Мирча Лупу, запершись в своей спальне, перед сном пересчитывал дукаты в сундучке. Каждую монету он гладил, пробовал на зуб, хотя и так было известно, что все это — полновесные золотые. Но ему просто нравилось каждый раз заново ощущать их вес и вкус. Серебро он отвозил в банк, часть вкладывал в выгодные предприятия вроде строительства железной дороги, а золото хранил здесь, не в силах с ним расстаться. Он не скупился на обстановку комнат для постояльцев, дрова для них, свежайшее мясо, яйца, лучшую муку — ведь это окупалось вдесятеро, принося еще больше денег. Зато на всем остальном экономил, считал каждый бань, выплачивая жалованье слугам. 

Глупый наивный Томаш так и не узнал, что отец простил и вернул его имя в завещание. Старик так вовремя отправился на погост, а его письмо Мирча сжег. Нотариус, получив кругленькую сумму, огласил старое завещание, согласно которому старший из братьев Лупу получал все, а младший — лишь крошечный флигель, который уже давно использовали как склад. Причем обставлено все было так, будто Мирча его этим облагодетельствовал, все-таки не чужие, не выгонять же родного брата помирать в канаве. И он считал, что действительно проявил благородство, отдав Томашу то, что могло пригодиться самому. В конце концов, отец ведь исключал младшего сына из завещания, а потом у него от старости и болезни просто помутилось в голове. Так что он, Мирча, исполнил истинную волю отца, забрав наследство себе, дабы преумножать семейное богатство и прославлять имя Лупу среди владельцев постоялых дворов по всей Валахии, Молдавии, Трансильвании и Бессарабии. А там и до остальной Европы недалеко. Томаш же спустил бы все в одночасье, он никогда не умел обращаться с деньгами и вести дела.

Эти мысли помогали Мирче заглушить просыпающийся голос совести, тонкий и едва слышный, но все же, все же... Этот проклятый голос возникал в самую неподходящую минуту, нашептывая, что кара господня неминуема. Да еще эта бесовка Мирела уже второй раз за месяц подливала масла в огонь. Может, сделать пожертвование в церковь святого Даниила? И в монастырь святого Амвросия подарить алтарный покров? Траты, конечно, большие и непредвиденные, но спасение души дороже. И надо бы сходить на исповедь, а потом поднести отцу Вафусаилу бутылку-другую греческого кагору на богоугодные дела.

Размышляя таким образом, Мирча записал полученную цифру, запер сундучок и сунул его под половицу, которую прикрыл вытертым ковром. Еще десятка три монет, и можно будет новый сундучок собирать. А еще надо бы подумать о женитьбе, найти девушку победнее, красивую, скромную, работящую, руки в хозяйстве не лишние, и платить не надо будет. Да, жена — это хорошее вложение и экономия. Зевнув, Мирча перекрестил рот. Праведные труды, связанные с пополнением заветного сундучка, учетом накопленного, а также раздумья о делах духовных утомили его, и он решил вздремнуть. Тем более доктор Линденштраусс велел беречь сердце и рекомендовал непременный послеобеденный отдых.

Мирча забрался в постель, задернул полог и натянул на себя одеяло с горкой овечьих шкур. Вскоре ему уже снился новый постоялый двор, где останавливались исключительно аристократы, причем со всей Европы, и даже короли; полные золотых дукатов сундуки; блюдо с жареным кабаном, посыпанным базиликом и майораном, сдобренным чесноком и политым лимонным соком; а также красавица-жена, которая одна успевала переделать работу десятков слуг и после встречала его на супружеском ложе нежным поцелуем. Мирча зачмокал во сне, готовясь перейти к исполнению супружеских обязанностей, но это чудесное видение было прервано самым безобразным способом: грохотом, воплями, топотом ног и, кажется, даже запахом дыма!

Мирчу как ветром сдуло с кровати. На ходу натягивая сюртук, он выбежал из спальни и поспешил на шум. Представшая взору картина заставила его схватиться за сердце и привалиться к стене.

