без тебя дышать

Даня невыносимо скучает.

Это чувство пульсирует в груди, набухает и зреет, распирает рёбра. Это чувство стучит в висках и сжимает горло. Дане всё время кажется, что он пытается вдохнуть, но не может; тоска такая сильная, что проедает насквозь, и Дане просто больше не хочется дышать-

Он не позволяет себе такой роскоши.

В городе пусто и тихо. Город вымер, истощился, закрылся в себе. Впервые Даня так сильно ненавидел свой родной переулок, тихую незаметную дорожку к дому через парк. Впервые ему хотелось зарыться лицом в траву и исчезнуть в мареве серо-жёлто-зелёного.

Раньше здесь всегда гулял Фил.

Им было по пути от школы.

Даня провожал его до первого перекрёстка, улыбался вслед, а Фил счастливо кивал ему, то ли благодаря, то ли прощаясь, улыбаясь так ярко, что хватило бы на несколько солнц. Даня тоже кивал, потому что ему хотелось кивнуть, ему хотелось ответить на тот свет, что Фил излучал каждым жестом, каждым смешком.

Он не видел золотой отблеск его волос уже неделю.

Чувство тяжёлое, горькое. Даня не привык балансировать на грани, не привык прятать эмоции, улыбаться через силу, делать вид, что всё хорошо. Когда всё не хорошо — совсем не хорошо — когда в привычном кафе совсем другой официант, когда рядом с его домом нет хохота и привычного громкого возмущения, полного тепла и счастья.

(Они часто тусовались во дворе Дани. Даня их видел, но он не подглядывал; он считал, что подглядывать — это неуважительно, поэтому он просто замечал их на детской площадке по дороге в магазин и обратно.

Кира, Арт, Вик.

И Фил.)

Даня ждёт. Долго. С тревожным ощущением надвигающейся опасности, с тщательно лелеянными воспоминаниями. Даня обещает ждать столько, сколько потребуется.

Сколько потребуется Филу, чтобы вернуться в его жизнь.

\\\

— Опять гуляет где-то, бездельник, — рычит Сергей Черных, опираясь о дверной косяк. Его поза — сплошной гнев и затаенная атака. Даня инстинктивно сжимается, чуть ли не закрывая голову руками, но сдерживаясь; взгляд мужчины всё равно пронзает его насквозь, сдавливает голосовые связки в чистом страхе. — Если найдёшь, передай, что не вернётся в ближайшее время — и домой может не возвращаться вообще.

Даня хочет что-то сказать, потому что внутри греется и жжётся беспокойное желание защитить, оправдать. А ещё стремление донести — это не шутка! Он не сбежал, он просто не мог сбежать, что-то случилось, случилось, случилось…

Но Черных усмехается каким-то своим внутренним мыслям и захлапывает дверь прежде, чем Даня успеет сформировать мысль, прежде, чем его эмоции обретут словесную форму. Дане только и остаётся, что пялиться на нелепую протёртую до серебристых пятен ручку и думать.

Осознавать.

Он делает неловкий шаг вперёд, но внезапно, не удерживаясь на ногах, прислоняется к стене, сползает по ней на пол. Мир вокруг кружится и скалится. Даня теряет все свои связанные мысли, скребёт по штанинам. Даня думает, что слишком привязался, слишком привык, и потому сейчас не может успокоиться, не может забыть.

Смаргивает слёзы.

Подтягивает ноги к себе, утыкается, прячет лицо в коленях. Вдыхает пару раз на пробу, будто не может поверить, что мир вокруг продолжает существовать.

Он вспоминает и золото волос, и тысячи улыбок, и задор, и смех, и неловкие жесты, и бодрый прыгучий шаг, и упорство, и наклон головы, и ухмылку, и много-много разговоров после уроков, в коридорах, в подсобках, в классах для наказаний, по дороге, по сетям, во дворах. Фил любил говорить, загораясь любой идеей, рассказывая про игры и свои планы.

Даня любил слушать.

И Фила тоже любил.

И любит.

Тихой, незаметной любовью, немного странной, но за несколько лет окрепшей, одуванчиком проросшей асфальт, заполонившей Даню до самой макушки, ставшей его неоспоримой константой в непрерывной череде дней.

Даня влюбился — может глупо, может порывисто, но глубоко, не выкорчевать, не достать, не погубить корень. Всё равно вырастет снова, проклюнется, потянется к солнцу.

