Лесом Тьмы пугают маленьких детей и тех, кто постарше чуть-чуть. Пугают старики, ещё помнящие, да взрослые, на этих страшилках воспитанные. Не ходите, дети, в Тёмный Лес, говорят. Монстры страшные, говорят, вас съедят. Еретики ночные, говорят, заколют. Эльфы тёмные застрелят, говорят. Бессмертные чёрти, шепчут, в плен возьмут, да в Лету, в сон вечный, забвенный, окунут.
Лакк, ребёнок эльфячий, злобно-весёлый и вечный, смеётся от этих рассказов, да ходит вечно с улыбкой, когда по деревушкам близ Леса гуляет. Монстры в Лесу слабые, говорит с улыбкой торговцам, обменивая чешую и кристаллы. Совсем-совсем ослабли после жаркого и солнечного лета, улыбается, покупая порошки алхимические и стрелы крепкие. Их убивать даже жалко было, смеётся рядом с детьми, покупая пудинги и экзотические специи. Они в самой темени чащи прячутся, восклицает, пряча тонкую сетку шрамов чёрных под капюшоном и перчатками без пальцев.
О нём забывают, стоит ему только захотеть, стоит от него только взгляд на секунду отвести. Его не замечают, когда он за ворота очередные выходит. Только вспоминают запоздало: в день Мёртвой Луны улыбаются только монстры в лесу и мертвецы, которым дали днём выйти к людям. Улыбаются ещё вечные и дети малые, но об этом не помнит никто, считают легендой старой. Эльфячий ребёнок из их памяти со смехом ускользает: улыбка в день Мёртвой Луны была у повстанцев, шедших на дворец и Церковь. Улыбались в Мёртвый День те, кто шёл умирать, чтобы дать остальным дойти, дожить, посмотреть предателю в глаза и заколоть, застрелить, спеленать паутиной, в статую превратить. Они дошли, целою всех улыбок, и сами теперь за всех улыбаются вечность.
Лакка Лес встречает тепло, стелет под ноги тропинку ровную, монстры к нему не подходят. Мальчик-молния улыбается, подпрыгивает, обезьянкой ловкой за ветку цепляется и летит вперёд, смеясь колокольчиком, представляя, что Луфуру рядом бежит, а не спит под старой горой, которая раньше даже не была там, но по воле божьей возникла. Лакк по деревьям прыгает, краем уха ловит более низкий голос, да шелест крыльев, поворачивает голову, чтобы улыбкой с четырёруким Астой обменяться. У Асты брат старший на глазах умер, его собой прикрыл с улыбкой-ухмылкой дурацкой — а дурацкий бог в шутку злую их тела в одно сплавил.
Ванесса с другой стороны не смеётся, держит на лице задорную улыбку только, да глаза щурит. Плетёт свою паутину большую, чтобы весь лес укрыть ею, чтобы судьба у всех изменилась, да все на покой ушли. Чтобы бог старый умер со своей улыбкой лживо-понимающей. Руки её Руж по загривку гладят вторые, пока третьи крепко Грей спящую держат — метаморфия-нага во сне только улыбку пускает, остальное время лицо руками скрывает, чтобы статуей не стал никто, да змейкам своим в волосах что-то шепчет.
Гошу где-то снизу идёт, осторожно Мари несёт, улыбается ей, надеясь поймать улыбку в ответ — дурацкий бог малышку светочем сделал, чтобы рядом с братом та боль жуткую терпела, да убить его хотела. А Мари в ответ улыбалась только, пока силы были, а потом Гошу от неё бежал подальше, Гордону своё сокровище доверив — старший тогда, кажется, впервые в жизни плакал, но не оборачивался не возвращался до следующего года с другого конца леса, терпел, держался, лишь бы сестре больно так не было из-за него. Только в Мёртвую Ночь с ней на руках идёт, улыбается со слезами, улыбку победную в таких же слезящихся глазах читает. Смотри, дурацкий бог, мы не сломались, мы победили тебя. Гордон за ними идёт осторожно в тенях, готовый Мари подхватить если что, ядом лечебным окружить. Его лунного света лицо молитвенно-спокойно, почти чёрные губы с тихой улыбкой шепчут молитвы и благословения, ослабляя светоча внутри Мари.
Зора на вороне с Генри рядом, тянет опасной ухмылкой зубы, ушами на макушке шевелит, настороже он всегда. У него отца лучший друг на глазах убил с улыбкой бешеной, с какой его Зора загрыз тогда, перекинувшись впервые. Генри за Зору держится, чтобы не свалиться улыбку прячет в плече крепком, как тогда, когда Зора тащил его из развалин, смиренно тянувшего губы отнявшимся ногам, не позволяющим больше сражаться. Чувствует вибрацию тихую — Зора рычит ему слово одно, из года в год: «Спасибо». Зора зверя своего победил тогда, чтобы Генри вытащить, и благодарен спустя столько лет и всегда.
