Любовь по Менделееву

Антон тоскливо глядит в окно и грызёт карандаш, размышляя о том, каким бы способом поскорее слинять из ненавистного кабинета номер триста тридцать два. Ненавистным он был по многим причинам: во-первых, это кабинет химии, а значит для Шастуна это помещение по определению сродни аду, во-вторых, химию ведёт Арсений Сергеевич, с которым каждая секунда наедине равнялась мучительной пыткой, ну и, в конце концов, именно в этом кабинете Шастун проводит свой восьмой урок за переписыванием какой-то тупой проверочной вместо того, чтобы преспокойно сейчас гулять с Димкой и Серым в этот чудесный пятничный вечерок. Короче говоря, ситуация для Антона максимально паршивая.

Антон вообще считает, что не достоин такой участи. Он эту химию, дьявольски сложную и непонятную, сдавать вообще не собирается, и все эти гидролизы и гидратации ему нахрен не нужны, поэтому сидеть куковать над бедной тетрадкой он смысла не видит. К тому же, он уже нарешал новый вариант на тройку, — сделал полтора задания из трёх (первое полностью и второе, но наполовину неправильно, так как Арсений Сергеевич всё позачёркивал) — так зачем ему тогда дорешивать последнее? И ладно, если бы Антон сам хотел свою пару закрыть, так нет же — его фактически вынудил прийти и переписать эту чёртову проверочную его собственный учитель. Шастун не понимает, Арсению Сергеевичу в кайф с ним лишний час мудохаться, или ему просто нравятся страдания других людей.

Но самое ужасное было, безусловно, то, что Антон в своего учителя влюблён.

Вот так вот тупо и безапелляционно — влюблён. Втюрился, как глупый мальчишка, и теперь охает-ахает на своего преподавателя вместе с ещё как минимум десятком таких же безнадёжно влюблённых старшеклассниц. Друзья над ним, конечно, посмеиваются (хотя, точнее сказать, ухахатываются до потери пульса), но всё-таки пытаются как-то чувства Шастуна понять и принять. И простить. Однако если Позов с Матвиенко в основном над Антоном подшучивали, тем не менее пытаясь его поддержать, то Оксана Фролова стремилась хоть как-то другу помочь в делах амурных. Вот он бы ей сейчас и позвонил, в панике расспрашивая, как себя вести с Арсением Сергеевичем и как бы не грохнуться случайно в обморок от одного его взгляда.

— Шастун! — возвращает парнишку в реальность учитель, оторвавшийся от проверки тетрадок нерадивого восьмого «Б» класса и заметивший филонившего подростка.

— Да что Шастун-то опять? — огрызается Тоха, недовольно всплеснув длинными руками. — Ну не понимаю я вашу химию, Арсений Сергеевич. Пустите меня уже, ради всего святого!

Химик добродушно усмехается и качает головой на эмоциональную речь одиннадцатиклассника.

— Куда ж ты так рвёшься, а?

— Я домой хочу, у меня там мама! — печально воет Антон, но, заметив насмешливый взгляд преподавателя, исправляется. — Ладно, не мама, а Дима с Серёжей. Ну и что с того? Всё равно хочу на свободу!

— Шастун, ты как дитя малое, — смеётся Арсений и, поняв, что спокойно проверять тетради ему уже не дадут, откидывается на спинку стула, скрестив руки на груди. Антон находит эту позу чертовски сексуальный и сглатывает, пытаясь отвести взгляд и занять себя разглядыванием невероятно интересного электрохимического ряда напряжения металлов над доской. — Вот что конкретно тебе непонятно?

— Ничего мне не понятно. А я и не хочу, чтобы мне что-то из этой чертовщины было понятно! — в сердцах восклицает Антон, нервничая с каждой секундой всё сильнее.

— Антон, мы эту тему несколько уроков мусолим уже, неужели так сложно выучить? — укоризненно произносит химик, вставая с места и подходя ко второй парте, за которой расположился бедный ученик.

Шастун недовольно хмурится и как-то отчасти высокомерно произносит:

— Мне не сложно. Мне это не нужно.

— Вот как, — тянет преподаватель и нечитаемым взглядом смотрит то на Антона, то на его исписанную тетрадку.

