Зачем ты так поступила?
Разве я не оправдал твоего доверия? Разве недостаточно любил, ласкал, проводил с тобой мало времени? Разве я сделал что-то не так? Разве достоин твоей жестокой мести?
Грязная сука.
Чжухон всегда говорил, что мы идеальная пара. И, несмотря на дурной характер грозовой тучи, даже на его лице проскакивала довольная улыбка, показывая искреннюю радость за наше решение быть вместе…навсегда.
Навсегда, ХёРин!
Зачем же ты так поступила?
Замечаю, что слёзы обжигают щёки только тогда, когда уже поздно остановить их бурный поток. Сердце, радостно трепещущее при каждом твоём появлении на моих глазах, теперь бьётся столь быстро, что, кажется, готово вырваться из груди. Но его яростное биение для меня звучит слишком отдалённо, потому что я только и могу, что смотреть на тебя.
Ты такая красивая…даже…сейчас.
ХёРин, я люблю тебя, я люблю тебя и…ненавижу за то, что ты сделала со мной…с нами!
Тёмная комната освещена лишь неярким светом фонаря, чьи лучики осторожно заглядывали внутрь трейлера и боязливо ползли по полу к твоему распростёртому телу. Стеклянные глаза глядят в потолок боязливо, словно глаза загнанного в ловушку зверя. Ну же, любимая, посмотри на меня, разве я когда-нибудь делал тебе больно?
Чувствую, что ноги подкашиваются, и, кажется, уже не могу с этим бороться. Я так устал на этой чёртовой работе, плюс ко всему, Чжухону именно сегодня приспичило устроить очередную «вылазку» в этот затхлый городишко, столь любимый, вырастивший, принявший нас такими, какими мы были всегда, но столь ненавистный, отравивший, испортивший.
Разве он не похож на тебя, ХёРин?
Ты всегда была против моего общения с Чжухоном и остальными, а я всё пытался объяснить, что он мне как брат, несмотря на ужасный характер, что только его я уважаю по-настоящему, что только его хочу видеть шафером на нашей свадьбе…
Ты всё ещё хочешь за меня замуж, ХёРин?
Я так люблю тебя, моя девочка.
Зачем ты сделала это?
Я не мог отказать Чжухону, ты же знаешь, он главный, ему нельзя отказывать. Да я и не хотел. Иногда нам, мужчинам, нужно расслабиться и выплеснуть злость…ты же понимаешь? Порой мы просто…не можем сдерживать себя и срываемся, словно с высокой скалы. И летим, летим вниз, пока не расшибаемся в лепёшку. С этим и наступает чувство полного воссоединения с собой.
Я не говорил тебе, ХёРин, что только с Чжухоном чувствую себя полноценным человеком? Наверняка говорил, потому что ты всегда смотрела на меня так неодобрительно, когда приходило время уходить на всю ночь на базу.
Монстры всегда просыпаются ночью, разве ты не знала, ХёРин? Разве не ты всегда прятала свои худые ножки под одеяло, чтобы одна из когтистых лап чудовища не смокнулась на твоей лодыжке? Ты же верила, что он ни за что не проберётся под твоё одеяло, не обхватит тебя за талию и не притянет к себе?
ХёРин…монстр всегда был с тобой под одеялом. Он глупо шутил, влюблённо смотря на твою улыбку; он ходил с тобой по магазинам и покорно ждал, пока ты подберёшь подходящую модель туфель; он смотрел с тобой телевизор по вечерам, по-свойски прижимая к себе; он, в конце концов, занимался с тобой любовью!
Этим монстром был я. Я стал им так давно, когда впервые встретился с Чжухоном. Когда он протянул мне свою ладонь и сказал: «Моё имя Ли Чжухон, а ты кто, ссыкун?»
И, чтобы доказать обратное, я вложил свою маленькую детскую ладошку в его и ответил, что никакой я не ссыкун, что меня зовут Ю Кихён, и мне ничуточки не страшно. Я принимаю правила игры, сказал тогда Чжухону.
Я принимаю правила.
От них нельзя отказаться, ХёРин, ты же знала. Нельзя в один момент передумать и перестать быть монстром. Эту иглу из сердца никогда не вытащить, она болезненно колет и заставляет совершать невероятные поступки. Ты не знала, ХёРин, что я украл кольцо из магазина? То самое, которое ты носишь на безымянном пальце.
Нет, оно сейчас на прикроватном столике, потому что тебе было неудобно с ним…когда мы занимались любовью. Оно шкрябало простыни и это сводило тебя с ума. «Кихён, — говорила ты своим нежным голосом, — подожди, Кихён, мне надо его снять».
Что я наделал?
Что наделала ТЫ?
А я ведь делал всё, что ты попросишь! Ради тебя я покрасил волосы в розовый цвет, хоть и знал, что Чангюн (наш маленький Ай Эм, да поможет ему Господь) будет смеяться ночи напролёт, что Минхёк будет бросать завистливые взгляды и говорить, что этот цвет больше подошёл бы ему самому, чем мне, Хёнвон — глупо улыбаться, пытаясь подавить хохот, Хосок начнёт насмехаться и подтрунивать, а Чжухон — давать подзатыльники за «обновлённую причёску». Только Хёну не заметил бы перемены, осмотрел знакомым равнодушным взглядом и углубился в изучение очередного криминального чтива.
Только тебе нравился этот цвет до чёртиков, ХёРин. Только ты бросала восхищённые взгляды в мою сторону и томно вздыхала, когда я обнимал тебя на прощание. «Персик, — говорила ты. — Скорее возвращайся, сладенький».