Огромный камин в общем зале дымил, словно туда кинули сырой соломы, и в этом дыму творилось то, что Мирче и в кошмарах не могло привидеться — драка. Нет, даже не драка — побоище! Погром! Столы, стулья и скамьи были перевернуты, то и дело раздавался звон бьющейся посуды и непотребная брань. Человек пять или шесть жались к стенам, пытаясь пробраться через свалку и разруху к спасительной лестнице, поскольку выход на улицу перегородил упавший стол. Но и это еще не все. На ступенях с той стороны зала дама в элегантном голубом платье вцепилась в бороду господина Чеботари! Шляпка дамы валялась на полу, белокурые локоны разметались по плечам, а сама она рыдала и осыпала почтенного торговца проклятиями. Бедняга размахивал руками, мычал что-то невразумительное и пытался отодрать от себя изящные, но весьма сильные руки красавицы. Слуги господина Чеботари, выскочив из номера, старались помочь хозяину, но дама держалась, как клещ, да еще и пиналась.

— Негодяй! — возопила она глубоким контральто и снова дернула господина Чеботари за бороду, а острый каблучок изящной туфельки вонзился в ногу рискнувшего схватить ее за рукав слуги. — Мерзавец! Ты обещал жениться на мне! Совратитель!

Что ответил господин Чеботари, Мирча не разобрал, все потонуло в грохоте — кто-то из дерущихся схватил стул и хотел приложить им противника, но удар пришелся по вовремя подставленной скамье, в результате чего стул почил в бозе, разлетевшись в щепки. Дубовый стул с резной спинкой, работы лучшего деревщика Бухареста! Мирча застонал. Надо, надо было раньше подумать про алтарное покрывало и пожертвования, нельзя экономить на спасении души.

Из камина в зале вырвались новые клубы дыма, потом еще и еще, и тут Мирча заметил знакомую женскую фигуру. Мирела бросала что-то в камин! Вот стригоайка! Бесовка! Наверняка и погром она затеяла, чтобы навредить ему, разорить, уничтожить. Каким образом женщина могла устроить такое, Мирче в голову не пришло.

— Матей! Йорга! — взревел он. — Зовите жандармов!

Однако ответа не последовало, слуги попрятались кто под лестницей, кто на кухне, не желая ради скупердяя-хозяина лезть в такое пекло.

— Мерзавцы! За что я вам плачу! — Мирча двинулся было вниз, но не успел преодолеть и трех ступеней, как у его ног вдребезги разбился горшок с углями. Он с воплем подскочил и замер. А там, откуда прилетел снаряд, стояла, подбоченясь, Мирела и показывала ему кукиш.

В клубах дыма промелькнула еще одна знакомая фигура — черный редингот, широкополая шляпа — и Мирча снова застонал. Нужно было доверять предчувствиям и не пускать эту подозрительную парочку. А теперь его прекрасный постоялый двор, его гордость и залог безбедной старости лежит практически в руинах! И придется тратить непосильным трудом нажитое золото, чтобы вернуть ему былое величие.

— Я отдала тебе свою честь! — раздался очередной вопль дамы, перекрывая ругань дерущихся и треск ломающейся мебели. — Я родила тебе сына! А ты!..

На этих словах господин Чеботари грузно осел на пол, в следующую секунду с оглушительным грохотом и звоном рухнул буфет, в камине что-то бабахнуло, полетели искры, и весь нижний этаж заволокло клубами черного дыма, которые поползли выше.

Позади хлопнула дверь, заскрипели половицы. Мирча обернулся. В полутемном коридоре, куда уже добрался дым снизу, возвышалась фигура в белом. А подмышкой был зажат... Сундучок! С дукатами! Мирча задушено взвыл, в голове помутилось. Фигура, воздев к потолку руку, грозным голосом изрекла: «Кара господня!», после чего выпрыгнула в открытое окно. 

Мирча рванул себя за волосы, бухнулся на колени и принялся биться лбом об пол, бормоча: «Господи, прости! Господи, пощади! Покаюсь, все брату верну, только отзови ангелов своих карающих, жизнь не забирай!» Кара господня, о которой пророчила Мирела, все-таки его настигла.