Парень слегка напрягается от такого перемещения учителя химии, однако виду старается не подавать, а то тот подумает ещё что-нибудь эдакое. Хотя вблизи Попов был значительно красивее — голубые глаза, как будто светящиеся изнутри, задумчиво сжатые губы, еле заметная щетина, слегка неопрятно лежащие волосы, закатанные до локтя рукава белоснежной рубашки и едва ощутимый аромат парфюма. Химик садится напротив Антона прямо на парту, игнорируя стоящий рядом стул, и Шастун невольно отмечает, как красиво падает свет сквозь жалюзи на серьёзное лицо преподавателя.

— Почему ты считаешь, что тебе это не нужно? — спрашивает наконец после недолгого молчания Арсений. — Только не говори, что это из-за того, что ты не сдаёшь химию — это я уже слышал, причём не раз.

Антон слегка медлит с ответом, подбирая слова.

— Ну, для начала, я действительно Ваш предмет не сдаю. Мне бы сейчас на лишний электив к Павлу Алексеевичу сходить да сочинение какое-нибудь написать, а не решать уравнения реакции и думать, идут они или нет, — Шастун морщится, но решает, что не совсем тактично так отзываться о предмете при учителе, который его ведёт, и продолжает уже несколько сдержанней. — А вообще, я считаю, что у химии в моей жизни нет никакого применения. Ну, знаете, биология важна, чтобы понимать, что внутри и как работает, но я точно не буду в будущем выяснять, каким же будет потомство у каких-то там гипотетических кроликов. Или, к примеру, география — материки, моря, океаны и всё такое прочее это важно, без этого в жизни никак, но не думаю, что через десять лет я буду сидеть и отмечать на карте места добычи нефти. Вот так же и с химией.

— Ну надо же, — неожиданно начинает смеяться Арсений Сергеевич.

— Я что-то смешное сказал? — обиженным тоном задаёт вопрос Антон, сдерживая себя, чтобы не закатить ненароком глаза по привычке.

— Нет-нет, ничего смешного, — уверяет его мужчина, но вопреки своим словам ещё сильнее смеётся, — просто не ожидал от тебя такой тирады.

Шастун удивлённо поднимает брови, а после смущённо растягивает губы в улыбке. От вида веселящегося преподавателя у него в груди начинает что-то трепетать, а живот крутит и тянет приятно и будоражаще.

— И всё-таки, неужели тебе правда не интересен мой предмет? — как будто бы слегка расстроенно уточняет Арсений, отсмеявшись.

— Интересен, конечно! — горячо восклицает Шастун. — Мне вообще-то много что интересно, просто необходимость зубрить всякие законы и формулы весь интерес убивает к чёртовой мате… э-э, бабушке, да. К тому же, не думаю, что в химии осталось что-то действительно увлекательное. Всё самое весёлое мы прошли ещё классе так в восьмом-девятом, а дальше — сплошная лажа.

— Не всё должно состоять из сплошного веселья, Антон.

— Да знаю я, не тупой, — язвит парень и внутри даже немного оскорбляется. — Я и не жду, что меня в школе развлекать будут. Я не об этом.

— А о чём же?

Арсению нравится наблюдать за активно жестикулирующим учеником, сбивчиво что-то рассказывающим и захлёбывающимся своими словами. Энтузиазм Шастуна его всегда поражал, ровно как и его не всегда очевидные взгляды на какие-то темы, однако сильнее всего его изумляла его безалаберность и нередко наплевательское отношение к учёбе. Попов считал мальчишку очень способным, многосторонним, да и язык у него был подвешен, поэтому любил иногда выловить его из толпы одноклассников и о чём-то поговорить. Но если раньше старшеклассник увиливал от разговоров, то последнее время стал всё чаще задерживаться на переменах. Арсений даже подумал, что Шастуну нравится его общество, однако сейчас парень рвался из кабинета так, словно от этого зависела его жизнь.

Антон смотрит в окно и молчит.

— Антон?

— Я не знаю, — смущённо отзывается тот, не глядя на учителя. — Извините, не стоило мне начинать этот разговор.

— Что? Нет, что ты, Антош, не говори так.

Шаст аж дёргается от такого обращения, как от удара тока, оборачивается и в шоке смотрит на учителя.

