— Как же там красиво…
Люси всматривается в раскрытое окно. Сквозь туман, тонкой паутинкой оплетший ночную Магнолию, она видит тысячи мерцающих лимонно-желтых огоньков. Уличная прохлада питает утонувшую в духоте спальню, и девичья кожа, почти отрекшаяся от тепла тканей, вмиг покрывается колкими мурашками, когда легкий вечерний ветерок настойчивее врывается в помещение.
Даже сомкнув глаза, Люси вновь замечает плещущийся в окнах соседнего дома свет. Из-за неплотно задернутых шторок всего на мгновение показываются лица, после чего исчезают так же быстро, как и появились. Некоторые из лиц истерзаны грустью, неведомой горечью, другие же сияют теплотой и счастьем, но всех их объединяет одно: своеобразная изящность, таящая в себе по-чудному загадочную непохожесть, благодаря которой по каждому из них можно попытаться предсказать случившуюся историю.
Девушка догадывалась, что под покровом ночи её лицо, спящее и умиротворенное, искоса проглядывающееся через прозрачные занавески, тоже могло скрывать в себе желанную для кого-то загадку, но прежде её это никогда не смущало.
— Хочешь погулять?
Она отвлекается на знакомый голос и, развернувшись, замечает усевшегося на угол постели парня. Его волосы, в беспорядке торчащие колючками, качаются на сквозняке. Заклинательница думает, что Нацу выглядит отчасти заспанным, но одна черта, до безрассудства полюбившаяся ей за долгие годы знакомства, остается неизменной: по-детски яркий задор даже после полуночи не покидает его глаз.
— Нет, — подумав, неловко отвечает она и еле слышно смеется. Радость и спокойствие наполняют её сердце.
Идти она уж точно никуда не хотела. Пустые улицы, обычно полные жизни, пугали её своей молчаливостью, и, глядя на одинокие дороги и пустые лодочки, Люси, привыкшая к чужому обществу, теряла всю уверенность, с ясным трудом нажитую в мириадах боёв. Она прекрасно знала, что рядом с Нацу ей не грозила опасность, однако тратить время, великодушно подаренное ей судьбою на несколько более приятные занятия, она не решалась.
Люси переводит взгляд на колышущиеся шторы и стыдливо тянется к ним, намереваясь, как и все остальные люди, отречься от жизни за окном и безвозвратно спрятаться в своем укромном углу до самого рассвета. Но что-то останавливает её, и она, ища опоры, отталкивается от исстрадавшегося серого подоконника, исписанного многочисленными отпечатками ботинок. Ботинок, ныне стоящих в небольшом обувном ящике её прихожей.
В полулежащем состоянии она придвигается ближе к парню.
Увлечённый доброй улыбкой и мелодичным смехом любимой, Нацу завороженно поправляет атласную лямку её бледно-розовой ночнушки, и тогда её оголенные плечи, укрытые прохладой, против воли отвечают на пропитанные жаром прикосновения. Девушка сводит брови и ёжится, но её лицо по-прежнему не выражает недовольства. Мозолистыми пальцами, огрубевшими от многочисленных тренировок, Драгнил аккуратно проводит по мягкой коже, которая кажется ему холодной, и мелкая дрожь, некогда сковавшая все тело Люси, терпит поражение.
Хартфилия приподнимается на локтях. Пшеничные локоны соскальзывают с её острых ключиц и, щекоча, волнами перетекают на спину. Завороженно помогая верной спутнице усесться, юноша оставляет позади свой грубый нрав, привычные резкость и жесткость, которые ныне были излишни, и осторожно приобнимает напарницу, вынуждая её перебраться на его колени.
— Люси… — вдруг начинает Нацу, и девушка на рефлексе крепче жмется к нему. В темноте она почти ничего не видит.
Когда-то давно, когда она только-только вступила в гильдию и еще не наладила отношений с остальными участниками, по случайности ей довелось услышать от кого-то историю. История больше походила на сказку и повествовала о редких людях, раскиданных по всему миру и наделенных необычными способностями. Одни этих людей нарекли Убийцами Драконов, великими победителями, иные же и вовсе прозвали их Драконами. Много ерунды тогда Люси выслушала о несчастных магах, но точно узнала, что те были богаты некоторыми завидными — и не очень — качествами: отличным зрением, повышенной физической чувствительностью и отменным здоровьем. А потому с тех пор она предпочитала держаться в ночи только рядом с другом и ещё ни разу не пожалела об этом.