***

— А теперь что? — запыхавшийся Эмиль, сорвав парик с длинными локонами, принялся поспешно стаскивать порванное и перепачканное платье, под которым был охотничий костюм. Потом несколько раз плеснул из дождевой бочки в лицо и потер атласной юбкой, чтобы смыть белила и румяна.

— А теперь — делаем ноги, мадам, — Марджелату шутливо поклонился. — Только Зайчика дождемся. Переобуйся вот пока.

Бросив Эмилю сапоги, он выбил об колено шляпу и несколько раз встряхнул редингот, с которого осыпалась сажа.

— А та женщина, Мирела? — спросил Эмиль. Избавившись от туфель, он облегченно вздохнул.

— Зайчик ее вывел, думаю, она уже на пути домой.

Марджелату приоткрыл дверь амбара, где они прятались, и осторожно выглянул. Из разбитых окон «Золотого павлина» валили клубы дыма, по двору бегали слуги с ведрами и постояльцы, собиралась толпа зевак. Скрыться будет несложно, все заняты устранением последствий погрома.

Между забором и кустами промелькнула тень, и буквально через несколько мгновений в амбар ввалился ухмыляющийся Раду.

— Ну и устроил ты представление, — он хлопнул Эмиля по плечу. — Жаль, я занят был, не успел вволю полюбоваться.

— Да я тоже, — хмыкнул Марджелату. — Но кто бы знал, что в нашем юном друге скрыты такие таланты.

— Все нашел? — Эмиль был польщен похвалой, уши покраснели от смущения.

— А то как же, — Раду вытащил из-за пазухи перетянутый бечевкой пакет. — В целости и сохранности, держи. Лошади оседланы и ждут, нужно торопиться...

Снаружи раздались быстрые шаги. Марджелату толкнул Эмиля себе за спину, а сам выхватил револьвер и занял позицию слева от двери. Раду с пистолетами наготове затаился с другой стороны. Шаги замерли у самого порога.

— Это я, Нелуца, — прозвучал дрожащий голос. — Господин Рейнеке, Заячья Губа, я одна.

— Какого дьявола? — Марджелату открыл дверь, ухватил девушку за шиворот и втащил внутрь. — Зайчик!

Раду недоуменно развел руками — мол, не при чем я.

— Он ничего не говорил, — девушка помотала головой. — Я сама догадалась, нечаянно. Дед Богдан как-то рассказывал про разбойника, который в огне не горит, в воде не тонет... Я и припомнила, что разбойник тот молодой, да седой. Я на задний двор убежала, вот и увидела, когда он Мирелу выводил. 

— И что ты хочешь? — Марджелату продолжал держать ее за шиворот.

— Только предупредить вас, — зачастила Нелуца, теребя фартук. — Там жандармы, целый отряд, кто-то позвал, уходить вам нужно поскорее.

— Так... — протянул Марджелату, наконец, отпустив ее. Девушка тут же перебралась поближе к Раду.

— И снова спасибо, милая, — тот быстро поцеловал ее в губы. — А теперь ступай, пока тебя не хватились. И возьми вот, на память, — Раду вытащил из кармана мешочек, вытряхнул из него на ладонь браслет и серьги с ляпис-лазурью, вложил девушке в руку.

Марджелату высунул голову наружу. Около постоялого двора уже гарцевали жандармы, скоро наверняка начнут обыскивать все вокруг.

— Поздно, заметят ее, — он плотно прикрыл створку. — Планы меняются. Эмиль, ты едешь в Бухарест и возьмешь с собой Нелуцу. Она будет твоим прикрытием, а ты — ее. Увезти служанку — не преступление, остановят, будешь нести всякий романтический бред про охватившую вас страсть и тому подобное. А мы уведем погоню. Бумаги заберем, на этот раз, если попадешься, спрятать будет некуда.

— Куда же я там? — девушка всхлипнула. — Я никого в Бухаресте не знаю, только в веселый дом дорога!

— Не волнуйся, девочка, — Марджелату ласково потрепал Нелуцу по волосам. — Мой друг подыщет тебе хорошее место. Эмиль, скажи Николя, что я просил позаботиться о ней. Вот, это тебе на первое время, — он выгреб из кармана горсть монет и высыпал ей в карман фартука. — А теперь сматываемся.