— Если честно, мне самому раньше влом было, — вдруг признаётся мужчина и туманно улыбается своим каким-то воспоминаниям. — Учёба мне казалась бессмысленной, куча новых знаний — пустыми и неприменимыми. Да и к химии моя любовь утихала с каждым годом, хотя в восьмом я каждого урока ждал, будто своего дня рождения. А в одиннадцатом классе химичка наша ушла благополучно на пенсию, и взяли на её место химию с биологией преподавать довольно молодую женщину, Марию Александровну. Светлейшей души человечек была, надо сказать, я до сих пор стараюсь на неё походить.

— У Вас отлично получается, — уверенно и предельно серьёзно заявляет Антон.

Арсений Сергеевич мягко улыбается и как-то особенно смотрит на ученика. У Шаста внутри всё переворачивается, и он только и успевает краснеть ушами, как сигнальными маячками, от таких взглядов.

— Спасибо, слышать это от тебя вдвойне приятно, — замечает Арсений Сергеевич, и у Антона в глазах мелькает бегущая строка «пиздецпиздецпиздец», а в груди застывает вздох обожания. — В общем, она во мне любовь к предмету возродила довольно чудным способом. Я заходил к ней раз в неделю после уроков, и она рассказывала мне о человеческих эмоциях.

— Чего?

— Представляешь? — мило усмехается учитель, щуря от солнца васильковые глаза. — Ума не приложу, как она к этому пришла, но это сработало. Сначала она рассказывала об эмоциях в общем: их природе, смысле и прочем. Было ужасно интересно слушать её, на самом деле, хотя я большую часть из того, что она говорила, давно знал. Но больше всего меня зацепил рассказ про реакции гормонов, вариации их смешения — это показалось мне тогда таким нереальным и фантастичным, что даже не верилось. Вводило в заблуждение осознание того, что все наши переживания из чего-то состоят, а не являются просто чем-то нереальным. Хотя романтику чувств это, конечно, убивает, — качает головой Арсений Сергеевич и спрашивает у Антона: — Вот скажи, как ты представляешь себе эмоции?

Шастун смотрит на химика как-то недоверчиво, словно бы ожидает подвоха, мол, преподаватель шутки шутит, однако тот глядит выжидающе, с надеждой и искренним, неподдельным интересом, что не поддаться обаянию учителя оказывается просто невозможным.

— Ну, э-э, эмоции — это что-то аморфное?

— Звучит интересно, — кивает Арсений Сергеевич. — Продолжай.

— Эм-м, даже не знаю, а-аэ… полагаю, это реакция мозга на что-то, выра—

— Реакция, чудесно!

— Э? — Антон дёргается и вздёргивает брови вверх. — Да, реакция. Ну, и, типа, это… Короче, Арсений Сергеевич, давайте свернём эту тему, мне это с Вашим гидролизом явно не поможет.

Шастун с досадой наблюдает, как воодушевление и радость на лице химика медленно сменяется на разочарование. Эмоции во всей красе, какая ирония!

— Ладно, Антон, я понял, — тяжело вздыхает преподаватель, бросая взгляд на лежащую под носом одиннадцатиклассника тетрадку с проверочной. — Можешь не сдавать, поставлю тебе тройку, так и быть.

Арсений Сергеевич улыбается, но уже как-то совсем грустно, и Антону тут же становится совестно. Когда учитель встаёт с парты, парень мнётся буквально полсекунды, после чего поспешно хватает его за руку и смотрит почти умоляюще. Шастун пытается унять бешено колотящееся сердце, проклиная бедный орган во всех своих несчастьях, когда преподаватель изумлённо смотрит ему в глаза.

— Стойте! — запоздало говорит Антон и заливается густым румянцем, за который становится ещё стыднее. — Извините, пожалуйста, Арсеньсергеич, я не хотел, Вы не поняли.

Химик несколько ужасно длинных для Шастуна секунд глядит на ученика совершенно нечитаемым взглядом, после чего вдруг, совершенно для Антона неожиданно, смеётся и ерошит долговязому парнишке пшеничные волосы.

— Ну чего ты, Антош, не извиняйся, — нежно улыбается Арсений Сергеевич, забавляясь с реакции Антона на это всё. — Беги уже к своим оболтусам, я всё понимаю.

