— Ты хочешь, чтобы они тебя слушались? Чтобы заметили и за человека считали? Потому что ты одна умная, а они все тупые? Сначала заметили и слушались, а потом боялись? Правильно, тупые только грубую силу и понимают…
Соня прокручивала слова из монолога все последние сутки, в разном порядке, с разными формулировками, с разными интонациями Ксении Борисовны. Они гремели на всю черепную коробку и щекотали глаза изнутри. В офисе никого не осталось, и она наконец посмела достать и примерить блестящие красные туфли, коробка с которыми весь день неприметно пролежала под столом. Нечаева никак не показала за сегодня, что между ними что-то изменилось — была обычной властной и нервной собой, покусывала краешек электронной сигареты и раскатывала-закатывала рукава чёрного пиджака. Ни взгляда, ни слова, ни движения — а обычного покровительства и похвалы сообразительности Соне уже не хватало. Да, умная, а они тупые. Да, хочу, чтобы заметили. Да, хочу, чтобы слушались. Хочу, чтобы выделяли. Ты выделяла. Хочу быть тобой. С тобой. Хочу тебя.
Она встала из-за стола и сделала несколько неуверенных шагов. По первому впечатлению туфли были как влитые — не тёрли, не жали, ощущались второй кожей. Интересно, Ксения Борисовна определила её размер на глаз? Или узнала как-то тайком? Если на глаз, размер чего ещё она запомнила? Соня пока не решила, как воспринимать этот подарок — как признание потенциала и ровни в духе Ганнибала и Клариссы? Или как взятку, чтобы она не мешала воплощению мечты всей жизни? Туфли вызывали в ней слишком много теплоты, чтобы принять этот вариант, но он плавал на краю сознания и мешал погрузиться в фантазию полностью. Может… это подарок шугар мамми? Как забота о малышке, о зайчонке, о её девочке. Соня ощутила укол электричества на коже и слабость в коленях, чуть не подвернула ногу, но вовремя ухватилась за край стола. В целом… её устраивал любой вариант, потому что подарок означал <i>внимание</i>. Что <i>она</i> видит <i>её</i>. Знает о ней. Помнит. Заботиться о её чувствах и хочет сделать приятно. Так ли важна причина? Даже если внимание — способ установить власть над ней. Ксении Борисовне раньше и не нужно было стараться — от «Скворцова, молодец» Соня была готова идти в бой с пулемётом наперевес и расстреливать любого, на кого укажет Нечаева. Возможно, даже проявляя особую креативность в способах убийства. Но если ты один раз показываешь зубы, а на следующее утро тебя переманивают дорогущими туфлями… Возможно, ей пора требовать чего-то большего, чем «Скворцова, молодец». Ведь, скорее всего, ей это дадут.
Соня дошагала до стеклянной двери в кабинет, прислонилась лбом к холодной табличке с именем Нечаева К. Б. и медленно выдохнула. Ещё вчера её обуревал праведный гнев, она считала себя правой на все сто процентов, она была танком, который должен был разнести ложь и выдержку Нечаевой в пух и прах, заставить её расколоться. Возможно, испугаться? Может, даже заплакать? Открыть мягкое тело под броней. Выбить признание, что она плохая, нечестная женщина, обманывающая надежды. Но взамен Нечаева выстрелила в Соню, отрекошетила её слова прямо в упор — а так ли чисты твои надежды и помыслы, девочка? Так ли мы отличаемся? Ты видела, что вокруг происходит? Здесь каждый сам за себя, и не тебе осуждать чужие методы достижения цели.
