пытку. Но потом в гости пришли модифицированные. Я сразу поняла, это был переломный момент. Рейзел, найдя возможность облегчить свою боль, душевную боль, в разы невыносимее физической, все им рассказал. Все, что знал, все, что происходило. Можно даже сказать, банально жаловался. А сложить дважды два не было сложно - я была уверена, Франкенштейн точно услышал этот разговор. В своей, немного маниакальной заботе, он просто не мог бы упустить того момента, как заговорил Рейзел. А говорил он не слишком приятные вещи. Казалось, что все те шпильки, все упреки летели в меня, а поэтому, понять, как себя мог чувствовать Франкенштейн сложно для меня не было. Надломленный.

А вот следующим разговором, к которому Рейзела склонил здешний ученый, бывший Ноблесс его окончательно сломал. Не долго думая - высказал, что чувствует, сказал, как ему плохо, и вину за это повесил на Франки. Взглядом Рейзела я видела, как вмиг потускнели глаза Франкенштейна, как из них исчезла всякая надежда. Он поверил Рейзелу. Поверил, что во всем этом только и исключительно его вина. Тогда, в тот момент Кадис внутреннее ликовал, что смог освободиться от груза, перевесив его на другого, что ему получилось кого-то обвинить в том, в чем он и сам был косвенно виноват. Сейчас же бывший Ноблесс плакал. Хотя нет, рыдал, осознавая и потерю и свою вину в этой потери. А я пыталась сдержать свой гнев и стала осторожно убирать хвосты, чтобы не ранить бывшего Ноблесс. Пусть мне и хотелось это сделать, я не могла. Понимала ведь, что убью, особенно такого, уязвимого. А старания Франкенштейна не могли пропасть просто так, из-за моей прихоти мести.

В таких сложных чувствах я рухнула на диван, пытаясь обуздать гнев. Высылать сотни врагов из Союза, чтобы убили Франкенштейна? Пф-ф-ф, просто пришлите ему Рейзела в человеческой упаковке, будет действеннее! Бросила злой взгляд в сторону того, кто довел здешнюю версию сумасшедшего ученого до самоубийства, но в итоге лишь тяжело вздохнула. Он раскаивался, действительно жалел, что так поступил, но было слишком поздно. И он это понимал. Даже я его здесь в мире не смогла бы воскресить. Но хоть как-то помочь в этой ситуации я могла. И сделать это следовало, будучи, ведомой чувством справедливости, а не мести. Значит, каким-то чудом мне нужно было успокоиться. А не то - и вовсе отстранить от своего рассудка свои чувства, дабы не ошибиться и случайно не превысить планку. Насилия в этом мире уже и так было слишком много. Надежда оставалась только на то, что короткая медитация поможет.