— Да не хочу я к ним! — заявляет решительно Антон, поправляя растрёпанную к чертям чёлку.

— О как заговорил. Кто ты и что сделал с моим Антоном?

Шаста обдаёт жаром от этого «моим», и дух истеричной семиклассницы внутри него визжит от безумной радости. Иногда Антону кажется, что эта дикая девчушка может взять контроль над его собственным разумом, и вот тогда последствия будут непоправимыми.

— Я всё тот же, просто моё психологическое благополучие теперь зависит от Вашего рассказа.

— Хорошо, хорошо, я понял, ты не отстанешь, — хохочет Арсений Сергеевич, внутренне радуясь тому, какой же всё-таки Шастун упёртый. — Руку мою отпусти для начала.

Антон отдёргивает свою руку, словно ошпарившись, и лицо его приняло в тот момент совершенно немыслимый оттенок.

— Ты ужасно забавно смущаешься, — замечает химик, и Шастун уже не знает, куда себя деть. Ладони парня можно уже выжимать, и ему страшно хочется закрыть ими лицо на несколько минут, чтобы не видеть пытливого взгляда голубых глаз преподавателя и свести хоть как-нибудь ядрёную краску с щёк и ушей, однако нечеловеческим усилием он удерживается от этого порыва.

— Эмоции! — хрипит отчаянно Антон, пытаясь спастись из этой неловкой ситуации. — Мы говорили об эмоциях!

Арсений Сергеевич вновь заливается смехом — и когда это он стал таким весёлым? — и присаживается обратно на парту.

— Если честно, я уже даже не знаю, о чём тебе рассказать, — слегка неловко говорит учитель химии, пока Антон пытается унять верещащую от умиления и восторга влюблённую девочку внутри себя. — Ну, начнём с того, что эмоции — это реакция человека на внешние раздражители. Там, конечно же, куча нюансов и всякого такого, но есть одна забавная приколюха: все эмоции, по сути своей, это выброс определённых гормонов. В нашем мозге протекают определённые реакции, которые в результате дают нечто, что мы привыкли называть чувством. Внешнее выражение чувства и есть эмоция.

Антон медленно кивает. Кажется, даже если бы преподаватель сейчас доказывал ему реальность существования макаронного монстра, он бы так же кивал в такт его словам, просто потому что не поддаться чарам этого невероятного человека просто не представляется возможным.

— И вот в чём вся фишка! — воодушевлённо продолжает Арсений Сергеевич. — Набор гормонов у нас, по сути дела, всегда один. Есть базовые эмоции типа радости, грусти и злости, они даны нам с рождения, а есть более сложные, не поддающиеся точной характеристике. Ну, приведи пару примеров, а то я будто со стеной говорю.

— Внезапная просьба, — пищит Антон и резко краснеет, судорожно пытаясь выудить из недр своего сознания внятные слова. — Презрение?

— Так, ещё какие? — согласно кивает Попов и улыбается.

— Отвращение, может быть, зависть, отчаяние, тревога…

— Воу-воу, а нет ничего более… жизнерадостного? — обеспокоенно уточняет мужчина.

— Ой, извините, — смущённо отвечает Шастун и выпаливает первое, что пришло на ум. — Ну, любовь, наверное.

— Отличный вариант, — нежная улыбка на лице учителя сводит Антона с ума, но он стойко держит себя в руках. — Представь, что набор гормонов и нейромедиаторов, которые могут вступать в реакцию, ограничен, и их количество в несколько раз меньше количества возможных эмоций. Значит, единственный способ получить нужную нам эмоцию — это различные пропорции, так ведь? И это моя самая любимая часть. Вот допустим, эйфория по своей сути есть мощный выброс эндорфина. Знаешь же, что это?

Антон уверенно кивает. Конечно, песня Макса Коржа не самый надёжный источник информации, но какой есть.

— А теперь представь, если этот выброс будет слегка поменьше и будет сопровождаться примерно равным ему выбросом серотонина. Теперь человек испытывает счастье. А ведь набор таких вариаций просто огромен!

— Как-то это всё слабо походит на химию, — недоверчиво замечает Шастун. — Скорее что-то про биологию.