Да и хотела ли она подобных признаний, поднялась бы у неё рука сдать К. Б. в СК? Сегодня Соня видела, что, на самом деле, она конечно хотела, чтобы её успокоили. Сказали, что всё не так страшно. Что красть три миллиона долларов — если уж не благородно, то не однозначно плохо. Что Ксения Борисовна всё равно умная, талантливая… классная. Она классная. И добивается всего сама. Что Соня может дальше ею восхищаться, что восхищаться безопасно, разрешено, не карается нравственным законом внутри! Что восхищение может быть чем-то большим…
И именно это ей дала Нечаева. Успокоила совесть. По крайней мере, на время. Надавила на все правильные места. А этими проклятыми туфлями только закрепила свой успех, ведь весь день Соня думала, как их лакированный красный будет смотреться на фоне чёрного нечаевского пиджака. Будет ли подходить под её помаду, будет ли кожа рук ещё бледнее и нежнее на красном фоне.
Вчера она вышла из кабинета побеждённая, уничтоженная, переубеждённая, зацелованная, но всё ещё злая. Гнев пульсировал в Соне по дороге домой, затем всю ночь, размётывая её волосы по подушке, и утих только под утро, исчезнув вместе со слезами. А сейчас — что от него осталось? Говорят, сексуальное возбуждение — один из симптомов стрессовых состояний. Возможно, она измотала себя вот до этого предела, до того, что было в центре всех этих отношений… Если это можно назвать отношениями. До животного желания и десятков сценариев в голове в стиле худшего офисного порно. До циничности и всепоглощающей жажды внимания одной женщины вместо войны за правду и справедливость.
Она надавила на ручку и вошла. Как и вчера, дверь хлопнула за ней, закрываясь, как мышеловка. Соня прислонилась к ней и застыла, сложив ладони за спиной, всё ещё держась за ручку уже с этой стороны, как за последнюю соломинку плота. На офисном кресле висел тот самый пиджак (или один из пиджаков?). Соня вспомнила, как на третий рабочий день притащилась в стащенном отцовском пиджаке с перешитой на женскую сторону пуговицей, копируя <i>её</i>, улыбнулась своей дурости и сразу поняла, чем займётся в этот поздний пятничный час. Уже не могла остановить ни ход своих мыслей, ни себя. Нечаева весь день не смотрела ей в глаза и ушла не попрощавшись. У Сони было полное право сделать это. Полнейшее. Она отпустила ручку двери и твёрдо подошла к креслу, наклонилась и вдохнула запах.
Отстранившись, Соня расстегнула свои рубашку и пиджак, и стянула с себя сразу оба предмета одежды. Так бы она и сделала, если б они с Нечаевой остались наедине — чтобы показать нетерпение, желание, жажду, готовность. Остаться в белье и чулках. Или прийти полностью голой под пальто. Выйти из ванной без полотенца. Маменька любила говорить, что мужчинам нельзя показываться нагой слишком часто — они сразу сочтут тебя шлюхой и потеряют интерес, как к слишком доступной. На мужчин ей в данный момент было плевать, но интересно, с женщинами поколения Нечаевой работало также? Могла ли она сразу обнажиться, как ей хотелось, или надо было поломаться? Как быстро её раздела бы сама К.Б.?
Дыхание участилось. Пока мысли не убежали слишком далеко, Соня сделала два шага назад и расстегнула бюстгальтер, а затем кинула всю кипу вещей в сторону дивана. Следом сняла очки, и комната сразу погрузилась в приятную размытость. Близорукость можно было ненавидеть за многое, но за мгновенное перемещение из реальности в мир фантазий — нет. Она видела только предметы перед носом и могла сосредоточиться на самом главном — на картинке в своей голове, на красных туфлях и на пиджаке. Остальной кабинет потонул в дрожащей дымке, надёжно оберегающей её от реальности. Соня аккуратно сняла пиджак со спинки и медленно продела правую руку в рукав, разглаживая складки от бесконечных сворачиваний-разворачиваний. Сжала свою грудь поверх пиджака, проверяя, как через него будут чувствоваться соски. Шёлковая подкладка холодила кожу — пиджак успел остыть, и Соня даже вздрогнула, когда надела его полностью и сложила руки под грудью. Зато запах остался — <i>её</i> кожи, духов и синтетически-ежевичного пара сигареты.
