Капли падали с козырька подъезда, звонко хлопали о валяющуюся у ступени мятую пивную банку.

— Почему ты не можешь пойти?!

Неравномерное жестяное цоканье раздражало так же, как вопросы Артура. Цоканье было оранжевым, от ярких сполохов болели глаза.

— Потому что не могу.

— Почему?!

Мелкие брызги веером рассыпались по асфальту. Пахло бензином и мокрым бетоном.

— Не хочу.

— Да ладно, Серый, ты же тоже тащишься со всей этой виртуальной хрени! У него четыре Oculus-а, сможем двое на двое поиграть! Когда еще Ростик у себя тусу соберет?!

Серый подвинул банку концом зонта, звук капель пожелтел, повысился на несколько тонов.

— Просто экзамен через неделю. Я домой.

Грохот двери оборвал картинный вздох Артура.

***

Двадцать семь ступенек, и с каждым шагом нарастает напряжение. Шаги —  синие. Может, оттого, что когда-то в отпуске на море ему нравилось шлепать ногами по голубой воде? Наверху ждет разящий химией коврик перед родительской квартирой, а так же соседка Любовь Петровна, старая-престарая бабка, которую великовозрастный сын боится надолго оставлять без догляда. Поэтому за ней по негласному договору присматривают жители, и сегодня — его, Серого, очередь. Вернее, матери. Но та прислала сообщение, что задержится, и попросила ее подменить. Все равно ведь сессия, а листать учебники можно где угодно. Ну да. Нужно же, в самом деле, помогать людям… Если и дальше хочешь считать себя хорошим человеком. Приличным. Не хуже других.

Темная квартира со старомодными обоями в цветочек и шаги полусумасшедшей старухи за стеной — просто отличное завершение дня.

“Употреблять подобные эпитеты по отношению к другому человеку, а тем более пожилой женщине — недопустимо. Даже в мыслях. Не-до-пу-сти-мо”.

Голос отца звучит в ушах до предела натянутой басовой струной. Все знают, что Любовь Петровна сумасшедшая. Она в этом не виновата, но она сумасшедшая. Почему нельзя сказать вслух то, о чем все шепчутся по углам? Говорить нельзя, думать нельзя. Запретов на мысли гораздо больше, чем на действия, соблюдать их сложнее.

Лампы на лестнице опять не горели. Серый запнулся о щербатую ступень и длинно, ломано выругался. Материться он никогда не умел, но теперь вдруг накатило все разом… Шёпот с усилием пробился сквозь губы, выплеснулся резкими толчками и мокрым пятном расплылся в темноте.

***

Угасающий свет дня тек сквозь шторы, ложился на потолок и стены полосами, словно прутья большой клетки. Розовая обивка плюшевого дивана сильно выцвела, но мать упрямо отказывалась сменить старый рыдван на нечто более современное. Память о дедушке, во времена которого достать такую хорошую мебель было почти невозможно. Диван так долго оставался семейной драгоценностью, что его внешний вид стал уже не важен.

Серый повесил куртку на вешалку, сбросил мокрые ботинки и с привычным удовольствием провел рукой по плюшу, оставив след из перевернутых ворсинок. Всеволод-Вовка-Волк-Серый. Просто Серый. Ладно севшее прозвище. Полное имя ему всегда казалось анахроничным. Прежние времена Серому нравились, но одно дело глотать старинные стихи и романы за закрытой дверью, и совсем другое — выставлять на всеобщее обозрение этот кусок ветоши — Всеволода.

“Весенний, светлый день клонился к вечеру; небольшие розовые тучки стояли высоко в ясном небе и, казалось, не плыли мимо, а уходили в самую глубь лазури.*”.

Читанная-перечитанная книга легла в руки, желтые страницы казались теплыми. Книг в съемную студенческую квартиру Серый не успел перевезти, и хорошо, что не успел: среди повального увлечения однокурсников современными философами и ультрамодными авторами томик Тургенева или Пастернака смотрелся бы не лучше сказки про колобка.

Первое время после переезда Серый отчаянно скучал по дому, даже нравоучения отца подзабылись, растеряли холодные грани. Казалось бы — всего-то другой конец города, а по ощущениям между родным домом и институтом пролегло расстояние в несколько световых лет. 

На второй месяц Серый уже удивлялся, что смог прожить с родителями так долго, и чувствовал, словно в привычной коробке без света и воздуха вдруг откинулась крышка. Но мир оказался непрост. Он двоился и троился, представления и реальность перемежались с непреложными догматами, которые теперь волей-неволей проверялись на прочность.

