Он снова здесь. Сквозь бокал вина Чонин наблюдает за парнем в чёрном костюме с галстуком в клетку, прилизанные темные волосы обрамляют его бледное лицо. Его маленький силуэт скользит сквозь толпу наблюдателей у покерного стола, словно тень в сияющей ауре. Чонин подскакивает, царапая пол стулом, и бросает карты. За столом катится волна недовольства: люди в масках возражают, их спутницы хватают ртом воздух от возмущения – ведь никто не сбегает посреди игры. Но ему плевать, он расталкивает толпу и бросается вслед за ускользающим силуэтом. Тусклое освещение отбрасывает круглые тени; он ускоряет шаг, длинные ноги стремительно съедают дистанцию. Тень человека становится все более четкой: должно быть, он подбирается ближе. Он отчаянно выбрасывает вперед руку, пытаясь достать его, но вместо твердого плеча пальцы хватают лишь темноту…
Чонин открывает глаза и тут же щурится от ослепительно яркого света, сочащегося в комнату сквозь раскрытое окно. Он лениво садится и тянется закрыть его, дабы отделаться от режущей яркости утреннего солнца. Он готов поклясться, что закрывал окно накануне вечером, – он никогда не ложится спать иначе. Небольшой порыв ветра проносится по комнате, шелестя ворохом бумаг на столе и рассыпая некоторые из них в воздух. На календаре 13-е число, пятница. Пятница 13-е.
Чонин вяло зевает, проваливаясь в свое банковское кресло. Сейчас всего восемь утра, но в мире денег никогда не бывает рано. Он запускает свой ноутбук и заваривает кружку чёрного растворимого кофе. Вкус пресный, горький, терпкий. Чонин глотает темную жидкость и тут же выпрямляется, пальцы стучат по клавиатуре.
День Чонина проходит примерно так: он проводит утро в вычислениях, открывая и закрывая компьютерные окна, вводя крошечные числа в поля Excel и наблюдая за изменениями графика мировых акций. Все довольно просто и систематично, лишь черные цифры на белом экране. Чонин не вмешивается в дела своих коллег, они не вмешиваются в его. Его работа довольно одинока.
(Такой он ее и предпочитает.)
Во время обеда босс резко распахивает двери. Их грохот нарушает обеденную тишину. Сотрудники мгновенно отрывают глаза от экранов своих ноутбуков и устремляют взгляды на начальника.
– Знакомьтесь, у нас новый сотрудник! Его зовут… – мистер Ли бросает взгляд на новенького, ожидая, что тот представится сам, ведь мозг банкира не рассчитан на запоминание имен – он предназначен для мгновенных расчетов и получения быстрых денег.
– До Кенсу. Приятно познакомиться, – новый сотрудник слегка кланяется, немного неуклюже и нервно. Чонин косится на него, щурясь. Парень настолько бледен, что цвет его кожи походит на цвет его белой рубашки, заправленной в черные штаны. Он сливается со светлыми стенами, словно привидение или зомби, никогда не видевшее дневного света.
Чонин безучастно наблюдает за тем, как Новичок плетётся к его столу и ставит свою сумку для ноутбука рядом с ним. Почему-то его глаза напоминают Чонину таблетки снотворного.
– Приятно познакомиться. Я Кенсу, я буду сидеть здесь с сегодняшнего дня. А ты?.. – представляется Новичок. У него мягкий приятный голос, ласкающий слух, подобно шепоту.
– Я Чонин. Ким Чонин.
– Буду рад работать с тобой.
Чонин не говорит ему, что здесь нет такого понятия, как "работать с тобой". Скорость денег не позволяет тратить время на болтовню и сотрудничество, она высасывает чьи-то часы и превращает их в золото, выраженное в цифрах. Цифры переводятся в наличные, хрустящие бумажки заполняют кошельки и мнутся при обмене. Это мир внутри мира, в один из которых ты окажешься втянут полностью, оставшись в другом пустой иссушённой скорлупкой.
(Можно догадаться, какой мир выбрал Чонин.)
В 18:59 у банкиров внезапное оживление. Каждый изо всех сил пытается выжать как можно больше денег за оставшиеся шестьдесят секунд, играя наперегонки со временем, дабы построить немного больше своего мира. В 19:00 солнце, как по сигналу, скрывается за горизонтом и их окутывает темнота. Уставшие сотрудники откидываются на спинки кресел: на сегодня работа окончена. Банковские счета заморожены, инвестиции заблокированы до следующего дня. Чонин тянется к своему кофе и делает небольшой глоток. Кенсу наклоняется к нему, неодобрительно хмурясь:
– Не стоит пить кофе вечером, от него трудно уснуть.
Чонин моргает и беспечно пожимает плечами.
– Есть множество способов быстро уснуть.
Затем встает, берет свое пальто и уходит вслед за остальными.
Чонин проклинает весь мир. Он всего-то забежал в магазин за рисовыми шариками, а спустя пять минут уже льет как из ведра. Холодные, как лед, капли пропитывают ткань рубашки, впитываются в его кожу, несмотря на то, что он стоит под навесом. Он прячет руки в пальто и снова бормочет ругательства, глядя в мрачное небо. Армии пешеходов с зонтами заполонили тротуары и дорожные переходы, и Чонин не может не думать о том, как глупо было с его стороны выйти на улицу без зонта. В прогнозе погоды не предвидели дождь, а он им поверил. Тупицы.
Внезапно над ним нависает белый зонт и тень побуждает его поднять взгляд. Перед ним тот самый новичок с работы, До Кенсу, со спутавшимися от дождя волосами.
– Помочь дойти до остановки? – его голос мягкий и искренний, словно голоса r&b исполнителей, которых он слушал в старшей школе. Легкий джаз.
– Спасибо.
Они молча бредут к автобусной остановке, глухой стук дождя заполняет тишину между ними. Удобный ритм, Кенсу слегка подпрыгивает на каждом шаге, окропляя брызгами кожаные ботинки Чонина. Зонт покачивает из стороны в сторону, отчего капли дождя мягко стучат по его плечу.
Ритм дождя. Блюз ночи.
Можете считать это судьбой, а можете простым совпадением, но по дороге домой они садятся на тот же автобус. К тому моменту, как они останавливаются у жилой высотки, ливень уже слабеет до едва моросящего дождя. Когда они оба выходят из лифта на тринадцатом этаже, Чонин решает проверить, как далеко их может завести эта притянутая за уши судьба.
– Надо же, какое совпадение.
Именно, совпадение. Чонин смотрит, как Кенсу ведет рукой по своим волосам, приглаживая на бок мокрые пряди, обрамляющие его лицо и подчеркивающие острую линию подбородка. Он сглатывает. Что-то шевелится в его сознании, напоминая перетасовку карт, скрежет стула. Черные волосы под тусклым светом…
– Ты в порядке?
Чонин моргает. Кенсу смотрит на него с легкой озабоченностью во взгляде, челка безвольно спадает на левый глаз.
– Ты тут будто завис ненадолго.