Даня может быть слаб и порой малодушен, но он упорен в своей любви.

И поэтому он тяжело встаёт на ноги, зло утирает лицо, пошатываясь спускается по лестнице.

А в голове бьётся-бьётся-бьётся гулкая мысль.

Он его обязательно найдёт.

\\\

Ему верят только Даша и дядя Лёша.

Хотя это сложно назвать верой. Они объединены общей идеей, общим горем и общей тоской.

Дядю Лёшу Даня нашёл в отчаянии и панике, когда тот отчаянно что-то пытался доказать директору. Дядя Лёша отчаянно нуждался в надежде, Даня был ей переполнен.

Даша встретила его, когда он расклеивал листовки. Посмотрела ещё так, поджала губы и упрямо тряхнула своими волосы, забрав половину стопки. На дне её глаз плескалась такая дикая усталость и горечь, что всё стало ясно с первого взгляда.

(Даша потом призналась, что пропажу Фила заметила почти тут же, когда он не ответил ни на одно её сообщение, ни на звонок, ни пришёл в гости в назначенное время, пропал, исчез со всех радаров. Даша металась как зверь в клетке, но ничего не могла сделать — и это её убивало).

Немного, думает Даня.

Немного, но достаточно.

Ожидание в одиночестве разъедало его изнутри, выскабливало слой за слой. Даня засыпал в слезах, утыкаясь в подушку, просыпался с солью на языке. Ожидание в компании стало чуть легче, но всё равно осталось таким же невыносимым, как и прежде.

Лучше, чем ничего.

Он ждёт и любит.

Любит и ждёт.

Верит.

И этого, кажется, вполне достаточно.

(За ночь кто-то сдирает половину листовок и Даня со вздохом печатает ещё, упрямо продолжает их расклеить, поверх неприятных слов и обрывков бумаги).

\\\

— Король, — говорит Даня, а на языке — гордость.

Фил немного щурится, наклоняя голову. У него шикарная шевелюра и призрачная бородка. Дане до смеха легко, будто не он долгое время ломался и плакал, бил стены, кричал, скучал так невыносимо-

— Король, — булькает Фил, то ли радостно, то ли смущённо. Он пытается сделать реверанс, но путается в ногах и как ни в чём ни бывало выпрямляется, закатывает глаза, а сам розовеет.

На фоне синей бороды это видно особенно хорошо. Даня сдерживает хихиканье.

— Король в юбке? — спрашивает он просто чтобы за что-то зацепиться, чтобы не раствориться в облегчении, чтобы остро ощутить, что всё это правда.

— В килте, — возмущённо взвивается Фил, с присущей ему царственностью гладит мех на шубе. И тихо добавляет. — А может и в юбке. Не имею ничего против юбок.

А Дане, в целом, не важно. Фил в юбке, с бородой, с короной, с посохом и магией, — всё тот же Фил, который рассказывал ему про игры и делился своим полдником. Просто этот Фил развёрнутый, раскрытый, не зажатый, наконец обретший свою свободу. Даня гордо улыбается.

Любовь в нём цветёт и танцует, переливается всеми цветами перламутра. Даня не может, не может больше скрывать этого, его разрывает от переплетения чувств. Испытав тоску, он понял, — просто не может так больше.

Он становится на колени. Смех Фила умирает в его горле.

— Я буду служить вам, Ваше Величество, — искренне говорит Даня и кланяется. Дышит — легко.

Не волнуется.

Ему не важно, что тот скажет.

Ему не важно, совсем не важно, он примет любой ответ, любую реакцию.

Фил сначала пытается пошутить, это видно по тому, как он дёргает губами, но потом до него доходит смысл фразы. Даже не доходит, скорее сбивает с ног, перекручивает верх и низ, взрывается сотней оттенков.

— Ты, — Фил потрясённо качает головой, голос его дрожит. Он кидается, тянет Даню вверх за плечи. — Ты мой друг. Поднимайся.

Даня смотрит на него в упор.

— Ты мой друг, и я хочу, чтобы ты стоял подле меня, — порывисто добавляет Фил, словно боится, что Даня неправильно его воспримет, — а не кланялся мне.

— Хорошо, — хрипло смеётся Даня. — Только не пропадай больше. Поданные не живут без своего короля.

Фил лукаво улыбается.

— Я постараюсь. Но точно могу пообещать: даже если я ещё раз пропаду… я вернусь. Обязательно вернусь.

(Вернусь к тебе).