“Лаврецкий ничего не думал, ничего не ждал; ему приятно было чувствовать себя вблизи Лизы, сидеть в ее саду на скамейке, где и она сидела не однажды…”

Там же, в институте, Серый впервые увидел Лену. Она сидела на скамейке и шевелила губами, читая книгу. Позже он узнал, что так ей лучше запоминаются трудные формулы. Светлоглазая, длинноволосая, Лена носила джинсовые юбки, нелепые вязаные кофточки с рюшами и совсем не красилась. Над девушкой не смеялись открыто, но считали странноватой. Серый старательно улыбался, услышав очередное шутливое замечание на ее счет, и незаметно провожал кружевную кофточку глазами. Ей бы подошло называться Элен, надевать длинное платье, шелковые перчатки и вуалетку, бросающую тень на бледно-розовые щеки.

Они встретились на общей паре. По школьной привычке Серый уселся у самой стены, в углу. Преподаватель нудно вещал что-то о роли просвещения в развитии общества. Меловая пыль оседала с каждой написанной его рукой буквой, словно историк еще до конца лекции должен был рассыпаться прахом. 

Скрипнула дверь, и в аудиторию вошла Лена, смущенно прошептала что-то преподавателю и шмыгнула на задний ряд, глядя под ноги, стараясь скорее спрятаться от чужих глаз. Девушка заметила, что не одна, лишь когда села и бросила сумку на стол, сбив тетрадь Серого на пол. Он зашептал что-то успокаивающее, она — что-то извиняющееся, оба нырнули под длинный полумесяц парты, сталкиваясь руками, и вынырнули, пунцовые от смущения.

Приятели еще со старших классов тискали девчонок по углам. Их жаркие рассказы полушепотом, за сигаретой, Серый слушал с жадностью, но его самого всегда что-то удерживало, как на привязи. С некоторых пор Серый стал задумываться, не было ли его ожидание “чего-то особенного” лишь прикрытием для страха отказа, а тот, в свою очередь — для намертво вколоченных слов отца о низости, чести, грязи и непростительной порядочному человеку глупости.

За полугодие Серый обменялся с девушкой лишь горсткой фраз. Иногда она снилась по ночам, и тогда на следующий день, завидя Лену, он в смятении прятал глаза, будто девушка могла прочесть его мысли. Будто он мог замарать ее взглядом.

“— А крылья могут у нас вырасти, — возразил я.

— Как так?

— Поживите — узнаете. Есть чувства, которые поднимают нас от земли. Не беспокойтесь, у вас будут крылья.

— А у вас были?

— Как вам сказать... Кажется, до сих пор я еще не летал”.

Серый захлопнул книгу. Этот мягкий глухой звук нравился ему. Пора было заглянуть к соседке — шагов не слышно уже с полчаса. Затем приниматься за учебники, чтобы сдать экзамен не хуже других. А там и на работу пора… 

Любовь Петровна мирно похрапывала, лежа на диване — родственнике родительской развалюхи. Только этот был не розовым, а зеленым. Серый на цыпочках вышел в коридор, запер соседскую входную дверь и вернулся в квартиру. Через два часа ленивой зубрежки наконец послышались тяжелые шаги — сосед возвращался домой. Серый облегченно вздохнул, собрал сумку, спустился и вышел на улицу.

Дождь кончился, огни фонарей болотными огоньками отражались в бензиновой ряби луж. Проходя мимо дома Артура, Серый поднял голову. Окна были темны. Конечно, все однокурсники собрались у Ростика — редкая возможность посмотреть “как люди живут”, пока родители мальчика-мажора уехали в очередную командировку. 

Балагура Артура знал весь институт, без него не обходилась ни одна вечеринка и ни одно происшествие. Его самого никогда не ловили на чем-либо предосудительном, но что бы не затевалось другими, Артур всегда оказывался рядом и разносил новости чуть ли не быстрее, чем они появлялись. Оказалось, что Артур живет совсем близко к родительской квартире. Артур не умел молчать и болтал без перерыва, увидав любое смутно знакомое лицо. За счет того, что Серый часто встречался с парнем в метро и на улице по дороге домой, многие считали их приятелями. Настоящие друзья у Артура были тусовщиками, и Серого автоматом приписали к ним. Хоть в живую на вечеринках его никто пока не видел, но город-то большой, мало ли где еще отдыхает молодежь? Серому очень повезло, прослыть ботаником-затворником он не хотел. 