–А?.. Нет… нет, все в порядке. Я лучше пойду, – не дожидаясь ответа, он разворачивается и направляется к своей квартире.
В чернильно-черном небе нет ни единой звезды, зато блеск золота компенсирует это десятикратно. Черные костюмы в сочетании со светлыми столиками в серых облаках сигаретного дыма придают обстановке оттенок мистики, будто бы в покере и так недостаточно загадок. Чонин занимает место за столом и ждет.
Для этой пятничной ночи припасены высокие ставки, и никто не готов к риску больше, чем Дайм. Толпа окружает стол, в каждом холодном выдохе сквозит предвкушение. Дайм в своей серебряной маске, отражающей лицо Чонина, сдает первую карту. С отработанным безразличием Чонин следит за каждым его движением; лицо не выдает эмоций. Собственное серьезное отражение смотрит на него в ответ. Словно играешь в покер с самим собой.
(Очевидно, кто выйдет победителем.)
Четыре раунда спустя, с нарастающей скукой Чонин и Дайм все еще продолжают. В толпе лиц, размытых от дыма, мелькает он. Этого достаточно, чтобы заставить Чонина отбросить свои карты, мгновенно забыв об оппоненте, и сфокусироваться только на нем. Сигаретный дым туманит зрение, но, настроенный решительно, Чонин ни на секунду не отрывает взгляд от фигуры, что вновь стремится ускользнуть прочь. В тяжелом воздухе витает джазовый ритм, заставляя кровь в венах пульсировать быстрее, пока он ускоряется, следуя по запутанным коридорам. Он сворачивает за угол и оказывается у лифтов. Незнакомец заходит в один из них, остановившись лицом к зеркальной стене, спиной к Чонину, и тот может видеть все то же бледное отражение. Двери начинают закрываться, и Чонин устремляется вперед, протискивая руку между ними за секунду до полного закрытия. За этим следует вздох облегчения, но когда двери открываются вновь, все, что он видит, – лишь свое собственное отражение: темная кожа, сверкающие глаза...
Чонин приходит в себя на холодном полу ванной комнаты. Повернувшись, он вздрагивает от резкой боли, пронзившей часть лица. Пытаясь унять дрожь в пальцах, он осторожно касается чего-то, впившегося в кожу на щеке. Он осторожно тянет и вытаскивает осколок стекла, покрытый красным. В его руке всего лишь крохотная часть от разбитого зеркала, разлетевшегося по полу морем острых осколков. У ванной валяется пустая бутылка водки и раздавленная пачка Marlboro. Он поднимает ее, достает сигарету и прикуривает.
Дрожа, он затягивается, и все снова возвращается на свои места.
(На время.)
Есть что-то странно успокаивающее в том, чтобы сидеть на подоконнике в полночь. Когда ноги свисают над асфальтом, пальцы постукивают по металлу, придерживаясь лишь наполовину для безопасности. На черном полотне неба мерцают хаотично разбросанные звезды, напоминая о картине, что он когда-то видел на выставке еще когда был в школе. Она называлась “Звездная пыль” и представляла собой лишь черное полотно с белыми каплями-кляксами звезд. Но его заинтриговала не столько сама картина, сколько описание под ней. Оно было о том, как найти себя, найти свой особенный путь в жизни, следуя скоплениям звезд. Он простоял у картины целую вечность, пытаясь проложить свой собственный маршрут. Как ни странно, там было так много путей следования звездам, что они никогда не заканчивались. В тот момент он поверил, что может прожить бесконечное число жизней и все совершенно по-разному.
Он прикуривает сигарету. Это довольно целебное времяпровождение, иногда даже необходимость, хотя больше приятная рутина, в которой он находит себя все чаще. Он затягивается, втягивая горький дым и выдыхая белое облако, расходящееся завитками и растворяющееся в темноте. Это как форма очищения, думает он. Токсины проникают в тело, затем, отравив легкие, все уходит. Отдать и получить взамен – это чем-то похоже на лекарство. Вкус горечи, после которого вдыхаемый им воздух кажется уже не таким горьким в сравнении.
Он снимает мелодию с потрескавшихся губ. Crappy Cartel – он часто слушал их песни по пути домой из старшей школы, сидя на заднем сидении в машине парня его сестры. Он помнит, как равнодушно смотрел в окно, пока те целовались на передних сидениях. Ему следовало бы знать, что этого парня нельзя пускать за руль, и сказать ему об этом сразу. Сделай он это, он мог бы спасти ее жизнь две недели спустя, когда тот парень увез ее с выпускного и их машина разбилась, сорвавшись с крутого склона.
Он смеется. Эмоции, воспоминания – они всегда всплывают на поверхность субботними вечерами. Выходные без работы всегда полны вздрагиваний и ворочаний с боку на бок, зуда пальцев и блуждающих мыслей. Тех мыслей, что иногда проникают слишком глубоко и заползают в самые темные уголки его памяти.
Раздается скрипучий звук открываемого окна, и Чонин поворачивается, чтобы встретиться с бледным лицом и пронзительным взглядом больших карих глаз.
– Может быть, слезешь? – спрашивает Кенсу, шелковый голос отдает плохо скрытым волнением.
– Нет, мне нравится здесь, – Чонин пожимает плечами. Он стряхивает с сигареты пепел, и они оба наблюдают, как он медленно парит вниз с высоты тринадцатого этажа.
– Что-то не так?
Жалостливый взгляд Кенсу вызывает едкий смешок.
– С чего ты взял, что что-то не так? Я абсолютно счастлив, когда все вот так. Правда.
Кенсу лишь безучастно смотрит на него, слишком пристально, чтобы чувствовать себя уютно под таким взглядом.
–Тебе нужно развеяться.
Почти демонстративно, Чонин спрыгивает с подоконника, растворяясь в темноте. Лицо ударяется о землю, столкновение невыносимо безболезненное. Никакой крови, никаких сломанных костей, никакой смерти. Он смотрит вверх. Занавески окна соседней квартиры колышутся на ветру.
Внезапный рев мотора разрывает тишину. Он видит мотоцикл Harley Davis едкого голубого цвета, человек на нем в маске и во всем черном.
– Садись.
Звучит как голос Кенсу, и в то же время немного как голос вокалиста Crappy Cartel – Чонин не может определить точно. Его всегда привлекала опасность, так что он отбрасывает осторожность и запрыгивает на мотоцикл.
– Гони!
– Держись крепче.
Запах кожи и мускуса от человека перед ним опьяняет. Впервые ситуацию контролирует не Чонин, и, честно говоря, намного веселее просто занять место сзади и позволить незнакомцу вести его за собой.
Ветер развевает волосы, колет глаза. Они несутся по пустому шоссе, оставляя сверкающий след красного света над черным асфальтом и отметины в виде следов шин. Они останавливаются за дорожным знаком «Тупик», и Кенсу тут же впивается в губы Чонина. Чонин плохо соображает, он опьянел от голоса Кенсу, его низких стонов и прикосновений его ладони на своем лице. Он оставляет дорожку поцелуев на его шее, рука скользит по напряженной выпуклости под его собственной. В голове непрерывно звучат Crappy Cartel.
