Море плескалось и манило, поблескивало серебром и золотом на верхушках волн, дразнило своей таинственной глубиной. Слишком подвижное, оно как будто имело отдельное сознание и волю, которые делали его могущественным живым существом, а не просто стихией. Именно так о нем, кажется, думали моряки — даром, что на борту почти все являлись магами и колдунами.

Дьюар смотрел на очертания острова, с каждым часом все яснее проступающие из утреннего тумана. До боли в глазах, до белых пятен от слепящего солнца, словно все еще не верил, что позволил себя уговорить на это плавание. Он следил, как берег медленно приближается, и все сильнее чувствовал почти забытое, похороненное под корнями старой липы, гнетущее чувство обиды. На фоне Дьюара Аста выглядела просто невозможно счастливой, напоминая его самого почти в таком же возрасте, впервые попавшего на корабль. Все три дня, сколько длилось их плаванье, девчушка не переставала носиться по палубе, путаясь под ногами у моряков. Она заимела привычку останавливаться в нескольких шагах от кого-нибудь и пристально, почти не моргая, наблюдать, что поначалу лишь сбивало их с толку. Один старый боцман, заметив ее настойчивое внимание, не растерялся и с готовностью заговорил — историй из богатого опыта у него оказалось больше, чем селедок в бочке, а посидеть на солнышке с трубкой он любил куда больше, чем трудиться. С тех пор Аста подходила прямо к нему и дергала за полы длинной, заскорузлой от морской соли, куртки и показывала пальцем куда-нибудь в море. Боцман как будто понимал странный язык ее жестов, кивал, затягивался трубкой и начинал неспешно рассказывать.

— Не-ет, это не корабль, всего лишь скалы торчат из воды. Мы называем их Серым Стражем, потому что они как будто охраняют Вассагский остров. Неужели тебя так взволновал тот пиратский город, о котором я упомянул в прошлый раз?

Рассказ ненадолго прерывался, пока моряк делал очередную затяжку, и Аста нетерпеливо топала ногой. Ей не нравился дым, она морщилась и фыркала, но терпела ради интересной истории.

— Лейрана — это в самом деле чудно́е место. А знаешь, почему оно так называется? Ясное дело, нет, ты же еще совсем как головастик. Давным-давно моря бороздил пиратский капитан по имени Гэлл Фэргрик. Он был удачлив и ловок, сумел захватить столько кораблей, что создал собственный маленький флот. А вот сердце капитана захватила одна единственная женщина…

Как раз во время очередного перерыва Дьюар оторвался от созерцания горизонта и перебрался в тень под навесом. Теперь боцман сидел рядом, и его грубоватый, громкий голос волей-неволей заставлял вслушиваться в давно знакомую историю. На севере ее рассказывали совсем не так, как на южных берегах, и уж конечно не так, как в западной Эдории, где Дьюар услышал ее впервые, но все же некоторое в ней оставалось неизменным.

— Корабль Гэлла, «Черная Молния», вошел в небольшой порт на западе, чтобы пополнить запасы воды и провизии, а капитан отправился прогуляться по городу. Он никого не грабил на суше и вообще выглядел вполне приличным человеком. Поэтому, когда он появился на рыночной площади, его карманы сразу же заинтересовали местных воришек. Редкий разбойник решился бы подойти к человеку, носящему на поясе саблю, но один храбрец все же нашелся, и, пока пират торговался с портнихой, у него стащили кошелек, — боцман страшно вытаращил глаза и посмотрел на Асту так, что она шарахнулась, однако любопытство ее от этого лишь возросло. Пока рассказчик, посмеиваясь, выбивал трубку, девчонка нетерпеливо ерзала на месте. — Гэлл не был бы пиратским капитаном, если бы спускал такое, поэтому он погнался за воришкой и собирался как следует его вздуть… Хоть паренек и знал городские улицы как свои пять пальцев, удрать от ловкого преследователя не сумел. А когда Гэлл схватил беглеца, то понял, что его надули дважды: вор оказался не мальчишкой, а девчонкой, причем такой хорошенькой, что на нее не поднялась рука даже у заядлого пирата. И, как ты догадываешься, Гэлл не захотел ее оставлять.

Дьюар тихо фыркнул, ни на миг не веря в эту часть легенды, но глаза Асты все еще сияли чистейшим любопытством, и боцман довольно продолжал:

— Девушку звали Лейри. Она с радостью вступила в команду «Молнии», потому что море влекло ее с самого детства, а желание посмотреть мир было в ней куда сильнее страха перед неведомым. Это были самые знаменитые и отъявленные пираты запада, с ними избегали встречи и корабли Северного Альтура, что сами имеют славу не лучше пиратской, а их имена гремели далеко за пределами вод. Даже у русалочьих рифов побывала «Черная Молния» и сумела вернуться оттуда со всем своим экипажем — невредимой. А затем у Гэлла и Лейри родилось двое детей, в жилах которых с первых дней жизни текли любовь к морю и жажда приключений. Именно ради своей новой семьи Гэлл решился на то, о чем раньше даже не помышлял, как не помышлял и ни один пират до него: он захватил крупный остров, вытеснив с него коренных жителей, и основал там первый и до сих пор единственный город, полностью принадлежащий пиратам. Это стало его маленьким королевством, Лейраной, названной в честь прекрасной Лейри.