— Вас ведь не поймают? — Нелуца обняла Раду за шею. — Я тебя еще увижу?

— Все может быть, — он чмокнул ее в щеку и подмигнул. — Я же в огне не горю, в воде не тону. А другу моему сам дьявол нипочем.

— Ну, удачи, — Марджелату отодвинул предварительно выломанные доски в задней стене амбара.

Все четверо выбрались наружу. Эмиль посадил Нелуцу перед собой и, объехав амбар, направился прямо к жандармам. Смотреть, что там будет, Марджелату не стал, уверенный, что юноша справится, а им с Раду самим нужно уносить ноги. Однако выбраться из города не получилось — жандармы были повсюду, а не только около «Золотого павлина».

— Дьявол! — процедил сквозь зубы Марджелату, когда они едва успели укрыться за вовремя подвернувшимся возом сена. — Обложили... Откуда их тут столько взялось?

— Бросаем коней, уходим по крышам? — предложил Раду, высовывая голову из-за края воза. — Или хотя бы заляжем там на время?

— Я Беса не брошу, — буркнул Марджелату. — Ты-то свою Чэрген оставил у Димитру, копыто лечить...

Он не договорил — по брусчатке загрохотали колеса, и мимо проехала карета, в окошке которой виднелся очень знакомый профиль.

— Похоже, мы все-таки на хорошем счету у Сатаны, — усмехнулся Марджелату. — Останови-ка экипаж, Зайчик, а я побеседую с дамой.

***

— Я тебе это припомню, — прошипела Агата, едва карета миновала очередной пост жандармов, которые, как и предыдущие, не посмели задержать знаменитую актрису и подругу фаворитки господаря, а уж тем более обыскать ее карету и спутников. — Я сделаю так, что тебя будет ловить последняя шавка в Валахии! Меня ждут во дворце!

— Ничего, подождут, — Марджелату коснулся револьвером полей шляпы. — Нам нужно в ближайшее село, так что скажи кучеру, пусть гонит поскорее, — он одарил Агату самой обаятельной из своих улыбок. — А то Зайчик может его ссадить, и тогда тебе самой придется править по пути назад.

— Гони! — крикнула она, высунувшись из окна. Кучер хлестнул лошадей. Раду, который ехал за каретой верхом, ведя второго коня в поводу, довольно хмыкнул, когда те помчались галопом. Снятый с кучера сюртук и шляпа оказались отличной маскировкой, никто из солдат на последней заставе даже не смотрел в его сторону, сочтя лакеем знатной дамы.

До деревни они добрались, когда уже начало смеркаться. Раду спешился и вернул промокшему и продрогшему до костей кучеру одежду. Марджелату вышел из кареты и придержал дверцу, поставив ногу на подножку.

— Твоя помощь была неоценима, дорогая, — с насмешливой вежливостью произнес он и поцеловал затянутую в лайковую перчатку руку Агаты. — Думаю, если твой кучер будет и дальше так же хорошо править, ты вполне успеешь во дворец к танцам, да и закуски наверняка еще останутся.

— Иди уж, волчара, — усмехнулась Агата, шлепнув его веером по плечу. — Следующая партия будет за мной, клянусь.

— Буду с нетерпением ждать встречи, — поклонившись, Марджелату захлопнул дверцу. — Зайчик, найди кузнеца, Беса надо бы перековать.

— Марджелату, — окликнула Агата.

— Что? — он остановился, оглянулся.

— Ты... его береги, — она кивнула вслед Раду. — Я тоже берегла... как сумела, теперь ты постарайся.

— Постараюсь, — на этот раз в голосе Марджелату не было насмешки. Он махнул кучеру. — Гони!

Вскоре карета скрылась из виду.

— Нашел кузнеца, он и на ночлег согласился нас принять, и ракия у него хороша, — Раду протянул Марджелату чокань, пристроился рядом, плечом к плечу. — Или поедем дальше от греха?

— Заночуем, вряд ли за нами сегодня будет погоня, — Марджелату задумчиво посмотрел на друга. — Зайчик, ты бывал в Париже?

— Нет, — тот аж остановился от удивления. — А что?

