Звёзды мерцают так ясно, что Атанасия на мгновение теряется в пучине далёких от реальности мыслей и забывает: день ли? Ночь ли? На радость ей мрак сгущается. Небосвод опоясывает голодная мгла, и сумерки покрывают недоступные вершины безвозвратно.
Ластящееся к телу море пускает последнюю волну — и разбивается, теряет свою зеркальную гладь, до утра пренебрегая отражением. Девушка разводит мирную рябь руками, но не замечает в помутневших водах себя. Ей открываются лишь знобкие образы, порождённые недрами её собственного сознания.
Она больше не видит смысла здесь стоять, а потому поспешно направляется к суше.
Море тащит её назад, обвиваясь вокруг икр, но она не подчиняется — и покидает его окончательно, напоследок излишне откровенно вильнув охваченным сборящим шёлком тазом.
Оказавшись на берегу, она ненадолго останавливается и улавливает взглядом загадочный ряд вывернутых полумесяцем следов. Он здесь, догадывается она, но не отступает ни на шаг.
Подцепив ноготками прилипшую к груди ткань, принцесса отдирает клейкую сорочку и откидывает её, допуская к оголённой коже холодные касания ветра. Морозными дуновениями тот скользит по её фигуре, обволакивая изящные очертания и целуя ознобом там, куда другим не дозволено и смотреть. Атанасия опустошает лёгкие и рисует дрожащими пальчиками линию меж рёбер, отчуждённо удивляясь, как хлёстко и раскатисто бьётся её сердце, подгоняемое неутолимыми ожиданиями неги. Стужа вскоре обрывается — её место занимает жар.
— Наконец-то... — лопочет утомлённая девушка, но не удостаивается ответа.
Она сглатывает слюну и пятится. Знакомые ладони накрывают её плечи, льнут к шее и, сцепившись, изливают всё скопившееся в них тепло, насыщая её алчбой подобно тому, как сомелье насыщает пустые бокалы сладко-терпкими винами. Исполненная проникнувшей в неё маной, Атанасия тянет воздух носом и, запрокинув голову, гнётся вслед за движениями партнёра, ведомая набором чувств, которым и по сей день не может дать чёткого названия, даже прошерстив не один десяток книг.
Много лет минуло с тех пор, когда всё это началось.
Что же ввело её в эти вязкие воды? Что, отзываясь гулким рокотом, каждый раз манило её, неопределившуюся, стоило ей почуять аромат его магии, уже переставшей восприниматься как нечто постороннее?
Любовь или похоть?
Чистое, возвышенное желание или глухая к нежности потребность?
И то, и другое?
Она нервно качает головой, будто это может помочь ей избавиться от глупых раздумий. Разве об этом ей стоит размышлять? И стоит ли вообще размышлять о чём-либо? Подле неё её муж. Вокруг — не доступные обычному человеку чудеса и вожделенная свобода, которой порой так не хватает в жизнях наследных принцесс. Чего ради портить момент?..
Думы о хорошем успокаивают её. Принцесса блаженно жмурится, но после решается — и резко распахивает веки, ловя почти неразличимый шепоток колдуна. Слова складываются в короткое, но меткое предложение, предложение — в безликое признание, немного грубое и похабное, от которого у стеснительной принцессы вмиг вышибает землю из-под ног.
И всё же... Когда она успела стать такой жадной?
Ответ настигает её неожиданно. Подпитывая её эгоистичное влечение, Лукас усаживается, привлекая вялую жену к себе. Атанасия же послушно повторяет за ним, высвобождая из хватки незримые поводья и пуская ситуацию галопом на самотёк.
Маг держит принцессу за талию, медлительно проводит руками по её белой спине и перекладывает пальцы на округлые ягодицы. Он силится прижать её к себе ближе, но вдруг осознаёт: ближе уже некуда, — и мельком отодвигается. Сидеть становится неудобно.
Брошенная на растерзание своей туманной уклончивости, Атанасия не сразу понимает, чего муж от неё хочет. Она двигается, танцуючи покачивает бёдрами и, стиснув его ладонь, капризно возвращает на свои рёбра. Он же не отталкивает её — покорно проводит по её животу, испытывая, как она напрягается под его лёгкими прикосновениями, готовая к предстоящему продолжению. От её кудрей, неухоженных и подозрительно колючих, по-прежнему пахнет морем, и его мозг, словно крохотная комнатка, весь забивается этим едким запахом вперемешку с благовонием испускаемой ею маны.
