Примечание
Они сказали – нас поздно спасать и поздно лечить. Плевать, ведь наши дети будут лучше, чем мы.
Аид не тоскует. У него хватает забот, чтобы быть сконцентрированным на проблемах своего царства, на бесконечном потоке душ и на обязанностях. Он не беспечный олимпиец, который может изо дня в день ходить от пира к пиру, вкушать нектар с амброзией и быть в состоянии праздного веселья.
Стопка зачарованных листов как справа, так и слева, не уменьшается и не исчезнет никогда, Цербер, уложив все три головы на пол и лапы, чутко дремлет, изредка издавая ленивое порыкивание – здесь тихо.
Загрей выплывает из кровавого бассейна, хмурый и чем-то раздосадованный. Видимо, парочка героев в Элизиуме преподала ему неплохой урок. И тот промежуток времени нетерпеливого ожидания сына, пока кровь исчезнет с его одежд и кожи, у Аида есть краткий миг, чтобы соскользнуть взглядом с ровных строчек перед собой на черноволосую макушку, которую гордо венчает такой же, как и у него самого лавровый венец. Загрей сильно походит на него, унаследовав от матери зелёный левый глаз, всегда напоминающий не тоскующему Аиду о бесконечных лесах, море трав на лугах и полях, упрямый нрав и, да, венец. О том, что это были прощальные подарки как Аиду, так и Загрею от Персефоны, знают все, но говорить об этом при Аиде запрещено, а при принце – тем более.
При одной мысли о Персефоне его пылающие устрашающими огнями глаза тускнут, в то время как рука на автомате пишет дальше и распускает вереницу душ, готовясь к очередной перепалке с Загреем.
Аид не тоскует.
Он не позволит Загрею покинуть царство, которым ему рано или поздно придётся руководить. Не позволит единственному сыну уйти так же, как и Персефоне. Что ж, возможно, желание оставить Аида одного вопреки всему – это ещё одна черта, которой они с Загреем болезненно похожи.
Аиду плохо от того, что Загрей так мало похож на мать, и хорошо в равной степени. Особенно хорошо, когда Загрей пытается закинуть ноги богу на плечи, кайфуя от того, что Аид этого не позволяет: хватает за искрящиеся лодыжки, сжимает в одном лапище и отводит вправо, чтобы мускулистые порозовевшие от крови ляжки не полностью закрывали кривящиеся от алчного удовольствия лицо. В Загрее много гордыни и дерзости, как у олимпийцев, но отказаться от приятного он не может. А в Аиде этой жадности ещё больше, мешающейся с похотью и нет, ни в коем случае не тоской.
Они кончают не синхронно, они не в сказке. Загрей плавает в послеоргазменной неге, пока Аид продолжает вколачиваться в него, содрогая всё Подземное царство.
– Я всё равно однажды отсюда сбегу, – устало выдаёт Загрей, но не прикрывает ни глаза, ни обнажённое тело. Аид отворачивается: смотреть на него сейчас н е в ы н о с и м о. И поэтому он взмахом руки возвращает одежду на себя и, перед тем, как вернуться к работе, признаёт:
– Я знаю.