— Я вот бывал... Но что-то мне снова туда хочется, — Марджелату приобнял его за плечи. — Да и бумаги эти надо же кому-то отвезти.

— Ну, значит, едем в Париж, — рассмеялся Раду. — Но это завтра, сейчас я жрать хочу.

***

— Ну, хотя бы насчет векселей я могу быть спокоен, — Николя вышагивал по гостиной перед застывшим с виноватой миной Эмилем. Нелуцу увела экономка, взявшая на себя заботу о «бедной девочке», чьи злоключения он расписал яркими красками. — Раз Марджелату их забрал, он сам все доставит по назначению. Но ты нарушил мой запрет. Что я за это тебе обещал?

Николя принялся расстегивать ремень.

— Спустить штаны и выпороть, — пробормотал Эмиль. — Но я же помог им, и все обошлось. И еще вот... Марджелату просил передать.

Он протянул запечатанный конверт.

— Хм... — прочитав записку, Николя усмехнулся. — Ты, конечно, молодец, и проявил себя с хорошей стороны. Но... — он показал письмо Эмилю. Четким почерком на листке было выведено: «5 ударов». — Так что, дорогой кузен, снимай штаны.

***

Мирела закончила просеивать муку и потерла рукавом зачесавшийся нос. Томаш с утра ушел рисовать новые вывески булочнику и портному — о чем с гордостью сообщил ей после того, как долго просил прощения и за подозрения, и за то, что отмахивался от работы. Похоже, жизнь у них налаживалась, если так пойдет и дальше, ей больше не придется брать у знахарки травы, и вскоре в этом доме зазвучит детский смех. Стук в дверь отвлек Мирелу от приятных мыслей. Открывала она с опаской — вдруг Мирча решил обвинить ее в погроме? 

— Вы госпожа Лупу? — подросток-оборванец выжидательно уставился на нее.

— Да, это я, — она улыбнулась. — Ты голодный? Погоди, я хлеба принесу.

— Благодарствуйте, от хлеба не откажусь, — с достоинством ответил мальчишка. — Но сначала мне надо отдать вам. Они строго-настрого велели, чтобы прямо в руки.

Он протянул Миреле тяжелый холщовый мешок. Заглянув внутрь, она ахнула, прижав ладонь к губам — там оказался чугунный горшок, полный золотых дукатов.

— Кто велел?

— Заячья Губа и Марджелату, — мальчишка улыбнулся во весь рот. — Они сказали, что это ваше по праву, потому что наследство. Я дал слово, что передам.

— Ох, малыш... — мир внезапно расплылся, Мирела вытерла слезы тыльной стороной ладони. — Заходи, будем есть мамалыгу и мясо, ты принес радость в этот дом, я тебя просто так не отпущу.

— Меня Стан зовут, — тот поклонился. — Мне уже десять, я не малыш.

— Расскажешь мне про Заячью Губу и Марджелату, Стан? — Мирела пропустила его вперед и, все еще вытирая катящиеся градом слезы, закрыла дверь. — Ты хорошо их знаешь?

— Расскажу, — важно кивнул мальчишка. — Они самые лучшие. Вырасту совсем, и буду как они.

Эпилог

— Слышь, кум, Мирча-то, говорят, совсем умом тронулся.

— Чистая правда, кум. Все бормочет: «кара господня, кара господня». Постоялый двор продает, в монастырь собирается, грехи замаливать. У брата при всем честном народе прощения просил, каялся, лбом об землю стучал. Отписал ему половину добра, а половину монахам отдает.

— Вот ведь как оно... Сказывают, ангел ему явился, карающий, и даже видели его, ангела-то. Черный весь, крылья черные, глаза желтым горят. Дым как повалил, и ангел спустился.

— А не диавол ли, кум? С дымом?

— Точно говорю, ангел! А дым — ибо карающий. С крестом в руке, так и сиял тот крест. Кто безгрешен, тому благодать, а грешникам — кара великая. И с ним еще двое, серафимы, один белый, другой золотой, во как! Потом все трое на небеса и улетели, в громах и молниях.

— Ну и дела, кум... Давай-ка еще по стаканчику.