Just let go, let it all go
We`re gonna break outta town
Live in our own world, just us both
После этого они направляют Harley Davis в полет смерти сквозь деревянное ограждение прямиком в ледяную воду. Последнее, что помнит Чонин, – смех Кенсу перед тем, как он тонет.
Дернувшись, он подскакивает, разбрызгивая воду на стены и расплескивая на пол. Он кашляет изо всех сил, выплевывая мыльную пену и, может быть, немного жидкой души, царапающей ему горло. На полу рядом с ним пустая бутылка пива и пачка таблеток. Снотворных таблеток. Он выпил их перед тем, как залезть в ванную, чтобы быть расслабленным и сонным, когда выберется. Но, вероятно, они подействовали слишком быстро и он отключился прямо в ванной.
Чонин поднимается на ноги и подходит к зеркалу. В слабом блеске нового зеркала есть что-то, что напоминает ему о мерцании синей краски мотоцикла. Он скользит рукой по передней части своих мокрых шорт.
Прикосновение кажется до боли знакомым.
Двери лифта уже готовы закрыться, когда кто-то жмет кнопку и открывает их вновь. Это Кенсу, он выглядит идеально опрятным в идеально выглаженной рубашке и черных штанах, с волосами, уложенными на бок.
– Хорошо отдохнул на выходных? – интересуется Кенсу, намереваясь завязать непринужденную беседу, когда двери лифта закрываются. Повисает напряженная тишина. Кенсу смотрит в пол, Чонин смотрит на двери.
– Ты не очень-то разговорчив, верно?
Чонин пожимает плечами.
Кенсу посылает ему злобный взгляд. Двери лифта открываются, и Кенсу спешно уходит, не дожидаясь Чонина. И не то чтобы Чонина это волнует. Ну правда.
Утро понедельника, любимый день недели Чонина. Он усаживается в кресло, включает компьютер и проводит очередной день, обрабатывая цифры и решая судьбы. Люди выигрывают деньги, люди проигрывают деньги, но Чонин уверен, что в этой игре он всегда на вершине и всегда только в выигрыше. Он рискует, выбрасывая из игры остальных и взбираясь по их головам. Все очень просто.
– В чем твоя проблема? – спрашивает Кенсу, мгновенно разрушая его концентрацию. – Ты относишься к этому как к игре. Убей или будешь убит, не считая тех случаев, когда ты сам убиваешь всех.
Его слова эхом отдаются в давящей тишине.
– Ты совершенно прав. И что?
– Ты не понимаешь. Все это не просто цифры. Каждое число представляет какого-то человека, часть его истории. Деньги не создаются из воздуха, они движутся по кругу. Когда выбрасываешь кого-то из игры, то занимаешь его место и отнимаешь его деньги, все его инвестиции, что влияет на его жизнь. Кто знает, может, ты только что отнял сбережения отца на образование его детей. Это что-нибудь значит для тебя? – голос Кенсу звучит негромко, но вызывающе.
– Нет. Как видишь, для меня это просто цифры. Я делаю то, что должен делать в интересах моих клиентов. Для развития компании. Для собственного удовлетворения. Деньги – это отдельный, совершенно другой мир. И пока я не вмешиваю в него людей и эмоции, это не имеет никакого отношения ко мне, не вредит мне и никак на меня не влияет.
Чонин буквально чувствует жар от прожигающего взгляда Кенсу, но предпочитает проигнорировать его и вернуться к работе.
– Мне жаль тебя, – бормочет тот, отворачиваясь к своему ноутбуку.
Чонин замирает.
– Что?
– Я сказал, мне жаль тебя.
– С чего ты взял, что мне нужна твоя жалость?
– Ты вообще не имеешь понятия о том, что такое любовь и забота. По сути, ты прав. Для тебя все это лишь цифры. Ты не вмешиваешь эмоции, не выносишь уроков – лишь побеждаешь. Ты никогда не почувствуешь радость от помощи людям в накоплении средств на их банковских счетах – тех средств, что помогут им прийти к лучшей жизни. Может быть, ты хочешь выигрывать лишь потому, что потерял слишком многое в прошлом, и теперь тебя не волнует ничего, кроме продвижения вперед и желания оставить все позади.
Кенсу встает и уходит. Его слова вскрывают старые раны, которые Чонин не хочет открывать; его руки едва заметно дрожат. Он возвращается к работе.
Чонин старается изо всех сил, но все равно не может уснуть той ночью. На цифровых часах на тумбочке 11:58. Две минуты до полуночи. Он тянется к пачке сигарет, но, к его разочарованию, она пуста. Роясь в ящике тумбочки, он понимает, что снотворные таблетки, выписанные по рецепту, тоже закончились. Он находит баночку с сорванной этикеткой, припрятанную в самой дальней части ящика. Он уже не помнит, для чего эти большие белые таблетки, напоминающие ему пару очень больших глаз.
Но берет две и глотает.
Двенадцать утра, совершенно новый день. Цифровые часы непрерывно мерцают в темноте едко-зеленым, словно беззвучный будильник. Чонин тянется к ним и переворачивает экраном вниз. Как только он делает это, на стенах всплывают зловещие тени в виде искаженных, извилистых очертаний. В соседней квартире кто-то поет, тихая мелодия проникает внутрь сквозь открытое окно. Чонин хватает подушку и сжимает так сильно, что руки начинают дрожать. Дело не в страхе – он видел все это уже слишком много раз.
В подобных случаях он достает телефон и набирает номер. Цифровой голос приветствует его фальшивой радостью.
Чонин слушает, каждое слово успокаивает быстрый ритм ударов его сердца. Тени на стенах теперь танцуют в такт музыке, звенящей на заднем фоне, перекликаясь с тишиной ночи.
Он закрывает глаза, сжимая телефон железной хваткой и просто лежит, к несчастью для себя, все еще в сознании.
Чонин просыпается от звуков живого города, автомобилей и шума толп прохожих. На лице засохшие слезы, разряженный телефон валяется рядом. Он садится, щурясь от ослепительного блеска утреннего солнца. Его комната пылает от яркого света, вытесняющего темноту прошлой ночи. Его кожа будто жарится на солнце, но он решает не закрывать шторы.
– Ты в порядке?
Кенсу обеспокоенно тянет руку ко лбу Чонина. Тот едва вздрагивает, но сидит неподвижно, пока Кенсу роется в ящике стола в поисках каких-нибудь лекарств. Предметы теряют четкость, очертания размыты, лица расплываются. Его глаза закрываются, и он теряет сознание, падая на стол.
Он приходит в себя в море белого. Белый потолок, белые простыни, белые стены, даже его руки и те бледно-белые, как свежевыпавший снег. Он медленно садится, потирая глаза. К запястью тянется паутина проводов, ведущих к большому аппарату с бегущими белыми линиями на черном экране. Это место выглядит как больница, что вызывает тошноту, заставляет нервничать, белый цвет въедается под кожу и туманит рассудок. Полный решимости, он рывком вытаскивает из запястья все иглы, отчего кривая на мониторе перетекает в сплошную прямую. Он встает с постели, идет к двери и толкает ее в сторону. Больничная одежда достает до щиколоток, напоминая традиционную одежду. Ту самую, что надевают на похоронах.