Боцман не стал упоминать о том, что через несколько лет правления Гэлла сместили и вскоре зарезали свои же непутевые подданные, а после и ни один король, герцог или властитель — в зависимости от того, как каждый из них себя называл — Лейраны не удерживал трон более пяти лет. Но Асте и так хватило, чтобы слушать с раскрытым ртом. Дьюар, наверное, впервые видел ее такой внимательной и заинтересованной: в руках ничего, даже пояс от платья теребить перестала, в лицо рассказчику заглядывала заискивающе, каждое слово ловя, к месту будто прилипла и даже на само присутствие эльфа внимания не обращала, что тоже можно за редкость счесть. Для Дьюара то был настоящий отдых — впервые с момента ее появления.

— Ох, долго еще? — с нижней палубы, словно первоцвет навстречу солнышку, показался Акила. Лицо его побледнело в тон парусам, и выглядел он в целом не лучше, чем те, кого Дьюар выкапывал из-под земли. Очертания Вассагских островов все еще виднелись лишь смутным силуэтом, и это заставило Акилу тяжело вздохнуть.

— Попробуй расслабиться и смотреть на горизонт, а не себе под ноги, — добродушно посоветовал боцман, завидев страдальца. — Видишь во-о-он ту точку впереди?

Акила повернулся, куда тот указывал, чуть прищурился, стараясь разглядеть не то дрейфующую лодку, не то небольшой островок, побледнел еще больше и поспешно перегнулся через борт.

***

Они ступили на берег Острова Магов на закате того же дня. Песок шуршал под ногами, скрадывая шаги самым обычным, ничуть не магическим образом, холодный морской ветер на пустынном пляже еще злее трепал одежды и волосы, а впереди, на каменистом склоне, начиналась широкая дорога, вымощенная гладкими булыжниками. На лице Акилы, впервые видевшего легендарный остров, против воли проступало легкое разочарование.

— Здесь… — он не находил слов, но спутник и без того прекрасно понял начатую мысль.

— Слишком обычно? Да… Господа-маги не любят тратить силы на всякие мелочи, поэтому нанимают простых людей, чтобы строить вот эти дороги, латать стены и заниматься другой грязной работой… Все как и везде.

Братья-торговцы, что владели кораблем, ушли далеко вперед, а вот матросы, тащившие на спинах сундуки и мешки, согласно закивали. Акила и Дьюар следовали за ними неспешно — один наслаждался долгожданным ощущением твердой земли под ногами, другой боролся с нежеланием идти к замку, а маленькая Аста так вовсе уже начинала клевать носом.

***

Замок выглядел зловещей химерой, протянувшей к небу скрюченные пальцы-башни. Его окружали толстые стены из отшлифованных каменных глыб, рядом с которыми кованые ворота смотрелись почти игрушечными, хоть и достигали высоты в два человеческих роста. Многочисленные окна светились огнями, создавая впечатление несчетных глаз, следящих за путниками, а крыши, пристройки и даже ярусы этажей пестрели таким разнообразием, словно стремились во всем перегнать друг друга.

— Кому только пришло в голову строить такое странное сооружение? — вслух удивился Акила. — Или на это тоже был скрытый умысел?

Дьюар хмыкнул.

— Посмотри на него днем. Этому замку не одна сотня лет, он перестраивался и достраивался каждым из своих владельцев, а их тут жило немало.

И в самом деле, вблизи стало заметно, что некоторые из стен — потемневшие и замшелые, тогда как другие ровные и гладкие, еще не успевшие в полной мере испытать всю злобу местных ветров и вьюг. Но так просто войти в святая святых Ордена им не позволили: за воротами путь преградил мощный детина, носящий длинную синюю мантию, как принадлежность к основному кругу никогда не покидавших остров хранителей.

— Представьтесь и назовите цель своего визита, — заученно пробасил он, окидывая взглядом троих гостей.

Дьюар не растерялся, но раздраженно скрежетнул зубами.

— Харрейман, ты же знаешь меня. Я много лет состою на службе Ордена и до сих пор не шел против правил.

Привратник спокойно кивнул.

— Знаю, Дьюар, но таковы те самые правила. Кто с тобой?

Спорить было бесполезно. Некоторые законы существуют, чтобы их нарушать, но только не здесь — оплот Ордена являлся тем местом, где застрявшие в прошлом старики ревностно следили за исполнением каждой традиции.

Дьюар нехотя закатал рукав, обнажая грязную повязку на ладони, белесые, тонкие и частые шрамы, ползущие от запястья по предплечью, и выше — почти у самого локтя — выжженный клеймом знак из трех рун, сплетавшихся, как грызущиеся собаки. Харрейман посмотрел и вновь скупо кивнул.

— Это Акила, он тоже маг и лекарь, а девочка — сирота. Ваш Орден все еще подбирает детей с даром, так ведь?

— Безусловно. Наставники сейчас заняты, так что вам отведут комнаты, а утром вашу девочку проверят и пристроят к делу. Это единственная цель, с которой вы прибыли?

