У Джозефа Сида были змеиные глаза.
Конечно, на самом деле, они были обычными: круглый зрачок, радужка и вечно желтые очки поверх — сейчас их, правда, не было. Хоть какой-то вред этот ублюдок понес, думает Помощник, сидя на холодном полу, прикованный к кровати, словно пленник.
Вот только любовь к близкому контакту у Сида осталась и без очков, его долгие, проникновенные взгляды лицом к лицу становились еще неудобнее. Отвернуться от них было невозможно: взгляд притягивал и гипнотизировал, тихие слова внушали какое-то зловещее спокойствие и вводили в транс. Помощник утонул бы в них, будь он героем милой романтической новеллы, но скорее его утопят тут, в реальности, во время импровизированного крещения, прямо в вонючем сортире.
Тишина, гудение ламп и коматозное спокойствие Джозефа раздражают. Помощник пилит наручниками стальные балки кровати и от ужасного скрежета рвутся уши. Пытается сдвинуть кровать, взбивая ботинками пол в пыль и срывая спину, орет песни как раз в то время, когда Джозеф пытается молиться в другой комнате.
— Вы не ждите что в припеве заругаюсь матом я, я б конечно заругался, только очередь твоя, и подкалывать не надо, мне на это наплевать, матершинные слова не буду я употре-БЛЯТЬ!
Каждый раз Сид совершенно спокоен.
Каждую такую выходку он прерывает, взяв парня за плечи, сжав их до белизны, и прижимается лбом ко лбу.
И стоит ему только взглянуть в глаза, как вся уверенность в своих силах падает камнем с души Помощника, а слова застревают в горле.
Словно кролик перед удавом.
— Я знал, что ты благоразумен, дитя мое.
Джозеф тихо целует парня и отпускает.
В этом бункере давно потерян счет времени.
Несколько раз помощник видел в этих глазах всполохи ярости и с замиранием сердца ждал, когда его схватят за шею крепко-крепко, положив конец мучениям, но светлое безгрешие одерживало верх и очередное прикосновение к губам заставляло плакать.
Но он готов стараться снова и снова.
Пока Джозеф снова не взглянет ему в глаза.