Довольный Уилл устроился в подобии кресла из трех разлапистых дубовых веток и плаща и любовно правил кинжал, полученный в награду за страдания. Робин, прихватив пучок заготовок для стрел и перья, занял бревно по соседству. На правой скуле у него красовался свежий синяк. Мимо прошествовал отец Тук с шахматной доской в одной руке и кружкой эля в другой, перекрестил обоих и отправился дальше. За плотной стеной из терновника взвизгивало и стучало — разбойники под руководством счастливого Азима строили небольшую конюшню.

При виде кобылы мавр впервые на памяти шервудцев проявил столь бурные чувства, что Робин, Уилл и Клэй еще два дня потирали помятые в его железных объятиях ребра. В честь Сары он сложил касыду, которую преподнес вместе с собственноручно выкованным серебряным браслетом.

— Эй, Бычок, сколько времени-то? — окликнул приятеля Клэй, высовываясь из кустов. — Обедать не пора?

— Не, — отозвался тот, пробуя пальцем острие меча, который точил на камне. — Азим еще не молился второй раз.

— А, ну ладно, позовешь тогда, — Клэй снова скрылся в зарослях.

Робин проводил его взглядом, срезал перо и вставил в расщепленный конец стрелы. На душе не то чтобы пели соловьи, но стало спокойно. Никаких раздражающих предчувствий. И в лагере все вернулось на круги своя. Фанни помирилась с Джоном. Азим играл с Туком в шахматы и спорил с ним дюжину раза на дню. Мач травил байки и ухлестывал за сестрой Белоручки, Белоручка давал ему в челюсть, потом они мирились. Вулф дразнил Уилла, Уилл с руганью гонялся за Вулфом. И грабить снова стало в удовольствие. Идиллия.

Сверху свистнуло. Робин с Уиллом одновременно посмотрели на дрожащее между ними белое оперение.

— Читай ты, — Робину показалось, что на солнце набежала тень.

Уилл опасливо выдернул стрелу, развернул пергамент — на удивление, не обрывок, а целый — и пробежал глазами несколько строчек. Лицо у него стало каменным.

— Что там? — подозрительно спросил Робин.

— Ну... вообще, это от шерифа, — Уилл ухмыльнулся. — Парни поймали епископского секретаря, а у него при себе было не только золотишко, но и письмо. Вот это самое, для тебя, — он откашлялся и с выражением прочитал: — Графу Робину Локсли (в изгнании), известному также как Робин Гуд. Дорогой сэр, прошу Вас уплатить управляющему лорда Эгертона, Абнеру Уолтону, двадцать пять солидов штрафа за причинение физического и морального ущерба, ибо оный управляющий пишет по жалобе в день, требуя восстановить справедливость, и в моем столе уже не хватает места для хранения этих бумаг. А поскольку Вы являетесь оплотом справедливости в Ноттингемшире и всей Англии, Вам надлежит выполнить свой долг. Ущерб был нанесен Вами или Вашим человеком во время кражи лошади лорда Эгертона, посредством метания в упомянутого Абнера Уолтона накладной груди. Данное орудие нападения в качестве доказательства пришлю по первому же требованию с оказией (купец или рыцарь, по Вашему выбору). Засим остаюсь Ваш верный враг, Джордж, шериф Ноттингемский. Постскриптум: если затребуете в качестве оказии сэра Гая, покорнейше прошу не поить его бренди, а только элем или вином. От бренди у него столь сильно болит голова, что даже во мне просыпается сочувствие.

Робин почесал в затылке и, прищурившись, посмотрел на Уилла.

— Братец, а грудь, между прочим, ты метнул, тебе и штраф платить.

— Это несправедливо, — возмутился Уилл. — Ты меня на это подбил, заставил напялить платье и чертовы сиськи, а теперь мне еще штраф платить?!

— Я же не просил тебя метать их в управляющего, — развел руками Робин. — Это уже ты сам.

— Ну... сам, да, — Уилл посмотрел на него исподлобья. — Ладно, пополам.

— Хорошо, пополам, — кивнул Робин и протянул руку.

Уилл хлопнул его по ладони. Потом они посмотрели на письмо, друг на друга и покатились со смеху. Из-за терновых зарослей им вторило ржание, очень похожее на ехидное хихиканье.