— А ты думаешь, я так сильно соскучился по твоей роже и рыбной похлебке три раза в день?

Если и можно было получить менее желанное приглашение погостить, то только от городского тюремщика в Туэле, оплоте жестких законов и гонений на магов всех мастей. Даром, что в противовес этому княжеству для магов Вассагские острова — самое безопасное место в мире, даром, что здесь с лихвой хватало коллег — и даже некромантов. От одной мысли задержаться в старом замке хотя бы на день у Дьюара начинало свербить в печенках.

Им в самом деле отвели комнаты — парочку из тех гостевых углов, в которых за деревянной дверью не было ничего, кроме узкой кровати и пары гвоздей в косяке, чтобы повесить плащ. Не было даже места: кое-как оштукатуренные стены прижимались друг к другу с такой теснотой, словно стремились обняться на радостях от встречи. Вот оно, пристанище богатейшего ордена магов с изнанки — отрешенно подумал Дьюар, скидывая на покрывало свои скудные пожитки.

Таких комнаток здесь был целый этаж, как дыр в термитнике. Они ждали гостей, что то и дело прибывали на остров с какими-то своими делами и обычно также быстро отбывали назад, хотя некоторые и задерживались значительно дольше. В подобной комнатке Дьюару уже доводилось ночевать, только в этот раз ему повезло чуточку больше — здесь было окно. И хотя это обещало безжалостный сквозняк, пронизывающий через жалкое покрывало, когда ночью с моря подует холодным ветром, — это также означало и небольшой глоток воздуха, не пропитанного вековой пылью да едкими снадобьями, поэтому Дьюар поспешно распахнул ставни.

***

Гости оказались предоставлены сами себе на целый вечер, и если Дьюару это казалось невыносимо долго, то для Акилы, наоборот, стало возможностью заглянуть в запретные двери. Оставив утомленную путешествием Асту дремать в комнате, он спустился с жилого этажа и сразу же словно окунулся в какую-то иную реальность.

Изнутри таинственный замок магов напоминал лабиринт без начала и конца: все пристройки соединялись друг с другом множеством коридорчиков, лестниц и внешних переходов между балконами, так что впервые попавший сюда травник ощутил смутное желание пометить свой путь хотя бы угольными крестами на стенах, чтобы суметь вернуться. Замок дышал узкими окнами, говорил дверными петлями и рассыхающимися ступенями, смотрел сквозь нарисованные глаза великих магов, чьи портреты украшали коридоры и залы, словно и впрямь был живым существом, отрешенно наблюдающим за мельтешением маленьких человечков на своих ладонях. Это ощущение наверняка охватывало всех прибывающих, и от того они начинали еще больше спешить, еще сильнее погружаться в дела, избегая думать о зрячих стенах. Акила до сих пор представлял себе тихую и чинную резиденцию, в которую невероятно тяжело попасть — в действительности же по коридорам сновало столько народу, что суровый взгляд привратника и нежелание моряков брать чужаков на борт начинали казаться едва ли не вымыслом. Или откровенным пусканием пыли в глаза.

Такая оживленность замка вполне объясняла нежелание Дьюара покидать свой тесный угол, но, несмотря на это, Акила не мог побороть скребущую на сердце тревогу. В холодной голубизне глаз некроманта никогда не удавалось прочитать, что он на самом деле думает или чувствует, но в последнее время тон его речи и поспешность движений — да что там, все в нем начало сквозить совершенно незнакомым отчуждением. Порой он словно где-то не здесь находился или спал наяву — такое создавалось впечатление и когда Дьюар вернулся с деревенского кладбища, и когда минуту назад скрылся в отведенной ему комнатке. И если в первый раз Акила списал все на темень ночи, путающую глаза и накладывающую на все свой отпечаток, то в этот объяснение никак не находилось. Он чувствовал острое желание поговорить с кем-то, —

казалось, будто тонкая нить ускользает из пальцев, а он сам по слепоте не видит ее конца, — но в этом полном магов замке, оживленном, как базарная площадь в праздничный день, не было ни одного знакомца.

Сюда действительно не приезжали просто так, в праздном путешествии, поэтому все встречные выглядели страшно занятыми. Юноши в одинаковых серых одеждах сновали туда-сюда с увесистыми стопками книг, чем выдавали в себе учеников Ордена. Гости же, разодетые с богатым разнообразием, чаще ходили группками, таскали какие-то свертки, шумно делились новостями и тут же, в коридорах, заключали сделки. Акиле попалось сразу несколько комнат, в которых обосновались небольшие лавочки, продающие самые немыслимые ингредиенты, книги и инструменты. В отличие от торговцев в Нордмарре, здесь не предлагали зелья от всех болезней и амулеты, отпугивающие нечисть, волков и сборщиков податей — только то, что на самом деле необходимо чародеям и алхимикам в их ритуалах.

В широком зале, уставленном длинными лавками, проходило какое-то собрание. Почтенный старец увлеченно рассказывал зрителям о своем открытии, но так как он постоянно перескакивал то на вальранский говор, то на ассийский, Акила почти ничего не разобрал и тихо проскользнул дальше.