Зачем же ты…
Твои волосы всё такие же мягкие, а губы по-прежнему притягательные. Как ты умудряешься быть такой обаятельной? Ты понравилась даже Чжухону, а ведь, знаешь, ему очень сложно угодить. Он говорил, что мы идеальная пара, чёрт возьми!
На твоей щеке вдруг появилось мокрое пятно, и, прежде чем я осознал, что это моя слеза, оно уже маленькой дорожкой медленно направилось к уху и скрылось внутри раковины, немного намочив твои чудесные чёрные волосы. Твои мягкие шелковистые волосы, пахнущие яблоком и немного корицей.
Ты совершенна, ХёРин.
Я закрыл ладонями глаза, желая остановить это. Плачут слабые, плачут глупые, беззащитные твари. «Плачут только девчонки,» — вторил ЕГО голос. Ужасного мужчины из детского кошмара, который когда-то поднял руку на маленького мальчика и отвесил ему звонкую оплеуху.
«Плачут только ёбаные бабы, сосунок!»
— Чжухон-и, пожалуйста, — пропел я, словно бы вернулся в тот самый возраст, когда был миниатюрным и худеньким, а он — огромной громадиной, возвышающейся надо мной. — Чжухон-и, не надо плакать.
И ты не плачь, ХёРин. Я обещаю, больше ты никогда не будешь плакать, я позабочусь об этом. Ты не будешь смотреть на меня с немым ужасом в бесконечно-карих, практически чёрных, ведьминых глазах, которые привлекли меня впервые и заворожили навечно. Ты больше не будешь пытаться закрыться от меня, по-детски наивно склонив голову, словно это могло защитить. И ногу с кровати ты больше никогда не свесишь, потому что монстр уже настиг тебя. Один раз, ХёРин, всего один раз, больше он тебя не потревожит.
Я обещаю.
Тело словно налилось свинцом, но, борясь с самим собой и выигрывая, я поднимаюсь на ноги и, пьяно шатаясь, пытаюсь найти свой мобильник в бескрайней темноте мира Демонов, куда окунула меня матушка-Судьба. Это наказание за то, что когда-то давно я стал монстром, что согласился принять правила игры.
Эти правила во многом ограничивали, но и дарили многое из того, что не могла обеспечить обычная «честная» жизнь, к которой ты так стремилась, ХёРин. Прости, что не смог сдержать обещание и уйти, оставить позади Чжухона и остальных.
Как я уже сказал, нельзя перестать быть монстром. Это моё второе «Я». Ты не приняла его, ХёРин.
Это ты виновата.
Зачем ты это сделала?
Эти мысли вертелись в моей голове, пока я дрожащей рукой набирал до боли знакомый номер. И пока шли гудки, долгие, томительные, я всё повторял про себя эти две фразы, пытаясь донести до себя их смысл. Ведь это не из-за меня всё это случилось, ведь так? Это ты виновата, это ты виновата! Зачем ты сделала это?!
— Какого хера тебе нужна в три часа ночи, Кихён?!
Понимаю, что не могу сказать ничего больше, что рыдания разбирают, словно маленького ребёнка, коими мы когда-то были. Ты всегда говорил, что плачут «ёбаные бабы», что слезам нет места в наших жизнях.
Ведь мы монстры.
— Что случилось, я, блять, тебя спрашиваю?
Не могу признаться, слова встали поперёк горла. И тут до него, кажется, доходят сдавленные всхлипы. Доходят раньше, чем до меня, а ведь это уже третий грёбаный раз, когда я плачу как девчонка, сдавливая грудь со слепой надеждой, что это поможет унять сердцебиение.
— Кихён? Кихён-и?
Мы называли так друг друга в детстве, пока…
Нет, не трогайте его, пожалуйста, не надо! Не трогайте, я…
Всё в порядке, Кихён, всё хорошо, не плач, всего лишь царапина, не правда ли?
— Кихён, твою суку-мать! Я еду!
— Чжухон-и…
— Слушай, брат, я уж было подумал, что ты там ласты склеил, — прорычал голос на том конце. — Уже завёл свою малышку, собирался лететь на всех порах, а ты, маленький прохвост, ты…
— Это она виновата, она…зачем она это сделала?
— Кихён, что…
— Что мне делать, Чжухон-и?
Что мне делать?!
Я знал, что он приедет. Приедет, чтобы, как обычно, разгрести моё дерьмо. Это взаимопомощь, друг, мы в одной лодке. То, что сделал я, то, что сделала ХёРин, что сделал ты, Чжухон-и, всё это слилось в единую серую массу. И теперь ты просто обязан мне помочь, потому что я падаю, падаю в темноту, а она лежит рядом и смотрит своим непробиваемым взглядом, не хочет прощать, не хочет, потому что я…
Но ведь это она виновата!
Ты должен помочь мне, Чжухон, пожалуйста, приезжай, ты должен это увидеть, потому что я сам не смогу сделать следующий шаг, мне нужна твоя чёртова помощь. И пусть я ноющая беспомощная тёлка, пусть я мешок, набитый дерьмом, пусть без тебя никто, я…
Мне нужна твоя помощь, Чжухон, ты ведь выручишь меня, как я тебя…когда-то давно, когда мы были детьми, а он всё бил, бил…
— Ничего не трогай, Кихён. Я буду через пятнадцать минут.
Говоришь — и бросаешь трубку. Потому что время не ждёт.
Но ждёт моя милая ХёРин. Смотрит на меня уверенным непоколебимым взглядом, будто это я виноват в том, что произошло.
Но виновата ты, правда, милая?