— Ну, Мария Александровна вела оба этих предмета, — пожимает плечами преподаватель. — Да, возможно, это не совсем к нашей теме, если уж говорить о химии, но раз уж ты настоял, готовься слушать.

— А можете какой-нибудь пример привести? — Антон не хотел признавать, что в этом действительно есть что-то интересно, но, видно, преподаватель понял всё сам.

— Конечно, — глаза Арсения сияют сильнее солнца, кажется. — Гнев это в чистом виде выброс норадреналина. Забавно, что по сути норадреналин регулирует восприятие и анализ информации, а в избытке даёт непредсказуемые реакции. Адреналин, как лично я его охарактеризовал, более животный гормон, отвечает за выживание бедных человечишек в опасных ситуациях. Ещё есть фенилэтиламин, прикольная штука — по сути, это буквально любовь с первого взгляда, один из главных компонентов влюблённости. А вот если смешать его с тем же адреналином, то человек будет ощущать азарт.

Антон хмыкает. Вот что-что, а эту фенило-штуку он на себе испытал. Ему до сих пор плохеет от мысли о начале учебного года, когда Арсений Сергеевич только пришёл к ним в школу. Никогда Шастун ещё не испытывал ни к кому что-то такое.

— Но это всё, в общем-то, вполне логично. Это как с красками, если смешать красный с синим, ты обязательно получишь фиолетовый. Но есть же гормон в чистом виде, у которого тоже существуют некие пропорции. К примеру, дофамин отвечает за буйную радость, удовольствие от достижения цели, мотивацию и уверенность; это один из четырёх условно называемых гормонов счастья. Если его уровень зашкаливает, чувства человека перерастают в безудержную манию. Если же недостаёт, человек находится в состоянии тревоги.

— А что насчёт любви? — внезапно даже для себя спрашивает Антон, на секунду выбивая преподавателя из колеи.

— Любви? — переспрашивает Арсений Сергеевич.

— Да, любви. Какой у неё… ну, рецепт.

Мужчина коротко смеётся и задумчиво прикусывает губу.

— Ну, любовь это странная квинтесенция, конечно. Помнишь, отчего человек испытывает счастье? — Антон кивает. — Так вот, любовь это равная троица: серотонин, окситоцин и дофамин. Обыкновенное счастье и что-то от мании.

Шастун усмехается про себя. Точнее он бы и не сказал, наверное. То, что он испытывает, определённо походит на манию, ведь столько мыслей вокруг одного человека крутиться просто не могут. А счастье… Если счастьем называют то жаркое чувство где-то в районе диафрагмы, от которого улыбка всё чаще растягивается на лице, а смех рвётся наружу при каждом удобном случае, тогда это, очевидно, оно.

— Любовь в первую очередь баланс, фантастическое равновесие несовместимых вещей. Высокий уровень дофамина снижает уровень серотонина и наоборот, то есть они реципрокны. Любовь — маленькое чудо, с какой стороны на неё не посмотри.

Арсений Сергеевич ласково улыбается своему ученику, а у парня в животе затрепетали бабочки, которых Антон любит называть крохотными птерозавриками. Шастун старается до мельчайшей подробности запомнить этот момент. Солнце на лице преподавателя, его почти прозрачные голубые глаза, мягкая чёлка, нежный взгляд, расплывшаяся на лице улыбка, ямочки на щеках с лёгкой щетиной, аромат парфюма и абсолютная тишина.

— Спасибо за рассказ, — искренне произносит Антон и ерошит волосы. — Было правда очень интересно.

— Я рад, — мягко отзывается химик, наблюдая за тем, как его ученик неуверенно поднимается с места.

Антон закидывает полупустой потёртый рюкзак на плечо и смущённо крутит носком кроссовка. Недописанная самостоятельная так и осталась полурешённой, но Шастун уже даже не задумывается об этом.

— Поставите тройку? — жалобно просит Антон и смотрит на учителя взглядом побитого котёнка.

— Фиг с тобой, Шастун, поставлю, — соглашается Арсений и забирает зелёную тетрадку с парты. — Выдержать мои разглагольствования тяжело, так что ты заслужил.

— Вы слишком самокритичны. Мне понравилось. Теперь хотя бы буду понимать, что за букет странных названий заставляет меня испытывать любовь.