К его большому сожалению, на глаза почти не попадалось синих мантий — как коротко заметил Дьюар по дороге, именно такие носят все местные маги, постоянно живущие на острове, как знак своей прямой принадлежности к великому Ордену и особого положения. А если таковые и встречались, они были настолько погружены в дела, что отвлекать их выглядело бы сущим кощунством.

Единственный ничего не делающий человек сидел перед распахнутым окном холла и покуривал длинную трубку, выдыхая наружу облачка едкого дыма. По одеянию его можно было принять за очередного торговца — не слишком вычурное, но весьма добротное и яркое, с кучей сумочек на поясе и скрученным хлыстом у бедра. Ни дать ни взять типичный ассийский купец, привозящий лошадей на продажу… Но совершенно случайно в глаза бросился знак на тыльной стороне руки, держащей трубку — точно такой же, как тот, что Дьюар показывал привратнику в доказательство полученного разрешения заниматься некромантией. Впервые вид мастера подобного искусства вызывал у Акилы… Да, похоже, это чувство даже можно было назвать радостью или хотя бы облегчением, потому что незнакомец не казался таким же мрачным и нелюдимым, как хорошо знакомый Акиле эльф. Напротив, на его губах скользило нечто вроде легкой полуулыбки, едва уловимой, как на знаменитом портрете первой императрицы Аннаира, что придавало необходимой бодрости для попытки заговорить.

***

В последний раз Дьюар уезжал отсюда, клянясь никогда не возвращаться. Убегал, поджав хвост, подобно побитая собака — зализывать обиды, ожог клейма на руке и не сбывшиеся ожидания. А теперь вот снова смотрел на то же море, почти из того же окна — или не того, а соседнего, какая разница, если их выстроился ряд в десяток и за каждым одно и то же? Следовало бы радоваться, что его впустили на остров как гостя, не заставляя отчитываться за каждый шаг, объясняться в каждом поступке, доказывая, что все еще послушен установленным правилам и верен слову, но почему-то радоваться было выше его сил.

Море раскинулось от одной створки окна до другой, отделенное лишь узкой полоской каменистого берега. С высоты оно казалось еще менее дружелюбным, чем выглядело вблизи, когда плевалось солеными брызгами прямо в лицо; теперь в сгущающихся сумерках его воды напоминали темную кровь, разлившуюся вдоль жертвенного круга, густую и вязкую. Острые верхушки сосен, подступающих к самому подножию замка с этой стороны, казались пиками дрогнувших стражей, что должны были стоять между вверенной им крепостью и злой стихией, но испугались и теперь сами прижимались к стенам в поисках защиты. Дьюар не мог бы осуждать их за это, потому что сам имел прискорбное желание скрыться, убраться куда-нибудь подальше от этого места, где вечно пахнет магией и интригами. Глядя на море, он мысленно спрашивал себя, зачем согласился вернуться на остров. А также зачем согласился подобрать девчонку, почему не направился сразу на юг, как делал обычно, когда на деревьях начинали сохнуть листья, ради чего с покорностью привязанного бычка следовал за спутником в те моменты, когда тот поступал наперекор всем разумным доводам и себе в ущерб, бросаясь на помощь чужим, незнакомым и даже не всегда благодарным людям?

И, не желая облекать в слова, просто чувствовал — из-за того же страха, что гонит сосновых воинов к стенам старого замка.

Когда они впервые встретились, этот рыжий травник вызывал у Дьюара только раздражение. Взъерошенный, слегка неуклюжий, полный праведного гнева и стремления заставить «черствого некроманта» прийти на помощь к «ни в чем не повинным горожанам». Решимости у него было хоть отбавляй, но вот умения… Воспитанник какого-то деревенского знахаря, который и сам о магии знал разве что по наитию, — и несмотря на это, он готов был броситься в самое пекло, не подозревая о том, что в его силах вызвать дождь и потушить пламя. Была какая-то таинственная сила в этом негромком голосе, в мягком понимающем взгляде, в совершенно шаманских бусинах между рыжих волос, над которыми обученные маги только смеялись. И противиться этой силе — все равно, что ладонями от текучей воды отгораживаться. Такие люди умеют согревать своим присутствием, а одиночество холодит душу порой не меньше, чем само Загранье, и отходить от теплого очага в студеную зиму становится жутко, как никогда, потому что рискуешь потеряться в закоулках собственных кошмаров.

Дьюар приоткрыл дверь в полусонный коридор. Почти все из обитателей замка, постоянных и заезжих, уже разошлись по комнатам, и здесь наконец-то воцарилась благословенная тишина, а также хоть мало-мальски правдивое ощущение того, что слух самих стен ненадолго притупился, сморенный той же дремотой. Дверь в комнату Акилы находилась прямо напротив, стоило лишь миновать несколько других одинаковых дверей вдоль коридора. Она была такой же серой, как все остальные, с отполированной бесконечными прикосновениями круглой ручкой и точно так же не внушала ощущения гостеприимства. Дьюар ненадолго задумался, так уж ли важно ему поговорить с Акилой именно сейчас или лучшее время настанет все же после рассвета, но вспомнил, что утром наставники Ордена придут за Астой, а значит, начнутся долгие прощания, суета и выяснение подробностей, среди которых ни для каких разговоров уже не будет места. И все-таки постучал.