Заинтересованная серьёзным тоном начала диалога, она медленно перемещает руку на юношескую грудь. Под ладонью она постепенно ощущает равномерное биение сердца и устраивается удобнее, не разрывая установившегося зрительного контакта. Нацу смотрит на неё долго, протяжно, и Люси отмечает, что серовато-зеленая радужка его глаз трепещет огоньком, то становясь ярче, то затухая и принимая более темный оттенок. Что-то в его взгляде меняется — меняется в лучшую сторону, — но девушка не может понять, что именно.
— Сегодня ты совсем не похожа на дракона, — договаривает Драгнил, и Люси тотчас же переосмысливает его слова.
— Да, — выдыхает она и наклоняется к его губам.
Оставив первый поцелуй, грациозный и невесомый, она тихо, скорее для себя, шепчет, и голос её разливается в ночи:
— Ты прав. Сегодня я совсем не похожа на дракона.
***
— Люси, ты похожа на дракона! — задорно кричит Нацу, брякая ножом и вилкой о посудину. — Прямо как Игнил!
Кусок курицы, недавно преподнесенный голодному Саламандру официанткой, играючи проскальзывает между острыми концами столовых принадлежностей, и на прелестной расписной тарелке, увенчанной извилистыми узорами, навеки остаются царапины, глубокие и продолговатые. Не привыкший к этикету, легко вспыльчивый, юноша окидывает завистливым взглядом устроившегося на столе Хэппи — кот, жмурясь и мурлыча от удовольствия, поедает поджаренную форель — и, уподобляясь пушистому другу, бросает ненавистные приборы на стол, после чего смело хватает чавкающее при натиске мясо руками.
Люди оборачиваются на шумный возглас, а с нескольких столиков поодаль начинает доноситься шепоток. Никто из присутствующих посетителей не обращает внимания на яркие метки-татуировки, свидетельствующие о принадлежности парочки к известной гильдии, и придурковатое поведение парня, совершенно не свойственное <i>нормальным</i> посетителям общественных мест, вызывает у многих откровенное недоумение.
Сгорая от стыда, Люси нервно кривит челюсть и трясущимися пальцами сжимает короткие углы своей расклешенной юбки. Перед глазами у нее мельтешат неуклюжие, измазанные по локоть в жирном, склизком соусе клешни Нацу, который с каждой прошедшей секундой все сильнее вызывает в девушке раздражение и тешит разбушевавшуюся в её душе брезгливость.
Люси всегда ненавидела походы в кафе и уж точно никогда бы не позволила себе, проклятой дружбой с Нацу, явиться в ресторан, пусть ей и очень хотелось. Обреченная на косые взгляды, она ни за что бы не согласилась составить парню компанию и сегодня. Но сегодня был <i>особый</i> день. Сегодня был День Рождения Игнила — Нацу отмечал его вместо своего, — потому Люси, как и любой другой хороший друг, не смогла отказать приятелю в праздновании столь важного события.
— И чем же я напоминаю тебе дракона? — держа в себе скопившуюся ярость, наигранно дружелюбно спрашивает она. — Боже, Нацу, вытри руки, это отвратительно!
Под заливистый смех напарника Люси протягивает ему салфетку и, силясь унять дергающееся от бессилия веко, стирает с юношеской кожи верхний слой соуса. Салфетка пропитывается вязкой жидкостью и, прилипая к рукам мага, меняет свой цвет с нежно-белого на оранжевый.
Хартфилия вздыхает и, отложив подальше промокшую бумажку, передает Нацу вторую, еще, к счастью, сухую и чистую. Теперь он вытирается по-нормальному, но уже самостоятельно.
— Разве сама не видишь? — будто убеждаясь в своем бреду сильнее, продолжает улыбаться он, настолько неаккуратно убирая остатки еды с локтей, что мерзкие брызги разлетаются во все стороны. — Ты же совсем как Игнил!
— Ай-я! — вдруг поддакивает Хэппи, доселе не проронивший ни слова, и тогда возмущение Люси подскакивает до предела.
Возможно, кот даже не ведал, о чем шел разговор, и просто мяукнул без дела, но девушку это не устраивало. Ее хрупкие чувства в очередной раз были задеты, и она не могла позволить себе молча принять новую порцию глупых и бессмысленный оскорблений от своей дурной команды, которой уже давно было пора поучиться манерам.
— Ты что, опять пытаешься назвать меня толстой? — почти рыча, выплевывает она и откидывается на спинку иронично покачнувшегося под ее весом стула. Сидушка жалобно скрипит, грозясь вот-вот треснуть, но стойко удерживает выпавшее на ее плечи истязание и остается в прежнем положении.