— Ну, любовь же разная бывает, — отвечает Арсений Сергеевич. — Материнская любовь, влюблённость, симпатия, возбуждение, интерес.

— Моя любовь в первую очередь искренняя, — неожиданно серьёзно заявляет Антон.

— Кому-то очень повезло, наверное.

— Кому-то, — горько усмехается Шастун и преувеличенно бодро говорит: — Ладно, Арсеньсергеич, до свидания. Мне кажется, там Дима и Серёжа уже поседели, пока меня ждали. Не в обиду сказано!

— Хорошо-хорошо, я понял, беги, — вновь смеётся Попов и направляется к своему столу.

Антон уверенным шагом идёт к двери, надеясь поскорее покинуть кабинет и спокойно вздохнуть, но внезапно останавливается в шаге от выхода.

— Ой, Арсений Сергеевич, я тут забыл…

— Что такое, Антош?

Мужчина оборачивается и выжидающе смотрит на ученика.

— Да тут такое дело, Вы не подумайте ничего такого, — осторожно начинает парень, и преподаватель обеспокоенно подходит к нему.

«Ой, как зря», — думает Антон и выдаёт первое, что приходит ему на ум.

— Я люблю Вас.

Арсений Сергеевич не успевает даже до конца расслышать фразу, а Антону в мозг ударил уже весь набор этих дурацких гормонов, какие только могли быть: и норадреналин с адреналином, и все четыре гормона счастья, и этот странный фенило-чё-то-там. Он подаётся вперёд и резко целует преподавателя, обхватив на одну секунду его лицо своими ладонями. Губы Арсения Сергеевича оказываются сухими, тёплыми и очень мягкими. Антон отстраняется так же быстро, и смотрит на ошарашенного преподавателя то ли с умилением, то ли со страхом.

— Вот и всё, произошло самое ужасное, что только могло произойти, а поэтому до свидания, всего доброго, хороших выходных, я пошёл.

Антон разворачивается на пятках и собирается дать дёру, пока учитель не опомнился, но оказалось слишком поздно — преподаватель хватает его за рукав с запоздалым возгласом «Стой, Антон!». Шастун думает, что сегодня уже было что-то подобное, и послушно оборачивается.

— Господи, что ты творишь?!

— Конкретно сейчас я бегу от последствий за свой самый тупой поступок в жизни.

— Да нет же, чёрт! — отмахивается Арсений, активно жестикулируя свободной рукой. — Ты понял, о чём я. Нахрена?! В смысле, зачем? То есть, почему?..

— А, так Вы об этом, — беспечно отзывается Антон, не веря, что это действительно говорит и делает он. — Я Вас люблю. Очень сильно, так сильно, как никого в жизни не любил и, уверен, больше никогда не полюблю. По-моему, поцелуем выражают именно это. А ещё, я сейчас совершенно не соображаю и, кажется, скоро просто отключусь, поэтому прямо сейчас я собираюсь поцеловать Вас ещё раз.

Антон совершает ещё одно порывистое движение и впечатывается губами в губы преподавателя, слыша, как вопит в истерике его внутренний голос и бьётся в конвульсиях остаток здравого смысла.

— Да остановись ты, ради Бога! — надрывно просит Арсений Сергеевич и хватает ученика за плечи. — Объясни нормально, я ничего не понимаю!

— Да я всё уже Вам сказал, — пожимает плечами Шастун. — Всё равно учиться мне осталось какие-то жалкие несколько недель, а за этот год я понял, что таких чувств мне больше никогда в жизни испытать не удастся. Я люблю Вас, Арсений Сергеевич, окончательно и бесповоротно люблю. Хотите, чтобы я повторил это снова? Так вот, я люблю Вас.

Антон вновь целует совершенно охреневшего преподавателя, но уже не в губы, а в нос. Чисто ради забавы. Шастун уже настолько не отвечает за себя, что не находит даже сил переживать, думать или хотя бы немного соображать. Он чувствует опьяняющую близость любимого человека и больше ни о чём мыслить не может.

— Я люблю Вас.

Антон касается губами щеки мужчины.

