Настоятель Дао всеми любим.
Он добрый, самый благочестивый пастырь. Справедливый, как самый заточенный меч. Красивый, словно самый яркий рассвет.
Самый сильный, самый мудрый, самый ч и с т ы й.
Квон Ын Хён.
Настоятель Дао; он управлял совсем маленьким, спрятанным в лесной глуши святилищем. Всегда залитым светом.
Местные, не без довольства на румяных лицах, называли его божественным пристанищем.
«Вот только, – горько усмехался на это настоятель Дао, – на сей святой земле поселился демон».
Квисин. Злой дух. Четырнадцатилетняя девчушка. Бан Ё Рён.
Вначале она появлялась редко: захаживала – и пряталась, слабенькая, испуганная, но все же щемяще прекрасная, с локонами волос, самую темную реку напоминающими.
Да, она отличалась особенной, затрагивающей душу красотой, но не потому Квон Ын Хён – праведник, почти святой – позволял ей мелькать призраком возле храма.
В каждую их встречу Бан Ё Рён плакала, неумело вытирая слезы ладошками, и юный (юнец, а уже жизнь повидал) Дао не смог поднять на нее амулет.
Потом она стала наведываться чаще, касаясь бледными, белыми, как папиросная бумага, подушечками пальцев с длинными ногтями святого порога.
«Она тоскует», – понял тогда Ын Хён.
И позволил ей перейти порог.
Зайти в святилище, куда, увы, более не ступит нога ни одного божества и свою жизнь, наполненную чужим пустым восхищением и лишь своим одиночеством.
Впустил и навсегда закрыл себе дорогу назад.
Потому что Бан Ё Рён не заслужила умереть так рано.
Потому что она не должна была становиться инчхесином.
Потому что святости в ней было больше, чем во всех людях – алчных, ревнивых, жалких, – живущих в деревне рядом.
Потому что Бан Ё Рён умерла, спасая чужое дитя.
«Следуй Дао и живи вечно? – подумал Квон Ын Хён. – В мире, где такие, как Ё Рён, так рано погибают? Чушь и глупость».
Так настоятель Дао,
чистый, искренний, вечный настоятель Дао
стал навсегда Квон Ын Хёном.
Обожающим кричать в тишину и драться с воздухом. Громко смеяться и готовить вкуснейшую еду.
Вызывающим улыбку на лице бывшей Ё Рён из семьи Бан.
Лю-бя-щим.
– Знаешь, Ын Хён, – сказала она однажды, смущенно улыбнувшись. Мужчина же, заслышав ее голос, повернулся на звук и обомлел.
Бан Ё Рён стояла перед ним в платье. Не по размеру большом¸ делающем ее тонюсенькую фигуру еще более маленькой и хрупкой. Цветущая, словно ярчайший скадоксус.
– Знаешь, Ын Хён, мы не выходили вместе за пределы храма и… Я подумала, – повторила Бан Ё Рён, натягивая на фарфоровое плечико вырез платья. – Может, прогуляемся?
Квон Ын Хён не смог сдержаться – уголки его губ счастливо потянулись к небосводу – взял ее холодные руки в свои горячие. Бан Ё Рён тихо усмехнулась, будто от щекотки.
– Я пойду с тобой куда угодно, только верни бедной Ю Мин ее одежду.
И они сбежали на свидание.
А платье «бедной Ю Мин» вернули так же, как и украли: совершенно не заботясь о сохранности вещи, ее закинули на чужую корову. Впрочем, это мало волновало Ын Хёна – тот не мог оторвать взгляда от сияющего в лунных лучах лица Бан Ё Рён.
А девушка вела его все глубже в чащу. И лес расступался перед ними, словно послушный зверек перед хозяевами.
– Мы ведь не вернемся, да, Ё Рён? – вырвалось у Квон Ын Хёна, стоило луне растаять за верхушками деревьев.
Бан Ё Рён обернулась, все еще сжимая его ладонь. Сквозь ее полупрозрачное, эфемерное тело проглядывались вековые толстые стволы. Неотъемлемые составляющие непроходимого лесного массива.
– Я… – голос у Ё Рён задрожал. – Я просто… не хочу снова оставаться одна, – и грусть, такая же грусть в глазах, как при первых пагубных для праведного сердца встречах.
Квон Ын Хён улыбнулся, отломанный кусочек луны, совсем маленький луч, заиграл на его волосах цвета самого яркого рассвета.
– Больше ни за что не останешься. Я обещаю.
Бан Ё Рён выдавливает улыбку в ответ.
И заносит для удара свободную руку с заостренными ногтями.