С приглашениями на ночные тусовки от самого Артура было сложнее. Но с начала учебного года прошло всего три месяца, до сих пор Серому удавалось выкручиваться, а сейчас и вовсе сессия, любой нормальный студент скорее будет сидеть над книгами, чем над кружкой пива, или над чем там сидят в клубах…

Для того, чтобы снимать комнату, требовались деньги. Родители, не поддерживающие эту идею, предоставили сыну справляться самому, в надежде, что, бестолку побродив по собеседованиям, он отступится. Но Серому хотелось перемен. Зачем и каких именно, он не слишком четко представлял и сам. Но отделение от родителей казалось многообещающим шагом и не значилось в списке запрещенных действий. Так что, несмотря на скепсис отца и вздохи матери, Серый проявил неожиданное упорство и нашел работу недалеко от института. Задняя дверь небольшой кофейни выходила в темный тупик, общий с кухней ночного клуба на соседней улице. 

Возвращаясь в студенческую квартиру после смены, Серый видел развеселую молодежь у входа в бухающую басами темноту. Отец говорил, такие заведения посещают лишь не уважающие себя отбросы. Серый неоднократно замечал среди посетителей клуба знакомых студентов и даже весьма ценимого в институте молодого преподавателя английского. В первый раз увидев проходящего мимо Серого, он широко улыбнулся, махнул ученику рукой и вновь повернулся к своим друзьям. Ему даже не было стыдно! Не мог же и преподаватель считаться “отбросом”?! Порой хотелось закрыть глаза и отключиться от бесконечной череды сомнений.

Мир оказался сложным. Привычное соответствие ожиданиям родителей теперь часто вступало в конфликт с представлениями сверстников о “нормальном” парне. В школе жилось проще, все не так серьезно… А теперь расслабиться можно было, как и дома, лишь закрыв за собой дверь комнаты. Но и туда нельзя добраться, не пройдя через минное поле общей гостиной, где до полуночи соседи по квартире обсуждали вечеринки, девчонок и рубились в “Фортнайт”. Молчать недопустимо — нужно поболтать на все популярные темы, старательно подбирая услышанные от других мнения, совсем так же, как в разговоре с отцом.

“Нельзя без последствий для здоровья изо дня в день проявлять себя противно тому, что чувствуешь; распинаться перед тем, чего не любишь, радоваться тому, что приносит несчастье... Наша душа занимает место в пространстве… ее нельзя без конца насиловать безнаказанно”.

Пастернаку легко было такое писать… Иногда Серый задавался вопросом — а как это, “быть собой”? Все время — только собой. И возможно ли такое вообще? Уж точно не тогда, когда тебе семнадцать.

***

Китовые пластины. Серый наконец понял, что именно ему напоминает стенд сухих полосок, тычущихся в ладонь острыми уголками. Китовые пластины. Звучавшая в торговом зале музыка давила на виски, мешая сосредоточиться. Где здесь эти дурацкие размеры? На бирках? На вешалках? Китовая улыбка звучала тревожным белым. Острым.

— Ну что, выбрал?

Голос отца зазвенел в ушах.

— Ты уже полчаса тут стоишь.

Недовольство. Сгущающийся холод.

— Неужели так трудно выбрать себе рубашку?!

Презрение. Красное. О студенческой примете не надевать на экзамены обновок лучше не упоминать, иначе оно станет темно-фиолетовым и тягучим.

— Пап, мне не нужна рубашка. Правда… Все придут, в чем обычно ходят. Никто не выпендривается.

Рука отца протянулась и выхватила из белой пасти вешалку. Он стоял рядом, в недорогом, но безупречно сидящем пальто.

— Вот и ты не выпендривайся. У любого уважающего себя мужчины должна быть рубашка! Хоть одна!

Жесткая ткань пахла химией, складки на рукавах словно требовали держать руки по швам. Серый застегнул последнюю пуговицу и взглянул на себя в зеркало примерочной. И так-то ничего особенного: худой, темноволосый, темноглазый, один из миллиарда таких же. А в рубашке и вовсе — иллюстрация к понятию “офисная мышь”.

— Вот, — удовлетворенно кивнул отец, отбрасывая штору. — Мой сын не придет на экзамен оборванцем. Заправь, — поморщился он.

Серый это и собирался сделать, если бы не внезапно открытая штора. Хотя почему внезапно? Просто за три месяца отвык… На двери в комнату Серого никогда не стояло даже шпингалета.

На выходе из стеклянной арки магазина в Серого с разгону врезался Артур, за ним маячили трое студентов с параллельного курса.

— Хай, бэйби! Вот везуха! Здрассти, — кивнул он, заметив, что приятель не один. — Слушай, дай зажигалку, а? Я свою в других штанах оставил, эти придурки не курят, а мне охота — сил нет!