Люси смахивает со лба выступившую капельку холодного пота и прикрывает глаза, пряча дергающееся веко.
Хэппи замечает это, давится хохотом и тотчас же сипло закашливается, цепляясь коготками за продранную шкурку рыбы. Ветер колышет вскинувшийся чубчик на его лбу, то и дело задувая короткие прядки коту в широко распахнутый зубастый рот и вынуждая его плеваться.
Продолжительное время ничего не понимая, Нацу переводит ошеломленный взгляд то на друга, выплюнутые голубые пучки шерсти которого позже обнаруживает в своей тарелке, то на обиженную фею, вроде как удостоенную душевным комплиментом, но отчего-то безмерно грустную и сердитую.
Драгнил удивленно поднимает брови.
«Странная же ты все-таки, Люси!» — делает вывод он, но не высказывает своих мыслей вслух, потому как прекрасно понимает, что сейчас это навредит Люси еще сильнее. А вредить своей любимой напарнице он никогда не хотел: Люси была крайне дорога ему. Да, он иногда подшучивал над ней, ну и что с того? Ничего обидного он говорить всё же не смел.
И почему Люси до этого не догадывалась? Она же умная! Она же Люси!
— Нет! — наконец отрицает Нацу и хмурится, словно сам вот-вот предастся неведомым обидам. — Люси, ты опять что-то себе выдумала и обиделась. Я же ничего плохого не имел в виду.
— Ты меня драконом обозвал!
— А вот и неправда! — он, насупившись, фыркает. — Я сказал, что ты похожа на Игнила. Это другое!
— И как это меняет ситуацию?
>Держась из последних сил, Люси пронзительно взвизгивает. Задыхающийся от смеха Хэппи теряет остатки голоса и далее лишь продолжает то ли хрюкать, то ли икать, шумно втягивая в свой оттопыренный носик воздух и с нечеловеческим храпом выдыхая его через рот.
Посетители давненько притихли и теперь с огромным интересом наблюдали за перепалкой, а с улицы собиралось все больше зевак, пришедших на крики и ныне подглядывавших через окна за ссорящейся парочкой и их помирающим котом.
— Бедное животное… — вздыхает кто-то неподалеку. На радужной футболке того человека приколот значок, побуждающий вступить в группировку, посвященную защите животных.
— Да, совсем молодожены озверели. Уж лучше не заводить им детей, — шепчут обожатели детей и покачивают коляски с орущими младенцами.
— Да-да… — соглашаются со всеми иные, относительно адекватные, и настойчиво кивают, еще не осознавая, насколько им повезло, что взъевшаяся на своего <i>мужа</i> блондинка слишком занята делом и их не слышит.
— Драконы бывают и плохие, а Игнил хороший всегда! — с умным выражением лица внезапно поясняет Драгнил. Люси недоуменно косится на него, но молчит. — Люси всегда заботится о нас с Хэппи, как когда-то заботился обо мне Игнил. Что тут неясного? Странная же ты, Люси.
Когда он заканчивает свою краткую речь, Хартфилия закрывает лицо ладонями и тихонько охает, чувствуя, как общение с Нацу постепенно поедает её всю изнутри. Со временем она даже начинает понимать глубокий смысл его слов, и от этого ей становится ещё хуже.
Нацу вырос под крылом дракона, который защищал, учил и воспитывал его, вспоминает она и борется с накатившим на нее стыдом. Игнил дарил Нацу тепло и любовь, необходимые любому живому существу. И теперь в сердце Нацу, почти вплотную с Игнилом, появилось особое место для Люси. А она этого не оценила.
Люси не думала, что невзначай слетевшее с уст Нацу сравнение с драконом, огромным, зубастым, владеющим уничтожающей силой, кроющейся, к слову, в его дыхании, — а для ранимой девушки, тщательно следящей за собой, это было важно! — имело исключительно положительный характер. Она приняла его высказывание за грубые шутки, а оно оказалось необычным признанием в любви.
— Извини, Нацу, — виновато жмется она и ласково касается руки обрадовавшегося извинениям друга. — Я тоже считаю тебя частью семьи, если ты об этом.