Ноэль ждёт их где-то в конце, она не бежит никогда с ними, не смеётся. Не умеет совсем, хмурится только да поджимает губы, кусает их со всей силы. Но улыбки не появляется, даже уголки не поднимаются вверх. Зато вода вокруг неё поёт радостно, потому что кровь она больше не смывает чужую и вражескую, не топит в своей тюрьме подводной семью родную больше. Ноэль теперь Лесу помогает, деревья питает и ждёт до самого конца, чтобы не сбить никого, не нарушить строй. Она воплощение водное, той реки, от которой Лета течёт — а потому она на них не смотрит совсем, чтобы ненароком забвение не подарить ненужное.
Они бегут над лесом Дикой Охотой, внизу волчья стая бежит, эльфы подземные на них сидят, клич свой кричат. Они бегут рядом с окраиной совсем лесной, собирают весь Лес: монстры вливаются в общий ритм, стучат в барабаны жрецы старые, еретиками кличущиеся, что память о бесчинствах сохранили. И Лес весь улыбается небу и Луне серой. Внизу где-то горит что-то синее, адское, мертвое, и от их Охоты шарахается, словно лань напуганная. Лакк чует это, словно пёс гончий носом ведёт и ушами. Вверх-вниз со смехом сигает, на ветку крепкую осторожно садится — и смотрит.
Парень с кожей бледнее света лунного перед ним. Волосы у него странные: чёрные и цвета того же, что и яды Гордона. Растёпаны, на ветру огнём топорщатся. А на ладонях у него огонь синий, искрами плюётся, будто он сломан как-то. А во взгляде Лакк ловит какую-то отчаянную тоску, нет в них желания жить, что людям свойственно. И замечает, что Волосы у него и правда огонь, как тот, что вместо зрачков горит в глазах, и не в ветре здесь дело. Лакк голову наклоняет, на духа странного смотрит — духи, они, если сломаны, то злы на людей и эльфов, а этот лишь смотрит просительно, чуть голову назад откидывает, шею подставляет. Жить не хочет, дурак. А Лес ведь хочет, чтобы тот жил, раз не дал к монстрам сразу попасть, раз Лакка сюда позвал.
Лакк смеётся, молнией к духу прыгает, за уши руки заводит, прямо в огонь холодный руки треснувшие суёт. И целует отчаянно-весело, языком безмолвно отговаривает умирать сейчас, просит лаского с ним пойти, улыбнуться ему. Губу себе прокусывает, кровь свою в глотку чужую льёт, к себе-Лесу-семье привязывает, клеймит. Кровью же этой улыбку на губах бледных рисует, да наверх тянет. Духи, они же такие ловкачи, просто так по воздуху ходить могут, словно боги какие.
Лакку рядом с будущим Сердцем их Леса бежать легко, смех так и рвётся, когда он с ним в стаю свою возвращается. Охота кричит, приветствуя нового Охотника-добычу — Охота радуется, что у них в семье новый член. Охота несёт духа со всеми к тёмному столпу — Ями совсем их заждался уже. Люди думают, что Лес богом покинут — но у Леса просто свой Бог, отца им всем заменивший.
Духа Лакк вперёд выталкивает, смеётся со всеми ничуть не обидно, щурится. Уставшее и хрупкое воплощение Леса ему на голову венок из веток постоянно цветущих водружает с материнской будто улыбкой, да в лоб поцелуем одаривает — Нэро им старшая сестра всем, ко всем пути знает, духа тоже согреет, пока он сам греть всех не начнёт по своей воле. И время на поляне застывает на долгие и такие короткие мгновения.
Лакк Луфуру видит прямо перед собой. Дернуться хочет, обнять, засмеяться безумно чуть-чуть — всё приснилось ему, сейчас проснётся рядом с безумцем-братцем, и они вместе наваляют соседским задавакам и тем мужикам, что маме докучают постоянно. Хочет — но не может замершее время прорвать, глазами говорит с братом и смаргивает наваждение, слезу убежавшую смахивая. Господин Юлиус стоит на границе этой опушки, показывает всех повстанцев умерших им раз в год, облегчает наказание дурацкого бога, пусть и не в силах он отменить его совсем, но стая вечных ему и так благодарна от всех своих полумёртвых душ.
Лесом Тьмы пугают маленьких детей и тех, кто постарше чуть-чуть. Пугают старики, ещё помнящие, да взрослые, на этих страшилках воспитанные. Не ходите, дети, в Тёмный Лес, говорят. Монстры страшные, говорят, вас съедят. Еретики ночные, говорят, заколют. Эльфы тёмные застрелят, говорят. Бессмертные чёрти, шепчут, в плен возьмут, да в Лету, в сон вечный, забвенный, окунут.
Лакк смеётся.
Пожалуйста, окуните кто-нибудь в Лету их самих.
Стая смеётся.
Пожалуйста, убейте кто-нибудь дурацкого богу солнечного.
Дух вороньим смехом смертельным заходится.
Пожалуйста, вылечите-уничтожьте его.
Боги смотрят с улыбкой грустной, не смеются совсем.
Пожалуйста, позвольте этим детям быть счастливыми.
Воплощения глаза улыбающиеся нежно прикрывают.
Пожалуйста, спасите этих детей и их Сердцае.