Девушка высвобождается из его объятий и протяжно смотрит на него. Топазы её глаз сияют в фантомном свете луны, как настоящие драгоценные камни.
«Да разве ж можно так на кого-то взирать?» — негодует он.
И он прав. Таким глазам подвластен дар: сводить людей с ума.
Лукас лукаво кривит губы в ухмылке, смешок слетает с его губ.
Как же давно это произошло? Как давно она свела с ума его?
Когда Лукас подминает её под себя, она в предвкушении разводит ноги и, объяв его торс, смыкает пятки. Кожу от нетерпения изъедает навязчивыми мурашками, и принцесса против воли ёжится, но ни на миг не сводит с мужа глаз.
Над плещущимися волнами вяжется мрачно-кровавый рассвет. Где-то там, далеко, среди бордовых туч и тьмы, отблёскивают первые золотисто-лимонные лучи, на вкус такие же кислые и сочные, как слияние разнородных магических импульсов. От солёного воздуха моря кружится голова, от пылких поцелуев — перехватывает дух глубоко внутри, и всё кажется ненастоящим, поддельным, словно мираж.
Маг упирается в тёплый песок локтями и, склонившись над лицом возлюбленной, с трудом разрывает зрительный контакт. Он тщится отвлечься, покинуть омут бескрайних озёр, в которых он напрочь увяз, и тянется к лицу принцессы, намереваясь запечатлеть на её висках, на лбу или окроплённых амарантовыми брызгами щеках поцелуй — не страстный, нет, а полный ласки и трепетно-нежной любви. Но у него не выходит: в наиболее ответственный момент он промахивается — конечно, намеренно — и с яростной жадностью впивается в её прираскрытые губы. Соприкосновение, которое ещё долго, мучительно горит, прежде чем потухнуть, выходит рваным, резким. Оно, казалось бы, безотвязное и излишне мокрое, всё же быстро оканчивается, но повторяется опять.
Всепоглощающее безумие продолжается до тех пор, пока изгрызенные губы не теряют своего чёткого природного контура. Но именно из-за этого прекратить становиться ещё сложнее, чем прежде.
Лукас возвращает руки к по-женски соблазнительным изгибам девушки и дотрагивается до неё вновь, кончиками пальцев ведя по горячей коже. С каждым мгновением в нём, потерявшим былую сдержанность, разгорается животная, жгучая жажда, но он больше не борется с ней, не гонит прочь — напротив, принимает и позволяет нечеловеческой жадности впитаться в него без остатка.
Всё-таки она принадлежит ему, с упоением твердит он себе. Так он думает. Так ему хочется думать. Ведь никому, ни дерзким лордам, ни — тем более! — сыну Псины, не удалось добиться её, благословлённую золотом солнца и блеском перлового месяца. А ему — удалось. Одному ему была подвержена Вселенная. И этой ночью Вселенная даровала ему награду, которую он заслуживал.
Удивлённый истинным пылом своего дыхания, он проходит вдоль грациозных ключиц жены и опускается ниже, терзая её с привычной ненасытностью. На языке он до сих пор ощущает зерном застывшую соль, оставшуюся на её жемчужной коже после краткого купания, и это заставляет его сокрушаться: и почему он не пришёл раньше?
Давно оказавшаяся без единого клочка ткани, прикрывавшей её срам, Атанасия забывает обо всём, опьянённая чужой тяжестью. Под её лопатками проминается земля, но она не обращает совершенно никакого внимания на колкость песчинок, которые при каждом резком движении мага впиваются в её спину с удвоенной силой.
Когда он мельком цепляет зубами жилку на её шее, она извивается, плывёт под его ласками, подобно волне, что качала её саму в неспокойных водах моря всего несколько минут назад. Её тело, впопыхах высушенное магией, покрыто испариной, а волосы слиплись от соли. Некоторые пряди провалились в песок, который липнет всюду, куда только получается достать.
Напряжение клином сводится внизу, и Лукас шумно выдыхает воздух; его плоть твердеет.