***
Люси смотрит в его глаза и выдыхает — сдается. На душе почему-то становится легко, и она сбрасывает с себя ту ненавистную фиолетовую вуаль — стыд и правильность-покорство, — в которую ее изо дня в день всё плотнее заворачивали с самого детства. Няньки-мамки твердили ей о целомудрии, о девственной гордости, воспевали преданность мужу. А Люси, даже будучи в достаточно юном возрасте, ценила свободу и ясный ум, не тронутый стереотипами, но не могла себе позволить то, чем обладал каждый обычный подросток. Ведь Люси не была обычным подростком — она была дамой, она была леди Хартфилией, и отсутствие выбора было предначертано ей судьбой ещё до рождения.
Но теперь все изменилось. Поблизости больше не было ни нянек, ни мамок. Зато был он — обещанный муж. Далеко не благородных кровей, без романтики, без колец и документов, немного потрепанный в мелких драках и измученный честными мировыми сражениями, уставший — полностью изменившийся, — но все-таки муж.
Нацу тянется вперед и, аккуратно дотрагиваясь дрожащими пальцами до бледного девичьего лица, притягивает любимую ближе. Он заправляет выскочившие блондинистые пряди за её уши и проводит криво остриженными ногтями по мягкой коже её доброго лица. Её щеки, словно впервые, вмиг покрываются малиновыми кляксами, и девушка начинает нервно кусать разалевшиеся губы. Смоченные слюной, они по-манящему вызывающе поблескивают в свете блеклой настольной лампы, и Драгнил, отчего-то взволнованный, обезумевший, наконец-то решается совершить то, ради чего он вновь и вновь, без сожалений, жертвовал здоровым сном.
Люси в предвкушении ёрзает на его колене, но Нацу не отстраняется и, будто ничего не замечая, с переполняющим его всего желанием целует её. Сначала рвано и кратко, на пробу, а после — протяжно, истощяюще-крепко, с любовью и… болью.
Люси блаженно жмурится, ближе сдвигая ноги и обхватывая бёдра юноши. Держа на безопасном расстоянии локти, она щедро отвечает на будоражившие нутро чувства Нацу и, то и дело склоняясь, усыпает поцелуями его лицо и макушку. Поглаживая его по волосам, она отдаётся завладевшему ею упоению, из последних сил хватаясь за реальность и не позволяя похоти, плохо знакомой ей по предыдущему опыту, безвозвратно похитить её разумом, — но все выходит из-под контроля.
Когда в следующий раз она тянется к тонким губам Драгнила, уже тысячу раз оставлявшим на её собственных, более нежных и пухлых, бесцветные отметины, она окончательно забывается. Под веками мерцают невероятного вида картины, содержание которых, по-изящному пышное и необъятное, в итоге оказывается смазано и расплывчато. Мир вспыхивает — и меняется, земля уходит из-под ног, и Люси, брошенная в кромешную бездну, ощущает укол удовлетворения: ни ноги, ни земля ей в столь жгучие мгновения были не нужны, как не нужно было и всё остальное; её волновал один только Нацу и то, как он трепетал и благоговел перед ней — как он боролся с собой и своей врожденной грубостью лишь ради неё, ради Люси.
Хартфилия ценит его усилия и краснеет пуще прежнего, стыдясь природы оплётших их чувств.
Язык Саламандра опаляет полость её рта, проводит по ровному ряду зубов и — скорее ненамеренно — цепляет пульсирующую от укусов кожу губ. Девушка с характерным причмокиваем разрывает поцелуй и вновь глядит на Нацу. Его зрачки, обрамлённые с разных сторон изумрудными стебельками, заострились, вытянулись, и он, потерявший спокойствие, вдруг стал совсем похож на дракона — на того, с кем и против кого был рожден сражаться.
Вероятнее всего, заметь она на себе подобный взгляд в другой обстановке, Люси бы непременно ужаснулась — и поступила бы правильно, — но столь безумной ночью, которая стерла все рамки допустимого и недопустимого, она, не ожидая от себя подобного предательства, внезапно сочла этот взгляд привлекательным.
— Ты так смотришь на меня… — поддавшись легкому изумлению, бормочет она и глубинно косится в сторону, не способная более выдержать напора.
— Потому что ты очень красивая, Люси.
Тихий баритон Нацу, совершенно ему не свойственный, фальшивым эхом разносится по спаленке и, подобно заевшей пластинке, прокручивается в голове девушки. Млея от разливающейся в груди теплоты, та молчит и не смеет прерывать сложившийся разговор, отрешенно надеясь услышать что-нибудь ещё, — и слышит:
— Ты сегодня красивее, чем когда-либо. Красивее всех, Люси.