Акила не спал, сидел на кровати со слегка потрепанной книгой, которую дочитал уже до половины. Впрочем, стоило признать, книга не была слишком толстой, а некоторые ее страницы, как заметил Дьюар еще с порога, полностью занимали рисунки. Увидев товарища, травник оживился, на пару мгновений его губы словно сами собой растянулись в привычной мягкой улыбке, но вскоре снова озабоченно сжались. Походило, что он не успел додумать какую-то мысль и сейчас напряженно старался успеть за ней, но она ускользала вместе с последним отсветом заката.

— Мне дал ее один новый знакомый, — Акила приподнял книгу, позволяя рассмотреть обложку с подкрашенной надписью. — Скажи: то, что здесь написано — правдиво?

Дьюар чувствовал стойкое отвращение к книгам с тех пор, как дни и ночи проводил в перелистывании пыльных страниц, попытках разобрать кривые почерки почивших мэтров и бесконечном перечерчивании рунных карт. Наставник считал это полезным — книги занимали ученика, заставляя сидеть на одном месте и удерживая от лишних вопросов, ответы на которые можно было отыскать под их заплесневелыми обложками. Но вот про это конкретное произведение, однажды попавшееся им во время посещения близлежащего городка, он отозвался яснее и красочнее всего — бросил его в огонь после пролистывания первых глав.

— У сочинившего этот трактат болтуна никогда не было некромантского дара, да и дара к магии вообще, — проворчал Дьюар, хотя бы в этой малости соглашаясь с наставником безоговорочно. — Он пишет с чужих слов и то, что ему удалось запомнить, многое путая на ходу.

— Но все же… — Акила покачал головой. Какие-то невысказанные вопросы мучили его слишком сильно, чтобы сдаваться перед первой баррикадой. — Вот тут, про «Печать Загранья». Он говорит, что после соприкосновения с миром мертвых некромант и сам будет как мертвый, пока не «вкусит жизни чистой и всеобъемлющей». Что это значит?

— Вот из-за подобных книжонок некоторые и думают, что мы едим младенцев на завтрак, — с коротким смешком выдал Дьюар. Потому что в этих стенах и со старым товарищем это могло сойти за шутку — плохую, заметно натянутую, но шутку. С незнакомцами приходилось быть осторожнее — могли и впрямь поверить. — Нет никаких печатей, и нет ритуалов, их снимающих… Представь, что смерть как паутина, она прилипает к тебе, если ты ее касаешься. Налипает все больше и больше, пока не скроет своим коконом, поэтому иногда необходим огонь жизни, чтобы ее сжечь. А когда жизнь вспыхивает ярче всего? Последний вздох перед погружением в Загранье и приход в мир из тьмы небытия, рождение и совокупление… Это даже проще, чем жарить младенцев, не находишь?

Акила было закашлялся, невольно скосив глаза на мирно спящую у стеночки Асту, затем слегка покраснел.

— Так ты с тем парнем… Эм… Дело в этом, да?

Ночные разговоры — странные вещи, потому что умеют в момент оборачиваться совсем не тем, с чего начинались. Не успел и глазом моргнуть, как от безобидного обсуждения дерьмовой книги речь вдруг перетекла к каким-то неуклюжим объяснениям допущенных промахов, и вот уже всем участникам становится страшно неловко. Днем таких превращений обычно не случается, но ночь обнажает многое из того, что должно быть скрыто навсегда.

— С чего вдруг тебе вздумалось разобраться в некромантии, друг мой? — скрежетнул зубами Дьюар, чувствуя, как предательски горят кончики ушей, и ненавидя собственное бессилие над ними. — И заодно в моих связях?

Воцарившееся молчание было резким, как удар молота, и поистине громким, как медвежий рев. Не приходилось напрягать слух, чтобы разобрать шебуршание мыши в стене и нестройный храп в соседней, а может, и соседней с ней комнате, зато собственные мысли умолкли, съежились в голове, оставив звенеть только последнюю произнесенную фразу.

— Видит Мать, я не то хотел сказать, — Акила не отвел глаза, не отвернулся, но на его лице отразилось такое обезоруживающее раскаянье, что парировать было нечем. — Мне поведали кое-что о Лардхельмском чернокнижнике… И если бы я знал раньше, что ты был его учеником, то не просил бы тебя плыть на этот остров, где каждый подозревает…

Ночные разговоры обычно становятся либо очень приятными, утопающими в неге и сладкой откровенности, либо безжалостно вскрывают старые коросты, добираясь до живого мяса. Этот относился точно не к первым.

— Тебе поведали не все. Тогда магистры предложили мне встать на их сторону, и да, это было очень ценное предложение, которым нельзя пренебречь. Некоторые думают, что я поступил неправильно, но не сомневаюсь, что в ином случае мы бы так и не встретились.