— Я люблю Вас, я люблю Вас, я люблю Вас…

Антон целует Арсения всюду: подбородок, лоб, щёки, нос, губы. В голове пульсирует, ноги ватные, руки дрожат, грудь ходуном ходит от неровного дыхания и стука сердца.

— Я так люблю Вас, Боже мой, я так Вас люблю…

Антон замедляется, чувствуя, как силы постепенно покидают его, буре эмоций на смену приходит глухая апатия. Так резко и так странно; хочется разрыдаться от распирающих грудную клетку чувств.

— Антон, — пугающе произносит Арсений Сергеевич, и Антон уже даже не смотрит на него, за одну секунду представляя, какая же глубокая задница его сейчас ждёт.

Но не следует криков, холодного строгого тона, безразличия или, того хуже, удара. Ладони преподавателя плавно поднимаются от плеч к шее, заходят за уши, большие пальцы останавливаются на скулах. Антон замирает, не дыша.

— Ты такой несмышлёныш у меня, — Арсений Сергеевич улыбается, Шастун слышит это. Он соприкасается с ним кончиком носа. — Думаю, я тоже люблю тебя.

Антон неверяще переводит взгляд на мужчину. Его голубые глаза оказываются так близко, что земля из-под ног уходит. Арсений мягко задевает своими губами губы растерянного парнишки. Это движение выходит таким невинным и чистым, но таким ярким и всеобъемлющим. Всё внутри Антона сжимается и, кажется, начинает стремиться к нулю, как точка в геометрии. Он тоже подаётся слегка вперёд, осторожно целуя мужчину в ответ, положив руки ему на плечи. Арсений улыбается в поцелуй, нежно обхватывает чужие губы, слегка пухлые и приятно шершавые, чувствуя, как стягивается узел где-то внутри. Антон тоже начинает улыбаться, наслаждаясь этими новыми, странными ощущениями. Когда Арсений Сергеевич становится чуть настойчивее, ноги у парня предательски подгибаются, и он облокачивается на парту, зарываясь пальцами в вихрастые чёрные волосы. Антону слегка сносит крышу, когда его собственных губ неосторожно касается чужой язык, и он покорно их размыкает, придвигаясь ещё ближе к преподавателю. Кажется, он совсем неприлично мычит в его рот от какого-то необъяснимого наслаждения, и это действует на Арсения просто сумасшедшим образом. Поцелуй становится страстным, горячим, обжигающим даже. Арсений усаживает парня на парту, а у Антона голова кружится от настолько близкого, настолько сильного ощущения. Звуки поцелуев влажные, желанные, а между ними разгорячённый шёпот «антонантонантон». У самого Антона же язык даже повернуться так не может, чтобы ещё и выговорить длиннющее и неудобное «Арсений Сергеевич», поэтому в какой-то момент из него выдохом вырывается дрожащее «Арс-с». Кажется, это было лишним, ведь учитель химии от губ плавно переходит к подбородку, намереваясь, судя по всему, оставить несколько отметин на нежной шее своего ученика.

— Арс, я журнал восьмого «Б» принёс, там… Ох ты ж!

Антон резко отстраняется от Арсения, понимая, что это никак его не спасёт в таком-то положении, и испуганно глядит на Павла Алексеевича, который, впрочем, не кажется особо возмущённым.

— Пожалуй, потом занесу, — принимает решение учитель русского. — Арсений, даже не думай трахаться в святилище знаний, понял?

— Паш, отвали, — со смехом отвечает химик, пока Антон горит красным румянцем и, видимо, собирается сгореть таким образом заживо.

— Понял, ретируюсь, — поспешно удаляется Павел, аккуратно закрыв за собой дверь.

Арсений поворачивается обратно к ученику и улыбается ему немного пьяно. Антон ловит инфаркт от вида его зацелованных (им же самим!) губ, растрёпанной причёски и горящих глаз.

— Может, поставите мне четвёрку?

— Размечтался.

Парочка смеётся тихо и устало, шумно дыша друг другу в губы. Антон блаженно прикрывает зелёные глаза и небрежно целует мужчину. Теперь-то им уже не помешают.

Антон выучил за свою жизнь много формул, ещё большее количество он не выучил, но формулу любви он запомнил навсегда.

Серотонин-дофамин-окситоцин.