Коридор совершенно пуст. По телу расползается тошнотворное чувство тревоги, пока он осторожно идет к горящему указателю выхода; липкая кожа пристает к холодному полу. Коридор кажется бесконечным, пока он проходит одну дверь за другой, но всюду натыкается лишь на холодный воздух.
– Эй, здесь есть кто-нибудь? – зовет он.
Внезапно свет гаснет и коридор погружается во тьму. Он пятится назад, страх комом поднимается к горлу, лишая возможности говорить. Он готов закричать, когда чья-то холодная рука хватает его собственную, но так же внезапно свет вспыхивает вновь, и он видит человека, одетого во все белое, в хирургической маске, скрывающей часть лица. Это Кенсу. Его вид пробуждает в голове Чонина старые воспоминания, связанные с неким темноволосым врачом, который командовал все его время пребывания в больнице, когда он был подростком.
– Давай выбираться отсюда, – говорит Чонин, выпрямляясь. Кенсу соглашается, снимает маску, и они вместе бегут в противоположном от выхода направлении. Белые стены становятся размытыми, напоминая о головокружении, расплывающихся светлых стенах и жидкой пене, стекающей по щеке, но эту главу своей жизни он предпочел бы не вспоминать. Он бросает взгляд на Кенсу, бегущего рядом: бледная кожа будто сливается с белыми стенами. Чонин сжимает его руку немного сильнее.
(Он будто смотрит на младшую версию себя.)
– Как ты себя чувствуешь?
Помещение, где он просыпается, совершенно белое. Белый потолок, белые простыни, белые стены. Повернувшись, он замечает человека, стоящего рядом. Чонин моргает.
Это Кенсу, в больших глазах ясно читаются упрек и беспокойство. Волосы немного в беспорядке, пряди выбиваются из привычного пробора. Чонин снова моргает. Все еще Кенсу.
Он с трудом садится, голова отзывается болью. К запястью тянется провод, идущий к капельнице.
– Ты потерял сознание на работе. Мистер Ли сказал отвезти тебя в больницу, – говорит Кенсу с напускным безразличием в голосе, но взгляд все же выдает его беспокойство. Уголки губ Чонина тянутся вверх, но он одергивает себя. Он уже забыл, когда последний раз улыбался.
– Знаешь, мне пора возвращаться на работу, – говорит Кенсу и хмурится, глядя на часы.
– Ладно, – соглашается Чонин. Их взгляд пересекается, Чонин сонно моргает.
Кенсу вздыхает.
– Знаешь, тебе правда стоит начать говорить именно то, что у тебя на уме, а не обратное.
Кенсу отворачивается, чтобы налить стакан воды и поставить рядом. Чонин не говорит ему, что держать все в себе куда проще, потому что, даже если бы он и высказал все свои мысли, никто все равно не стал бы их слушать.
(И он давно устал пытаться.)
Кенсу решает опекать Чонина, пока тот окончательно не поправится, а Чонин просто позволяет ему суетиться вокруг, потому как для него это ново и ему (вроде как) нравится это ощущение. Домашняя еда в бесконечное число раз лучше, чем рисовые шарики из минимаркета или полуфабрикаты.
– Знаешь, а ведь когда-то я хотел стать медбратом. Или работать в детском саду.
Чонин заметил, что Кенсу любит болтать на случайные темы.
(Тяжело поддерживать свободную беседу: она как скользкая дорожка с внезапными остановками и выбоинами, но он все равно продолжает пытаться. Это одна из его лучших черт.)
Кенсу нарезает зеленый лук, пока Чонин просто стоит и наблюдает, опираясь на столешницу. Уже ночь, и они вместе готовят ужин в квартире Кенсу.
– Но мои родители хотели, чтобы я работал в сфере бизнеса или чего-то более стабильного. Деньги важнее забав, говорили они. Я хотел привести их к лучшей жизни, так что сделал так, как они хотели, и подался в банковское дело. Это монотонно, уныло и скучно, и, наверное, мне стоит бросить это, раз они уже живут лучшей жизнью где-то на Небесах, но почему-то я не могу заставить себя это сделать. Я уже похоронил свои мечты, и слишком поздно откапывать их обратно.
Он бросает нарезанный лук в кастрюльку с кипящей водой. Чонин наблюдает за тем, как Кенсу помешивает содержимое. Вздымающийся пар, словно дым, заволакивает его глаза, но блеск слез в них виден и на расстоянии.
– А что насчет тебя? Ты мечтал о чем-нибудь?
Чонин пожимает плечами. Он уже собирался отмахнуться каким-либо неопределенным ответом, но передумал.
Кастрюлька на плите продолжает кипеть, немного пены проливается через край.
– Я хотел быть танцором.
Образы из далекого прошлого мгновенно наводняют его сознание, и Чонин позволяет им поглотить себя. Прошло уже столько времени…
– Когда мне было тринадцать, меня выбрали вторым главным танцором для сольного выступления с моим другом Сехуном. Мы любили танцы и работали более чем усердно. Главная роль была у Лухана. Он всегда был очень милым и дружелюбным, с приятной улыбкой. Нам с Сехуном он нравился. Однажды мы пробрались в зал для практики и спрятались, собираясь устроить ему сюрприз. Это был его семнадцатый день рождения. Он вошел и сел, мы уже собирались выскочить из своего укрытия, но кто-то позвонил ему, и он ответил. Мы решили подождать. С того места, где мы прятались, было ясно видно, как по его лицу катились слезы, когда они договорили. Потом он проглотил что-то, взял одну из оперных масок, подготовленных для выступления, и зачем-то надел ее. Внезапно он начал болтать сам с собой и ушел с длинной красной лентой в руках. Мы чертовски испугались: он был совершенно не таким, каким мы его знали. Когда мы вышли из своего укрытия и осмотрелись, я помню, что нашел банку таблеток без этикетки. Я сунул ее в карман, и мы побежали искать его. Затем Сехун закричал… Лухан висел на красной ленте, его ноги уже безвольно болтались в воздухе, бросая на сцену большую черную тень. Иронично, потому что он всегда был тем, кто нес свет.
Чонин закончил говорить; повисла тишина. Он не хотел продолжать, потому что, скажи он еще что-либо о Лухане – ему придется впутать и Сехуна. И сложно сказать, чья история для него более болезненна. Одного вида безжизненно раскачивающихся в воздухе ног над упавшим стулом, темной тени на том месте, где Лухан перекрывал свет, и рыданий Сехуна, осевшего на пол, было более чем достаточно, чтобы заставить губы Чонина дрожать.
– Сочувствую.
– Не стоит. Это больше не имеет значения.
– Он оставил записку? Он написал, почему он…?