Показалось, что слова падают гулко, как металлические горошины, но облегчения после их выталкивания не наступало. Наоборот, скинутый с ними вес памяти рождал сосущую пустоту, в которой тут же начинали плодиться воспоминания, связанные с орденским замком: как его привели сюда — в место, что когда-то в детстве могло стать ему домом, однако так и не стало — в кандалах, словно преступника, и Дьюар ждал не обвинений даже, а сразу приговора; как вместо этого в зале совета прозвучало простое и твердое «отныне ты станешь служить Ордену». Много воды утекло, так много, что он почти перестал думать о печати, которую поставили магистры, тем более, что с тех пор они больше не требовали его к себе. Можно было даже поверить, что в самом деле отпустили на все четыре стороны… Дьюар не страдал доверчивостью, но все равно больше не вглядывался в каждого встречного, подозревая его в принадлежности к Ордену, не боялся засыпать из-за мысли, что кто-нибудь, тайно поддерживавший Лардхельмского колдуна, но не решившийся высказать свое мнение, обвинит его в выдуманном предательстве. Осталась лишь привычка прятать уши, потому что некромантов по свету все еще бродило много, а вот эльфов-некромантов — несравнимо меньше, но и та постепенно превращалась в размытый призрак прошлого.

Дьюар все еще не верил, что ему хватило смелости не только свыкнуться и сжиться с пугавшими воспоминаниями, но и буквально повилять у них перед носом голым задом — своим появлением здесь, ни много ни мало, в сердце замка, из которого когда-то не чаял унести ноги. Внутри его трясло от бури волнения, ужаса и азарта, которые впервые за долгое время прорвали тщательно выстроенную плотину.

Акила как будто чувствовал то же самое. У него был особый талант к пониманию — не жалкому сочувствию, от которого становится лишь тошнее, а искреннему, человеческому пониманию, что располагало к нему людей больше любой другой из добродетелей. Вот и сейчас он не стал сыпать словами, раздражающими в своем звучании, просто подошел и осторожно, будто приручая дикого зверя, положил руку на плечо. Этого оказалось достаточно, чтобы заставить бурю утихнуть, потому что иногда все, что нужно человеку — знать, что он не один.

***

Когда ты ребенок, мир сужается вокруг тебя в маленькую точку, за пределами которой таится огромная неизвестность. Она и пугает, и манит одновременно, но ее почти невозможно пересечь, если при этом твою ладонь не держит крепкая рука, направляет и ведет. Для Асты мир теперь заключался в двух странноватых взрослых, которые как раз и стремились в эту неизвестность с упорством и нетерпением, от чего она едва поспевала за ними. Один был добр и ласков, почти как отец, второй — молчалив и груб, но не так страшен, как, наверное, казалось ему самому. Страшно Асте делалось только когда эти двое начинали спорить.

Она прижималась к стенке и внимательно слушала тон, которым переговаривались взрослые. Они думали, что девочка спит, поэтому говорили тихо, почти шепотом, но слишком нервно, чтобы не привлекать внимания. В дороге все споры, которые случались между ними, неизменно бывали о ней, и теперь Асту страшило, что именно в этот раз маленький мирок рухнет, оставив ее навсегда среди мрачных стен неуютного, даже почти враждебного замка. Одну.

Взрослые говорили о непонятных, своих взрослых делах, которые вызывали только смутную тревогу, и Аста, стискивая в кулачке гладкий зеленый камешек, изо всех сил старалась вслушиваться. Этот подарок, что добрый дядя дал ей еще при первой встрече, будто наполнял храбростью и отгонял черные тени, злобно зыркающие из углов, от чего становилось почти уютно, и страх уходил. К тому моменту, как разговор оборвался, исчерпав весь свой запал, Аста и впрямь мирно посапывала во сне.

***

Когда ее разбудили, серую комнатку освещали яркие лучи. И пусть перина не была мягкой, а грубая ткань подушки натерла щеку, покидать теплое гнездышко из шерстяных одеял отчаянно не хотелось. Она зажмурилась, спрятала лицо от света и зарылась еще глубже, чтобы продолжить смотреть чудесный сон, в котором они ехали через цветущие летние луга, а не хмурое преддверье осени. Но не тут-то было.

— Поднимайся, соня, сегодня тебя ждет особенный день, — раздалось над ухом прежде, чем с нее стащили одеяло.

Аста замотала головой, но ее безжалостно вытянули из кровати и сразу запустили гребень в спутанные со сна волосы. Прежде этот взрослый всегда позволял ей немного понежиться и покапризничать, но что-то изменилось сегодня утром — его движения стали жестче, торопливее и скованнее. Чуткие пальцы заплетали косы все так же аккуратно, но это не сопровождалось, как бывало раньше, негромким рассказом о диковинных животных южных краев, древних героях с их благородными подвигами или байками из собственных недалеких, но насыщенных событиями странствий. И потому в тишине, заполнившей маленькую комнату, Аста отчетливо услышала ровные, быстрые шаги. Дверь позади нее распахнулась, и девочка завертелась на месте, пытаясь рассмотреть вошедшего, потому что шаги эти не походили на привычную походку хмурого эльфа.

— Вы готовы? — требовательно спросил незнакомый громкий голос.

Тогда Акила выпустил ее косу с неровно повязанной на конце лентой, и Аста смогла посмотреть на высокого, почти достающего головой до дверного косяка, бородатого мужчину в синей мантии.