Серый не видел отцовского лица, но мгновенно вспотел. Зажигалка у него была — подобрал забытую кем-то, сунул в рюкзак, да там и оставил. На всякий случай. Иногда пригождалась — Серый не курил, но регулярно сидел с парнями в курилке.

— Я не… — Серый переступил с ноги на ногу. — Думаю, у меня нет…

— Всеволод!

Черное, жгучее.

— Посмотри на меня! Ты что, куришь?!

Артур поднял бровь, губы начали разъезжаться в ухмылке. Стоящие в стороне парни разом обернулись. В висках стучало, Серый цеплялся за лямку рюкзака мокрыми пальцами.

— Всеволод?!

Артур понимающе усмехнулся, поднял ладони и отступил на шаг. Серый быстро сбросил сумку с одного плеча, нашарил пластиковый прямоугольник и протянул ему.

— Оу, спасибо, бро, — подмигнул парень и танцующей походкой направился к друзьям.

— Ты сейчас же поедешь со мной домой.

Ледяное. Тяжелое.

— Предстоит разговор.

Удушливое. Ядовитое.

Серый повернулся и сделал шаг в сторону.

— Куда собрался?! В машину, немедленно!

Серый, не оглядываясь, пошел к эскалатору. Потом не выдержал и побежал. Запрещающие знаки прыгали ему в лицо — белый, красный, черный, на стенах, на полу, на улице… Телефон в кармане завибрировал, мерзко пополз по бедру, словно в штаны запустила руку неведомая тварь. Серый остановился, привалившись к стене в тупичке, дрожащими пальцами достал мобильник, и, не глядя на экран, отключил звук. Мир вдруг схлопнулся до размеров текущей секунды — здесь и сейчас. Сейчас Серый не мог ничего — ни думать, ни говорить, ни объясняться.

“Что потом?”

Будь проклято это неумолимое “потом”! Но сейчас — ничего…

В общей гостиной стояла тишина — на выходные все обычно разъезжались кто куда: к родителям, к друзьям, на концерты… Серый вытащил из кармана мигающий телефон, швырнул его экраном вниз на тумбу у входа. Сбросил кеды, почти бегом пробежав по коридору, захлопнул за собой дверь комнаты, прижался к ней спиной и замер. Там, в углу над кроватью, клубилось черное. Серый ощутил, что сползает по двери вниз и судорожно глотнул воздуха. Получилось позорно громко. 

Черное неотрывно следило за оцепеневшей от ужаса жертвой, туманные нити текли, сплетались и расплетались. У Серого промелькнула мысль, что если оно двинется с места, он просто закричит. Но Черное не двигалось, словно не желало пугать раньше времени.

"Не бойся".

Темнота раскрыла глаза. Черные, как она сама.

"Я не причиню тебе вреда… напротив".

Выдавить хоть один звук получилось у Серого далеко не сразу, но Черное не торопило.

— Ч-что ты… такое?

Черное улыбнулось бездонным провалом.

"Я хочу помочь".

Оно скользнуло ниже, медленно, бесшумно растеклось по кровати и вновь собралось в клубок.

"Не бойся… Я хочу подарить тебе кое-что".

Мглистые нити сложились кольцом, восьмеркой, змеей заскользили по полу. Ближе. Серый, не в силах пошевелить и пальцем, смотрел в черные глазницы и не мог оторваться. Черное замерло рядом, но не касаясь. Он бы умер, если бы Оно коснулось, точно умер. Черное это понимало.

"Подарить тебе свободу".

Серый выпучил глаза, хотя секунду назад ему казалось, что удивиться еще больше просто невозможно.

"С этой минуты ты можешь делать все, что захочется…"

Кольца пропали, сгусток мглы завис перед лицом.

"…или не делать то, чего не хочется…"

— Но… зачем? — наконец, шевельнул губами Серый. — Чего ты хочешь… взамен?

"Не тревожься об этом" — прошелестело Черное. — "Ничего невозможного".

Серый открыл глаза и увидел полоски покрывала перед лицом. С тумбочки раздавалась монотонная мелодия будильника. Серый сел на кровати и огляделся. Он что, так и заснул прямо в одежде? Взял в руки телефон. Два пропущенных — всего лишь от матери и от Артура. Он не сдержал облегченного выдоха. Ему приснилось? Это просто дурацкий сон. 

Пора было собираться на экзамен. Серый вскочил с кровати. В шкафу висела новенькая белая рубашка. Он потянулся было к ней, но в последний момент рука замерла.

"…не делать то, чего не хочется…"

Бред собачий. Серый медленно повернулся и взглянул на потолок. Черное было там.

"Ты сдашь экзамен, не волнуйся… Ни пуха, ни пера".