– Она была на китайском. Исин – его китайский приятель – сказал, что там было написано «Всем плевать до тех пор, пока не становится слишком поздно».
– Но ведь это не так. Ты и твой друг, вы ведь волновались за него.
– Наверное, этого было недостаточно.
Их прерывает негромкий свист; Кенсу выключает плиту. Приятный, немного пряный запах заполняет кухню, когда он поднимает крышку кастрюльки и выкладывает содержимое на большую тарелку. Чонин садится за обеденный стол, чувствуя себя не на своем месте. (Время ужина он обычно проводил в кровати у окна, пуская в ночь кольца сигаретного дыма.) Они сидят за уютным столиком с большой тарелкой между ними и отдельной тарелкой риса для каждого. В едва уловимой атмосфере близости, что возникает, когда делишь вместе с кем-то еду, Чонин понимает, что теплый рис с соусом на самом деле гораздо вкуснее, чем рисовые шарики из минимаркета.
Кенсу моет посуду, пока Чонин стоит у окна и разглядывает ночное небо. Холодный воздух излучает что-то вроде спокойствия и понимания. Он пронизывает его, словно сталь, упрочняя его изнутри и внушая ощущение непобедимости. Он думает о том, каково было бы жить, будь он сделан из стали. Из сочетания титана и нержавеющей стали, твердых металлов, что ни за что не сломаются, как бы сильно он ни падал.
В эту ночь Чонин засыпает с телефоном, лежащим рядом с его подушкой.
– Немедленно звони мне, если тебе станет плохо, – напомнил ему Кенсу перед тем, как ушел, укрыв его дополнительным одеялом, чтобы было теплее. Чонин зарывается лицом в одеяло Кенсу, вдыхая стойкий аромат стирального порошка. Подобно мылу, он стирает запах сигаретного дыма, пропитавший его насквозь.
Той ночью Чонин спит как младенец, с полным желудком и по-настоящему сонный. Он просыпается от лучей солнца, светящих прямо в лицо, и понимает, что чувствует себя обновленным. Он не спал так хорошо уже очень давно.
Среда, середина недели, но Чонин не может сосредоточиться на работе: все слишком ярко, слишком шумно. Он ест намного больше и намного чаще один. Кенсу приспособился к работе и начал общаться с коллегами, все идет хорошо, и, по сути, жизнь кажется более насыщенной, чем обычно. Он погружается в чувство безопасности, созданное Кенсу, оно успокаивает. Но где-то глубоко в его сознании все еще есть то, о чем он почти забыл. Оно преследует его на расстоянии, подбрасывая дразнящие намеки, и исчезает, как только он подбирается ближе.
И кричит о том, что он забывает о чем-то крайне важном.
Он понимает это две недели спустя, когда возвращается с работы один, а Кенсу остается на встрече с партнерами. В круглосуточном магазине он натыкается на вечерние новости, четкий голос ведущего пробивается сквозь звон тишины в его голове.
«Мужчина найден мертвым в своем гостиничном номере. Смерть наступила в результате передозировки снотворными препаратами…»
Жестяная банка помидоров выскальзывает из его рук и со звоном падает на пол. Он даже не пытается ее поднять. Как он мог забыть? Он направляется к фармацевтическому отделу и копается в десятках пачек таблеток – руки дрожат от настойчивости. Он хватает те же, что и всегда, сгребая столько, сколько может ухватить, и идет к кассе. Кассир, парень с большими ушами и ослепительно-белой улыбкой, улыбаясь, просит рецепт, но у Чонина его нет. Чанель, как гласит его бейдж с именем, отпускает его, подмигнув. Когда он добирается до дома, то обнаруживает в сумке смятый клочок бумаги.
"Достаточно небольшого количества" написано корявым, едва различимым почерком. Чонин фыркает. Он комкает бумагу и безразлично бросает на пол. Он вытряхивает несколько таблеток и глотает, даже не запивая, затем ложится в кровать и закрывает глаза.
– Чонин!
Он оборачивается. Перед ним Лухан; тонкие черты лица подчеркнуты с помощью теней для век на два оттенка темнее его кожи, чтобы выглядеть естественно в ярком освещении сцены. Крепкое телосложение подчеркнуто черной одеждой, поглощающей свет, вместо того чтобы отражать его. Она напоминает Чонину черную дыру.
– Пожелай мне удачи! Я все еще немного нервничаю, – с улыбкой признается Лухан, несмотря на то, что на лбу выступил пот, а губы напряжены. Но здесь нет ничего неожиданного: даже самые лучшие танцоры будут нервничать, выступая в Большом театре перед тысячей зрителей, чьи глаза непрестанно прикованы к сцене. Давление от необходимости сделать все идеально, умноженное тысячекратно.
– Удачи, – говорит Чонин, немного улыбаясь. Вернуться в рутину тех дней, когда он смотрел на Лухана с наивным восторгом и восхищением, оказывается, так просто.
– Спасибо! Ты не видел Сехуна? – от упоминания имени Сехуна его лицо немного светлеет, в то время как улыбка Чонина исчезает так же быстро, как появилась. Он качает головой и смотрит в след Лухану, который уходит искать младшего. Ему следовало знать.
Он следит из-за кулис за тем, как Лухан болтает с Сехуном, его глаза сверкают. У Лухана всегда была какая-то привязанность к Сехуну, так же как и у Сехуна к Лухану. У этих двоих было свое особое пространство лишь для них двоих, в котором Чонину не было места, так что он просто стоял в стороне и дулся. Несмотря на то, что вся обида и горечь давно развеялись, он с растущим страхом наблюдает за тем, как музыка неожиданно достигает стремительного крещендо и Лухан, будто управляемый невидимыми нитями, начинает танцевать свой танец; руки резко рассекают воздух. Его окутывает тенью; движения становятся более резкими, более грубыми, Чонин слышит взволнованные выкрики Сехуна вместе с уродливо-комическим звуком ломающихся костей. Тело Лухана начинает деформироваться, кости безвольно раскачиваются в такт музыке. К растущему напряжению добавляются истошные крики, отчего у Чонина мгновенно пересыхает во рту, дрожащие пальцы сжимаются в кулак. Он не верит своим глазам, когда видит, как Лухан поднимает красную ленту, привязанную к перилам выше, и до того, как кто-либо успевает помешать ему, прыгает – шея зажата в петле. Его ноги бесконтрольно болтаются взад и вперед, с нежной хрупкостью и изяществом; рыдания Сехуна превращаются в печальный, скорбный напев. Картина почти мучительно красива. Чонин сглатывает. Расстояние до пола, кажется, внезапно сокращается, и Чонин падает. Рука нащупывает карман. Пальцы сжимаются на чем-то круглом.
Банке таблеток с сорванной этикеткой.
Чонин приходит в себя на холодной плитке мраморного пола, тяжело дыша. На голове отчетливо чувствуется ушиб, на правом виске формируется голубовато-фиолетовый выступ, отдающий болью, если коснуться. Он будто служит болезненным напоминанием тому, о чем он почти забыл.