— Почти. Сейчас придет Дьюар…

— Ему нельзя присутствовать при ритуале, — отрезал бородач. А когда Акила взял Асту за руку, то качнул своей большой головой и сказал: — Вам тоже. Когда наставник будет определять, насколько силен дар ребенка, посторонние маги не должны находиться рядом, иначе это помешает точной оценке. Вам сообщат, сможет ли Орден взять ее на обучение, через два часа.

Из его речи Аста поняла немного: только то, что ее собираются увести куда-то, где она останется совсем одна, как в ночных кошмарах, и ее глаза защипало от обиды. Но Акила крепче сжал руку.

— Я хотя бы провожу ее. Можно?

Лицо бородача в мантии как будто окаменело — и этим сразу не понравилось Асте. Он не повел даже бровью в ответ — молча передернул плечами и развернулся, печатая шаг так же четко и быстро, как пришел. Аста ни за что не захотела бы за ним следовать, но за руку ее держал тот, кому она доверяла, и потому даже узкие коридоры замка колдунов не казались такими страшными.

***

В сам зал, освещенный так ярко, что глаза начинали болеть и слезиться, Акилу не впустили. Он ласково потрепал Асту по макушке и остался на пороге — его взгляд чувствовался спиной до тех пор, пока высокие двустворчатые двери не захлопнулись, и тогда ей захотелось сжаться в клубочек и спрятаться. До сих пор Аста боялась темноты, потому что именно в темноте прятались страшные чудовища из баек, которыми пугают непослушных детей. Темнота оживляла воображение, и темнота же скрывала знакомые лица, создавая иллюзию, будто рядом никого нет. Но здесь, наоборот, не было ни одного темного угла, ни одного укромного местечка. Аста стояла посреди зала вся как на ладони, и прямо на нее сверху лился свет из огромных окон в потолке. Свет отражался от зеркал, покрывавших все стены, от белых блестящих плит пола. Больше вокруг ничего не было.

За одним из зеркал приоткрылась узкая потайная дверь, впуская в зал человека в белой мантии. Аста не знала, что такие одежды носят все наставники Ордена, обучающие молодых магов искусству владения даром, поэтому в первое мгновение он показался ей призраком, сотканным из лучей того же ослепляющего света, и она была готова бежать, но этот «призрак» схватил ее за руку и заговорил вполне человеческим голосом, чуть хрипловатым и спокойным:

— Куда это ты спешишь, будущая адептка? — у человека в белом были совсем седые волосы и частые морщины вокруг глаз. Теперь, когда он стоял так близко, Аста смогла его рассмотреть, и он уже не внушал страха своим видом. — Мы немного пообщаемся прежде, чем ты вернешься к тем важным делам, что ждут тебя за дверью, хорошо? Я покажу тебе несколько картинок.

Его голос звучал, как у фокусника на ярмарке, этим человек в белом наверняка пытался расположить ее к себе, но его глаза вовсе не были такими же добрыми, как глаза Акилы, хотя имели почти тот же серо-зеленый цвет. Старик улыбался только уголками рта, но все остальное его лицо оставалось строгим, а — дети остро, как никто, чувствуют фальшь улыбок. Асте не хотелось верить ему, не хотелось слушать, она думала лишь о том, что за дверью ее и правда ждут.

В сказках о волшебниках и колдунах, которые рассказывал Акила, магия всегда представлялась чем-то ярким и удивительным. Как та ягода, что он сам мог вырастить за пару минут, заставляя крохотное семечко пробуждаться и тянуться вверх, как второе солнце, загорающееся под потолком глубокой пещеры, в которой знаменитые герои отдыхают после сражения с драконом, как сотни оживших статуй, марширующих по дорогам к королевскому дворцу… Но у старика, наверное, были другие представления о ней, потому что он не сотворил даже маленького чуда, только сипло и неразборчиво бормотал что-то, водя руками над головой Асты.

— Смотри, — велел он, поворачивая ее к одному из зеркал.

Смотреть не хотелось, потому что пронзительный свет, разбивающийся на множество лучей, резал глаза, но Аста вдруг обнаружила, что ее голову крепко держат, не давая отвернуться. Она засопела, обиженно кусая губу, попыталась вывернуться — напрасно, словно пичужка из крепких силков охотника. И посмотрела прямо перед собой, в отражение.

Взгляду открылся хоровод зеркал, бесконечно тянущийся вправо и влево, бесконечно повторяющий ее собственное лицо и возвышающегося позади белого старика. Это было совсем не то, что отражение в речной воде или начищенном подносе — чистое, незамутненное, оно в точности повторяло каждую гримасу, каждое малейшее движение, даже каждый встопорщенный волосок на ее голове. Аста вгляделась, впервые изучая себя настолько явно. А потом вдруг увидела другое, взрослое лицо.

Женщина страшно вытаращила глаза и побледнела, губы у нее дрожали.

— Сиди здесь и не высовывайся! — шептала она, заталкивая Асту под опрокинутую телегу. Дыра в борту была тесная и узкая, женщине приходилось расшатывать одну доску, в кровь раздирая ладони, пока девочка, наконец, смогла протиснуться. — Только ни звука, малышка, поняла? Спрячься и молчи, как когда вы играли с папой во дворе. Ни звука!