***
Огонь порывается вперед, желая взвиться ввысь и обрести свободу, но у него ничего не выходит: маг спокоен духом и умело держит свой дар под контролем. Поэтому он лишь с язвительным прозрением повинуется, послушно вытягиваясь дальше, и, отпуская последнюю шутку, вдруг жжет руки замерзшей девушки. Не привыкшая к излишнему жару, та невольно вздрагивает, когда пламя охватывает тыльную сторону её припухшей ладони. Синяк быстро наливается кровью.
— Ай… — цедит сквозь зубы она, но не позволяет себе большего. Она — достойный маг. Она должна уметь сохранять спокойствие даже в самых тяжелых ситуациях. И она будет это делать.
Сражение проиграно, вспоминает Люси и смаргивает выступившие слезы. Температура в помещении чрезмерно низка, и заклинательнице мнится, словно влага, давеча смочившая её разнежившиеся веки, вмиг превращается в лед. Заиндевевшие реснички под весом поблескивающего осадка распрямляются, перекрывают обзор. Хартфилия усердно трет глаза, силясь прогнать ненавистную боль, и боль всё же уходит, впуская на смену долгожданную надежду.
Нет, плакать нельзя, ведь это еще не конец. Задание только-только начинается, и обрывать его при первой же неудачной попытке было бы глупо — такое поведение уж точно не входило в планы ни одного волшебника из Хвоста Феи.
— Болит?
Люси дрожит и, поведя затекшими от бездействия плечами, косится на напарника. Юноша глядит на неё обеспокоенно, не в силах распознать её истинных эмоций. Ей кажется, это настораживает его: никогда ранее он не путался её в чувствах. По крайней мере, так думал он.
Свет, режущийся через витражные окна церкви, слепит глаза, и Люси потихоньку разворачивается, прячась от перламутровых лучей за плечом Нацу.
— Не слишком горячо? — не получив ответа на первый вопрос, снова спрашивает он. — Я не делаю тебе больно, Люси?
Хартфилия льнет к нему и, оказавшись совсем близко, тычется носом в его теплые ключицы. Драгнил понимает намеки и, ослабив магию, принимается растирать дрожащие кончики пальцев подруги, цвет которых уже почти стал близок к оттенку его волос.
— Все хорошо. Спасибо, Нацу, — наконец бормочет она и умолкает, чувствуя, как настроение, вдребезги разбитое недавним провалом, постепенно приходит в норму, а кровь горячеет. Раны перестают ныть, и совсем скоро Люси, повеселевшая и набравшаяся сил, уверенно вскакивает. — А знаешь что? У меня есть план! — хитро улыбаясь, выдает она и, будто бросая всем своим врагам вызов, хитро глядит на выход из маленькой церкви, послужившей команде Нацу временным, но надежным прикрытием.
Драгнил в прыжке сжимает кулаки. По венам его разливается пламя, и плоть тут же охватывает желтовато-алый огонь, с рваных клочков которого, трепыхаясь, изредка слетают белесые искорки и, шипя, в ожидании драки кусают промерзший воздух.
Сосредоточившись, Нацу чует исходящий от подруги запах страха, запах скоротечной печали. Терпя недоумение, он внимательно осматривает изменившееся лицо Люси и видит, как её сведенные брови подрагивают, будто она то ли собирается внезапно, без причин, захныкать, то ли вся её решительность уже давно вспыхнула и теперь на полном серьёзе грозилась погнать её, по сути своей не враждебную, в горячий, но победоносный бой. Нацу ощущает прилив бодрости и понимает: к счастью, он ошибся; что бы Люси ни испытывала, страху, едкому и приторно-вязкому, она точно не поддавалась.
— Рассчитываю на тебя!
Саламандр задорно скалится, и волшебница с всепоглощающей убежденностью осознаёт: бояться ей нечего, ведь с Нацу, всегда готовым прийти к ней на помощь, ей уж точно не страшны никакие поражения.
***
Сумерки вяжутся медленно, и время оборачивается вспять. Вокруг стоит богомерзкая тишина — такая тишина, при которой стучащая в висках кровь отдается в голове оглушительным эхом и до боли вгрызается в изнеженный слух. Переполняющие улицу огоньки затухают, прохладный воздух пропитывается первым теплом.
— Скоро рассвет… — Люси оглаживает острые черты лица любимого и ненадолго отворачивается к окну.
По блестящему стеклу бежит голубоватый лучик, но не доходит до комнаты — растворяется в складках мрачной занавески.
— Давай посмотрим на него у реки? — предлагает Нацу. — Потом.
— Потом, — Люси с согласием кивает и обнимает юношу за шею.