Чонин тянется за пачкой сигарет. Это необходимость, говорит он себе, жадно затягиваясь. Губительная зависимость – обмен души на токсины.
Чонин несколько дней не выходит из своей квартиры и совершенно игнорирует телефон, разрывающийся от постоянных звонков. Ему нужны тишина и спокойствие. Одиночество. Так, как это было всегда.
Он проводит часы в ванной, пуская густые кольца дыма и заполняя пространство вокруг себя атмосферой мрачного уныния. Затемненные окна блокируют большую часть солнечного света, лишь тусклые отблески зеркала пляшут в темноте, преломляясь и отражаясь от воды. Он курит одну сигарету за другой, задаваясь вопросом, почему же он все еще чувствует себя таким пустым, когда дым уже должен был исправить это.
(Подмените немного души на сигаретный дым – и никто не заметит разницы.)
В глазах двоится – еще мягко сказано; мысли в тумане, по подбородку стекают капли спиртного. Квадратная плитка ванной кажется шахматной доской. Чонин не может различить, сколько пустых бутылок на полу – пять или десять – они двоятся и множатся в секунды. Не то чтобы он был против, если их станет больше. Опираясь на ванную, он тянется за очередной бутылкой Maliibu. Плитка расплывается, голова идет кругом, но как только пальцы смыкаются на холодном стекле, предметы растворяются и исчезают. Остается лишь темнота.
Как только дым рассеивается, перед глазами предстает знакомая картина покер комнаты и ее зловещей, гнетущей атмосферы. Это его дом, но он все еще чувствует себя не совсем на своем месте. Постоянные игроки тоже здесь, они расхаживают вокруг, искусно разодетые в шелк и дорогие украшения, мерцающие в слабом свете (хотя абсолютно всё здесь – чистой воды подделка). Чонин не помнит, какой сегодня день, уже давно не помнит. Он садится за стол на свое привычное место. Дайм, Пенни и Доллар приветствуют его кивком, и он отвечает им с угрюмой вежливостью.
Чонин делает глоток вина; оно шипит в горле, словно фейерверк, прожигая за собой след. Он ослабляет галстук-бабочку и ловким движением берет свои карты.
Карты не так уж хороши, но с этим можно играть. Ведь покер – проверка судьбы и блеф, в конце концов. По лицам игроков невозможно читать эмоции. Их сияющие маски отражают лицо Чонина. Они улыбаются. Он хмурится.
Внезапно свет выхватывает из толпы знакомое лицо. Во рту пересыхает. Чонин сглатывает.
Он бросает карты и встает, игнорируя все протесты. Фигура будто неуловима и, кажется, умудряется проскользнуть даже в самые крошечные просветы среди плотной толпы людей. Чонин решительно расталкивает их; губы плотно сжаты, светлые волосы спали на глаз. В некотором смысле эта игра с преследованием напоминает покер – он также гонится за тузом, пытаясь разоблачить его блеф. Чонин игнорирует тени и бежит вслед за фигурой, большие шаги стремительно сокращают расстояние. Человек идет дальше, шаг за шагом, его темп дразняще-медленный.
Они сворачивают за угол к коридору, ведущему к лифтам. Чувство дежавю закрадывается в его сознание, но он все так же решительно следует за незнакомцем. Двери лифта открываются, и человек входит внутрь. Чонин бросается вперед, проскальзывая в щель закрывающихся дверей, и сжимает руку на плече незнакомца, чтобы повернуть его к себе лицом.
Его лицо ему знакомо. Это Кенсу, тот самый Кенсу. Чонин моргает. Бледная кожа и большие глаза – все, о чем он может думать. Кенсу улыбается ему, губы изгибаются в полуухмылку, когда он жмет нужную кнопку. Двери открываются, и перед глазами предстает темная аллея; гранитная дорожка поблескивает от дождя. Здесь их ожидает припаркованный кабриолет Porsche, сияющий красный корпус нарочито роскошный и вызывающий. Чонин улыбается и оборачивается, чтобы поймать взгляд Кенсу, но тот уже отряхивает свое пальто и садится на место водителя.
В этом должно быть что-то странно-отталкивающее, Чонин не может не думать о холодном ночном воздухе, просеивающемся сквозь его светлые локоны и раздражающем кожу. Автомобиль, сверкая, проносится по городскому пейзажу, царапая краску медленно ползущих автомобилей и немного своей. Светофоры вспыхивают зеленым, город все еще живет, хоть улицы и пустуют, и в этот момент мир принадлежит только им. Подпевая песне Crappy Cartel, раздающейся из колонок, Кенсу достает непривычно высокие ноты, и Чонин чувствует себя почти дома. Это походит на плохое воспоминание, что он спрятал глубоко в себе, предпочитая забыть, а теперь вынужден переживать его вновь.
Even outside the outer space
I’ll still be lost in your sweet gaze
Чонин ловит на себе взгляд Кенсу, от чего по телу пробегает дрожь, а давно потерянная искра вспыхивает снова. Кенсу наклоняется, чтобы поцеловать Чонина, губы впиваются достаточно сильно, чтобы оставить синяк. Боль захватывает, посылая по венам дрожь приятного возбуждения. Внезапно Кенсу поворачивается и резко выворачивает руль, отправляя автомобиль в полет с крутого склона. Визг шин играет свою песню смерти, машина переворачивается в воздухе, затем падает, загорается и взрывается на дороге внизу. В эти несколько секунд Чонин сидит рядом с горящим Кенсу, пальцы дрожат, вцепившись в руль, пока он смотрит, как беспощадное голодное пламя пожирает бледную кожу, превращая ее в пепел.
Чонин просыпается в море белого света. Сознание идет против собственных запретов и заново открывает старые раны, разрывая швы, которые он так кропотливо накладывал. Дверь открывается, и в палату входит доктор; темные волосы аккуратно уложены на бок, хирургическая маска скрывает часть лица.
– Доброе утро, Чонин. Как самочувствие сегодня? – его голос спокойный и успокаивающий, и подсознание Чонина оказывается зачаровано этим томным чувством безопасности. Голова гудит.
– Все в порядке. Я могу выйти на улицу? – спрашивает он, и даже не удивляется тому, что его голос звучит на несколько тонов выше обычного.
Доктор смеется. Изгиб его губ, когда он говорит, кажется Чонину довольно манящим.
Судя по бейджу с именем, доктора зовут Кенсу, но Чонин никогда не называл его как-либо иначе, кроме как Доктор. Он чувствует холодное, как лед, прикосновение, когда ладонь ложится на его лоб, чтобы проверить температуру. Это привычная ежедневная проверка, но Чонин всегда вздрагивает от этих прикосновений.
– Были ли какие-либо галлюцинации прошлой ночью? Осознанные сновидения или ходьба во сне?
Чонин не отвечает. Теперь он даже не уверен, что реально, а что нет.
Доктор кивает, делая пометки в своем блокноте.
– Я попрошу медсестру принести вам немного конфет, и вернусь после того, как навещу ваших друзей, хорошо?
Он с любовью щекочет подбородок Чонина; касание обжигающее, и Чонина немного трясет, когда тот уходит.