Она повторила это еще раз, и ее лицо исчезло, оставив Асту одну в полутьме хлипкого укрытия.

Эта сцена всплыла из глубины зеркала, заставив девочку отшатнуться. Губы задрожали сильно-сильно, глаза налились слезами, но ей все еще приходилось смотреть в стекло. Теперь она видела, как прежде симпатичное отражение кривится, как по его щекам ползут мокрые дорожки. Аста словно вновь оказалась там, на твердой и холодной земле, где затем ее окружила сплошная темнота. Она не помнила, как разбилась повозка, не помнила, что случилось после, словно до появления Акилы — тогда еще лишь незнакомца со смешной кожаной тесьмой на голове — пролетела целая вечность. И вечность та была полна страха, непонятных звуков, ржания лошадей, холода от мокрого подола платья, больно царапавших осколков, попадавших то под руки, то под живот…

Она затопала ногами, но старик не отпускал, а картинка в зеркале не менялась. Стебельки травы мельтешили прямо перед глазами, что-то хрустело, булькало и стучало снаружи, а девочка упрямо зажимала рот грязными ладонями, потому что в ее голове еще стоял последний строгий наказ: «Молчи, не звука!». Она послушно молчала и когда вокруг сгустилась темнота. Совсем не такая мягкая и прозрачная, какая бывает по ночам, а плотная, как будто голову накрыли черным покрывалом, холодная и враждебная. Аста не видела даже собственных рук — до тех пор, пока рядом не возникло едва различимого свечения. Если прикрыть глаза и сильно-сильно потереть веки, то в темноте начинают появляться цветные пятна — вот именно такое пятно, чуть зеленоватое и постоянно перетекающее из одной формы в другую, проплыло перед Астой, а за ним еще одно, и еще…

Старик резко убрал руки с ее головы, и она чуть не упала. В носу противно щипало и хлюпало, через него стало трудно дышать, а ниже, в горле,  поселилась густая тошнота, которая уже бы вырвалась наружу, успей девочка съесть хоть что-нибудь на завтрак. Аста попеременно то шмыгала носом, то пыталась проглотить мерзкий комок, то терла влажные от слез глаза, лелея страх от внезапно проснувшихся воспоминаний и теперь уже искренне радуясь яркости солнца. Стоило прикрыть глаза, как та самая тьма с зеленоватыми щупальцами вставала перед ними, и потому Аста старалась держать их широко открытыми, как только могла.

Старик громко позвал кого-то. Она даже не поняла этого, но потайная дверь вновь раскрылась, пропуская теперь синие мантии — такие же, как были на бородаче. Их отражения заплясали в стенах, и Аста вздрогнула — ей показалось, в зал вошла огромная толпа, но стоило тем приблизиться, как они превратились всего лишь в двух совершенно не запоминающихся людей.

— В чем дело, наставник Гарен? У вас возникли проблемы?

— У нас у всех проблемы, друг мой! Эта девчонка — совсем не то, что мы думали!

Они говорили прямо над ее головой, но каждое брошенное слово несло какой-то смысл лишь само по себе — целиком он ускользал от Асты, к тому же, громко хлюпающий нос мешал разбирать сипящий голос наставника.

— В ней вовсе нет никакого магического дара, она вляпалась в… Некогда такие вещи называли «аквар-мор-нон». Это скверна, но живая скверна.

— Наставник Гарен, что вы такое говорите?

— Это часть… души, если можно так назвать. Часть того, что остается после гибели некоторых существ нематериальной природы. Высших духов, например. Ее нельзя обнаружить так же просто, как настоящего подселенца, но она, несомненно, обладает некоторыми его свойствами и может влиять на своего носителя, иногда очень сильно влиять!

— Ничего не понимаю, наставник. Что делать с этим «аквар-как-там-его»? Нам готовить ритуал для изгнания?

— Ух, недоучки. Нельзя! Ее нельзя изгнать, она намертво срастается с душой человека! Можно только избавиться от самого носителя, пока то, что сперва приняли за дар, не выйдет из-под контроля. Вы поняли? Хватайте ее и заприте где-нибудь, пока я обсуждаю с магистрами этот случай.

У нее не было укрытия в пустой зеркальной комнате, и когда толпа отражений двинулась к ней, Аста просто плюхнулась на пол. Ее без труда вздернули обратно, аккуратно, но крепко взяли за руки и повели к выходу, к высоким створкам единственных видимых дверей. От этого в ней тут же всколыхнулась надежда — она ненадолго увидела Акилу. И пусть он был не самым сильным, но он всегда защищал ее, рядом с ним делалось спокойно, безопасно, уютно… Он не успел подойти, потому что ему навстречу тут же бросился один из синих мантий, на ходу что-то объясняя и взмахивая руками, преградил дорогу, пока второй быстро уводил Асту прочь. Ей не хватало силы сопротивляться: даже если она пыталась упираться, подошвы ее новеньких сапожков просто скользили по гладкому полу, уводя в темную неизвестность за гранью знакомого мира. Губы сами собой раскрылись в отчаянном крике, в призыве помощи… совершенно беззвучном призыве.