Нет, так нельзя, напоминает он себе. Нельзя так мучить себя.
Нельзя мучить её.
Исполненный тремором, он лихорадочно стискивает в ладонях девичью грудь, и её карминные соски, налившись, твёрдыми бусинами катаются под его пальцами. Атанасия следует за его руками, завлечённая одаривающими истомой прикосновениями, и её всю, как изнутри, так и снаружи, пробивает недоступными взору, но крепко воспринимающимися разрядами.
Маг выпускает принцессу из хватки, и она невольно всхлипывает, громко вбирая в себя солоноватый бриз. Роняя руки с плеч партнёра, она едва удерживает себя в сознании.
Жалобно просвистывая непроизвольно слетающие с уст мольбы, она обдаёт его подбородок жаром шёпота и еле слышно молвит:
— Ну же…
Она щебечет тихо, по-птичьи, почти не различая собственного голоса.
Палящие огоньки смородинной радужки Лукаса искрятся не по-доброму. В недрах его дьявольского взгляда Атанасия замечает зачатки тьмы, пожирающей как малейшие, так и вполне крупные отсветы, какие только парят в округе.
Всего на одно мгновение принцесса воображает: а не из-за него ли потерялись звёзды? Не из-за него ли потухли солнце и луна?.. Но её мятежные идеи улетучиваются так же быстро, как и возникают.
Направляя эрегированный член к её неистовой влаге, маг входит в неё, но тотчас же замирает, не успев совершить ни единого движения, погрязший в наслаждении, которое в своих мечтах растягивает на целую вечность. Горячая и до безобразия узкая, жена отвечает ему сиплым придыханием, но, придвигаясь, не разделяет его предпочтений — и настаивает на скорейшем продолжении. Прислушиваясь к её молитвам, Лукас толкается внутрь возлюбленной и отрешённо чувствует, как её податливое лоно отзывается пульсацией — согласием.
Он осторожно, будто боясь угодить в ловушку, отстраняется, но только для того, чтобы слиться вновь. Плач моря заглушает влажный шлепок. Тела любовников блестят, покрытые алмазиками хладного пота, и вскоре снова соединяются, сплетаются воедино.
Атанасия крутит тазом и нетерпеливо жмётся к мужу, завуалированно подгоняя его. Мир окрест неё неявственно распадается на части; туман увлекает прибрежную местность в лиловое марево, и девушка бессознательно задумывается: подводит ли её прожжённое страстью зрение или же ответственность лежит на маге, столь некстати расставшимся с крупицами самообладания? А впрочем, это не столь важно.
К чёрту пляж, к чёрту песок, истошное шипение волн тоже — к чёрту.
Надсадно заполняя лёгкие жарким воздухом, принцесса ахает и судорожно впивается гладкими ногтями в перетекающие под кожей мужа мышцы. За пару секунд она успевает совершить массу лишних действий, и, когда она обхватывает его изнутри, Лукас уже не понимает, хочет ли она его притянуть, задержать или, наоборот, оттолкнуть. Он запускает кисть в её волосы и, поглаживая по взлохмаченной макушке, склоняется над ней, целует, крадя с её губ затаившиеся стоны. Тогда она трепещет, колеблется.
— Лукас!.. — пищит она, и он понимает её без слов.
В последний момент, когда маг нехотя отстраняется и, обессиленный, валится на рябящий песок, Атанасия отпускает и властвующие над ней блаженства, и закравшиеся в недра памяти невзгоды прочь, лишая давно сокрывшуюся в глубине её тела сдавленность крова.
Мозаичная рябь постепенно тлеет. Берег принимает былые очертания.
Пристраиваясь на внезапно смягчившийся до состояния пуховых перин песок, Лукас прижимается раскрасневшимися губами к взмоченному виску возлюбленной и укладывает её, всё ещё вздрагивающую от его касаний, на своё плечо.
Будто наблюдая за происходящим со стороны, Атанасия закидывает локоть на грудь мужа, отчуждённо чувствуя, как по её бёдрам, ноющим от долгой пассивности, скатывается струйка семени.
Принцесса дотрагивается до живота, питая тусклые надежды на то, что оно в ней однажды приживётся.