Будто картинка из старого черно-белого фильма, мутное изображение руки доктора, тянущейся к нему и притягивающей его ближе, заполняет его сознание. Чонин моргает, чтобы отогнать это воспоминание. Дверь приоткрыта.
Не раздумывая, он вскакивает и выходит, оставляя свою тюрьму позади.
Он стоит в коридоре, в темноте зловеще мерцает указатель ВЫХОД. Не теряя времени, Чонин бросается бежать в противоположном направлении, распахивая одну дверь за другой, затем выбирается сквозь дыру в колючей проволоке. Он почти уверен, что все не может оказаться так просто.
Он натыкается на темный тоннель. Грязные стены скользят под касанием его пальцев, так что он сжимает их в кулаки и продолжает идти. Его отец однажды сказал ему кое-что:
В конце тоннеля всегда есть свет. Он укажет тебе верный путь к дому.
Его отец умер, когда ему было двенадцать. Он не верил этим словам до его смерти и тем более не верил после, потому как от природы он был довольно пессимистичным ребенком. Но сейчас он видит вдали крохотное пятнышко, оно в самом конце тоннеля. Это крохотное пятно белого цвета – прямо как говорил его отец.
Чонин продолжает идти.
Подойдя ближе, он понимает, что это не свет. Это фигура, стоящая к нему спиной; светлая рубашка развевается на ветру. По мере приближения белый цвет становится все более и более тусклым, а затем начинает рассеиваться, сливаясь с черными стенами тоннеля. Он хмурится, шаги становятся более настойчивыми в попытке достигнуть фигуры до того, как она сольется и станет одним целым со стеной, а сам он застрянет здесь.
Он уже так близко, но судьба решает побыть стервой: неожиданно он путается в собственных ногах и падает лицом на землю.
Никакой боли, никакого удара.
Все заплывает черным.
Чонин открывает глаза и щурится от света, что просачивается в комнату сквозь окно возле кровати. Садясь, он чувствует на лбу холодное полотенце и вздрагивает от резкой головной боли. Затем замечает человека, спящего на краю своей кровати. Слабый утренний свет создает золотистое свечение на бледной коже и темных волосах. Чонин выскальзывает из постели как можно тише, пытаясь не разбудить Кенсу и игнорируя неутихающую в голове боль.
Его отражение в зеркале ванной комнаты поражает: болезненная кожа, темные мешки под глазами, оттенок налитых кровью глаз сочетается с цветом крови, непрерывно капающей из носа. Он стирает след тыльной стороной ладони – развод красного на смуглой коже навевает туманные воспоминания о содранной сияющей красной краске и внутренностях, сожженных в кучку едкого пепла.
– Как ты сюда попал? – интересуется Чонин. Кенсу хмурится в ответ, скрестив руки на груди, губы плотно сжаты.
– Тебя не было на работе всю неделю, ты не отвечал на мои звонки, и ты спрашиваешь меня, как я попал в твою квартиру? – голос Кенсу тихий, но твердый.
Чонин смотрит на время и дату. Судя по всему, он отключился на неделю. Никогда еще это не длилось так долго.
– Я болел.
– И ты не мог позвонить и сказать мне об этом?! Я же, черт возьми, волновался, я стучал в твою дверь каждый день до и после работы, перебирая сотни вариантов того, что могло случиться с тобой…
– Прости.
– Ты ужасен, Чонин.
Вновь повисает напряженная тишина. Никто не берется нарушить молчание.
Через некоторое время Кенсу вздыхает. В выдохе чувствуется смирение.
– Как ты себя чувствуешь?
– Уже лучше.
– А выглядишь ужасно.
– Прекрасное сочетание.
Кенсу невольно улыбается, а Чонин просто пожимает плечами.
– Я пойду принесу продуктов из дома, чтобы приготовить ужин, – говорит Кенсу. Чонин кивает, направляясь в ванную, чтобы умыться.
Убедившись в том, что дверь закрыта, он как можно тише собирает пустые бутылки спиртного и прячет их за раковину, затем брызгает водой на пол, пытаясь смыть запах спиртных напитков и сигаретного дыма.
Кенсу заходит в темную квартиру с пакетами, полными еды. Внезапно его нога на что-то наталкивается, и он останавливается, чтобы поднять это. В его руке небольшой флакон с таблетками и наклейкой на обратной стороне. Он читает надписи с недоверчивым взглядом, пытаясь разобрать, что это. Он никогда раньше не видел таких таблеток. Из ванной доносится шум воды, Кенсу быстро прячет флакон в карман и уходит на кухню.
У них простой ужин в виде каши с овощами. За столом гнетущая атмосфера, Кенсу безуспешно пытается начать беседу, но все его мысли зациклены на таблетках, в то время как Чонин просто ковыряет свою еду, изо всех сил пытаясь не уснуть. Он ужасно устал.
Внезапно прямо о ложку разбивается капля красного. Он тут же прикрывает пятно кашей и вытирает след на лице, делая вид, что всего лишь чешет нос.
(Становится трудно дышать.)
– Тебе снятся сны? – неожиданно интересуется Чонин.
– Иногда. Но не часто, – отвечает Кенсу, немного удивленный этим жестом Чонина, но тем не менее он рад. Кажется, у них намечается прогресс.
– Но когда снятся, что ты видишь? – продолжает Чонин.
– М-м-м… Обычно многие детали из моих снов быстро стираются из памяти. Но я знаю, что мне снятся сумасшедшие вещи. Иногда мне снится совершенно другой мир.
– А тебе когда-либо снился… кто-нибудь?
– В смысле, люди?
Чонин кивает.
– Когда-то мне снились разные приключения с моими одноклассниками. Но это было так давно. Сейчас мне редко снятся люди. Должно быть, я старею, – смеется Кенсу.
Чонин заставляет себя улыбнуться.
– Ага.
Когда Кенсу уходит, Чонин, с зажатой меж пальцев сигаретой, садится напротив окна. Ночь предназначена для глубоких размышлений, и с тяжелым вдохом он начинает думать о своих снах. Он использует сигарету, чтобы рисовать невидимые линии на своем одеяле.
Его сны всегда были связаны с покером. Они были побегом от работы – захватывающая игра, основанная на удаче и совпадениях, вместо бесконечных чисел и изменяющихся графиков. Кроме того, в его снах всегда была неуловимая фигура, всегда манящая подойти ближе, но никогда достаточно близко. Так было до тех пор, пока в его жизни не появился Кенсу и у фигуры появилось лицо – лицо Кенсу.
Он продолжает рисовать, уже перейдя на простынь. Очередная капля алой крови падает рядом с ним, но он слишком увлечен, чтобы обратить внимание.
В тот момент его сны вышли за пределы покерного стола и стали переноситься в абсолютно любые места, что частично хранились в его памяти. Все его сны принимали облик Кенсу и углублялись в старые воспоминания. Кенсу был их единственной постоянной, так что иногда Чонин мог даже забыть, в каком сне он только что был – но он помнил Кенсу. Среди них были сны о мотоцикле, об аварии под Crappy Cartel, о Лухане и о больничном докторе. Они постоянно меняются, они всегда разные, но в каждом есть Кенсу, который выводит его из его кошмаров.