Пиджак слегка жал в плечах, но так было даже лучше — её будто обнимали. Соня медленно опустилась на кресло, откатилась немного назад и закинула ноги в туфлях на стол. Посмотрела в тот угол, где раньше висела камера, и по спине пробежала приятная дрожь — если бы Ухов их не демонтировал, вся страна увидела бы вчерашний разговор и вчерашний поцелуй. И то, что она вытворяла сейчас. Вот так запросто — и, может быть, не только страна, но и мир. Швейцарец-фашист, китайцы со своими пандами, венгерские футболисты. Все. Возможно, тогда Соне легче было бы уговорить Нечаеву взять её с собой, чтобы Сонина Ксения не стала Святой, как та, что дала имя острову. Интересно, что Нечаева думала о перспективе целибата? Соня усмехнулась и провела двумя пальцами по подбородку и губам, коснулась их влажным языком. Перевела глаза от бывшей точки с камерой к туфлям и шнуру от ноутбука. Красный хорошо сочетался со всем.
«Не бойся, душить шнуром от зарядки не буду». А она и не боялась. Может, в первый раз и не душить, но вот связать… Почему бы и нет. Соня почему-то представляла, что её гиперактивность будет непременно раздражать Ксению Борисовну. Ведь та будет занята, а Соня будет её отвлекать… или тянуться к электронной почте, чтобы отправить улики в Следственный комитет. К. Б. тогда резко отложит бумаги в сторону и бросится на неё, как пружина, как бросалась на своих оппонентов — только в этот раз не будет сдерживаться на последних сантиметрах, сжимая кулаки. А повалит Соню на диван, кровать, песок… Лучше всего кровать. С такими же шёлковыми простынями, как подкладка чёрного пиджака. Вырвет шнур из своего рабочего ноутбука и завяжет Сонины непослушные руки. И будет спрашивать, почему это Соне не сидится на месте — ведь ей дали задание!
Она провела пальцами по затвердевшим соскам, не теряя из виду туфли. Ксения Борисовна непременно захочет, чтобы Соня была в этих туфлях. Свяжет руки, заберёт бумаги и ненадолго уйдёт в другую комнату, притворяясь, будто Соня её не интересует. Но её начальница добрая, и поэтому скоро вернётся и крепко поцелует в губы, шею, плечи, в висок — потому что Соня лежала смирно, ждала её и была хорошим зайчонком.
Ей не понадобилось большего — всё-таки влюбленность до обидного быстро заводит. Иногда ей хотелось прыгать и кричать каждому встречному: «Вы вообще видели Нечаеву?!», — но сейчас она радовалось тому, что сохранила Ксению Борисовну только для себя. Она задрала юбку и продела пальцы под кружево трусов. Клитор набух и жадно встречал пальцы, отзываясь на прикосновения волнами тепла и электричества.
Кто-то открыл дверь в их спальню… Или в кабинет.
— Ух ты, Скворцова, красавица моя ненаглядная… — прозвучал от закрывшейся с грохотом двери вполне реальный голос.
Соня видела сквозь ресницы размытый силуэт с удлинённым каре Ксении Борисовны, но не остановилась. Было обидно тратить целый день сексуальной фрустрации и напряжённых фантазий лишь потому, что Нечаева решила вернуться и посмотреть на неё только сейчас. Впервые за день.
— Сами виноваты, Ксения Борисовна. Не надо свои… вещи… забывать… где попало… — задыхаясь, выдавила она сквозь зубы между стонами.
Соня зажмурила глаза, вздрогнула и растворилась в волнах, едва удерживая трясущиеся ноги на столе. Правая туфля повисла на пальцах, а с финальной дрожью со стуком упала на пол. Ксении из фантазии и из реальности слились в одну — она склонилась над Соней, довольно ухмыляясь, а затем поцеловала в висок.