Сигарета ломается надвое, содержимое просыпается на простынь.
Почему Кенсу? Потому что он единственный, кому не наплевать на него? Чонин вытаскивает из пачки новую сигарету, щелкает зажигалкой, и комнату заполняет дым. Он затягивается, затем выдыхает.
Так много вопросов без ответа.
Аптека в круглосуточном магазинчике как минное поле из различных препаратов и сложных названий, но Кенсу, стиснув зубы, решает во что бы то ни стало найти то самое. Держа таблетки Чонина в руке, он подходит к стеллажу, глазами изучая этикетки. Он не знает, почему так озабочен этим, но это так. Недельное отсутствие Чонина на работе без каких-либо объяснений пугает его, ведь он знает, насколько тот трудоголик, ну, если не учитывать его безразличие. Кенсу не знает, зачем так усердно пытается заставить парня захотеть открыться ему. Жалость? Нет, нечто большее. Быть может, это одиночество, что скрыто за холодным безразличием в глазах Чонина.
– Я могу вам помочь?
Кенсу оборачивается и встречается взглядом с продавцом. Он непроизвольно сглатывает: невероятно высокий парень с широкой улыбкой во все тридцать два чем-то напоминает ему куклу Чаки.
– Эм-м… конечно. Я бы хотел узнать, где можно найти инструкцию для этих таблеток, – Кенсу показывает ему таблетки, затем ждет, пока Чанель – как написано на его бейдже – роется среди десятков разных флаконов и упаковок.
– Вот, это снотворное. Вы должны получить рецепт на него у…
– Снотворное?
– Да, и довольно сильное. Эти таблетки безусловно лучшие, достаточно небольшого количества. Вы должны получить рецепт у врача, если хотите купить их. В противном случае, если случится передозировка…
Кенсу не слушает дальше. Его руки дрожат, он бормочет быстрое "спасибо" и выбегает из магазина.
Ночь пугающе тиха и спокойна. Он бросается к автобусной остановке, но к его разочарованию, следующий автобус приедет лишь через 20 минут. Обеспокоенный, он достает из кармана телефон и набирает номер Чонина.
– Да? – Чонин отвечает слегка хриплым голосом.
– Чонин, у тебя все в порядке?
– Ну да. А что?
– Ничего. Просто интересуюсь, – Кенсу смотрит на таблетки в руке. – Что ты сейчас делаешь?
– Ничего особенного, просто лежу в кровати, – лениво тянет Чонин, пытаясь достать баночку с сорванной этикеткой. Он высыпает содержимое в стакан с алкоголем, в динамике слышится тихий звон таблеток, падающих на стеклянное дно. Остальное свободное место он заполняет бренди, затем делает большой глоток.
– Хорошо, дождись меня. Я скоро вернусь, и мы можем посмотреть фильм или еще что-нибудь. Только ничего не делай и просто подожди меня, ладно?
– …ладно, – голос Чонина ленивый, звучит отдаленно. Телефон выскальзывает из его ладони и с глухим стуком падает на пол. Чонин сонно моргает, глядя в потолок своей комнаты. Он может видеть звезды – мигающие огни, которые то исчезают, то возвращаются и мерцают вновь. Белые крапинки множатся, поедая черный, напоминая ему экраны старых черно-белых телевизоров с плохим сигналом. Он чувствует себя немного сонным, веки кажутся слишком тяжелыми, чтобы держать глаза открытыми. С губ срывается внезапный смешок, затем снова тишина. Невероятно тихо. Его окутывает сгущающийся мрак.
– Не плачь, – шепчет он в пустоту, пока по лицу текут слезы.
Откуда-то слышится тихий звук, подобный треску, кажется, повторяющий его имя, но он слишком далеко, а Чонин просто слишком устал, чтобы шевельнуться. Он делает судорожный вдох, затем выдох.
Глаза закрыты.
(И он не спит.)
Открыв глаза, он понимает, что находится в темном тоннеле. Ладонь сжимает ткань белой рубашки, но он все еще повернут к нему спиной. Он сделал это. Он догнал тот самый свет в конце тоннеля. Человек оборачивается, это Кенсу, и он улыбается. Чувство озарения и свободы ощущается вместе с ветром, взъерошившим его волосы, и Чонин думает, что, может быть, теперь его место здесь. Место, где есть все, что ему нужно, где он спокоен и счастлив, пока Кенсу рядом.
Внезапно Кенсу тянется вперед, чуть ниже его подбородка, сжимая шею, и все рушится.
Чонин вскрикивает, выпуская ткань из рук, в то время как образ Кенсу растворяется, рассыпаясь в облако белого пепла. Теперь перед ним стоит он – точная копия его самого, с его натуральными темными волосами и темной кожей.
– Ну здравствуй, Чонин. Вижу, ты наконец нашел меня, – голос его двойника мягкий и приятный, на лице ленивая ухмылка.
– К-кто ты? – спрашивает Чонин, пытаясь не запинаться. Он видел предостаточно монстров в своих снах, но в его копии есть что-то, что пугает его гораздо сильнее любого из них.
– Я – это ты, ты – это я. Так, как это и должно быть, – он протягивает руку, подзывая Чонина вперед.
Он сглотнул. Ноги сделали шаг сами по себе, нерешительно шаркая вперед под тяжелым весом.
– Я та часть тебя, что ты всегда искал, – говорит двойник, убеждая и протягивая руку еще ближе. Стопы непроизвольно продолжают шаркать вперед.
– А Кенсу?
– Кенсу был лишь проекцией, тем, кого ты перенес в наш мир, лицо, которое ты всегда стремился найти. Но дело вовсе не в нем, Кенсу никогда не был важен. Тебе был нужен лишь я, так сильно, что ты желал этого, как одержимый…
Его слова эхом отдаются в сознании Чонина, повторяясь снова и снова, словно мантра. Чонин делает шаг вперед, уже охотно, и с каждым шагом темнота будто сгущается еще больше. Но она успокаивает, будто утешает и шепчет на ухо все будет хорошо. Чонин смотрит в его глаза и видит мелькающие, будто калейдоскоп смерти, воспоминания, в которых он видит свою душу. Он видит все те воспоминания, что так усердно пытался запереть, но они – это часть его самого, и сбежать от них невозможно.
Чонин делает последний шаг в его объятия и чувствует горячие мягкие губы на своей шее.
– Нам не нужен никто другой, пока мы есть друг у друга.
Чонин закрывает глаза и отпускает себя.
В конце тоннеля всегда есть свет
Он укажет тебе верный путь к дому.
Кенсу смотрит на телефон, монотонные гудки говорят о разрыве связи. Страх комом поднимается к горлу, руки холодеют, становятся влажными и липкими.
До автобуса пятнадцать.
Он бросает взгляд на таблетки в своей руке.
И бросается бежать…