Безмолвное наблюдение

Хаск откидывается на спинку стула. Он устал. В отеле шумно, постояльцы слоняются по нему, словно жуки. Отвратительные. В их словах яд, много яда. Он смешивается с кровью, так, что та чернеет. Грязью стекает к их ногам.

Дать шанс этим душам — огромная ошибка, бессмысленная надежда. Ничто не исправит, если никто не желает исправляться.

Хаск провожает Аластора долгим взглядом, покрытым пеленой от дешевого бухла. Радио-демон — тот, кто знает истинную цену этого места.

«— Мой дорогой друг, вся жизнь — игра. И в ней есть только одно правило — никогда не играть по чужим.»

— Никогда, — невнятно бубнит сам себе Хаск. Когтем большого пальца шкрябает этикетку на пустой пузатой бутылке.

А сейчас он играет по его правилам? Сейчас, когда работает в этом месте за алкоголь. Играет на его сцене и хотел бы знать, как называется пьеса. Какие слова он должен говорить? В какую сторону делать шаг?

Нет.

Позади актеров, безмолвно стоять в тени, ослепленным светом прожекторов. Пламенем красных прядей.

Порой, они посмотрят на него. Кто-то окинет взглядом, кто-то коснется руки, а он будет молчать. Сожмёт руки в кулаки, чтобы золотистые сердца на ладонях не поблёскивали так навязчиво.

За кулисами Хаск плутает. Как много, однако, можно узнать. Достаточно пройтись по отелю. Много, но не о Аласторе.

Радио-демон улыбается своей сногсшибательной, немного безумной улыбкой. Безспорно, он — звезда. Пускай не все это признают, но именно этот бордовый смокинг незаметно скользит везде, нитью проходит сквозь полотно душ, плетет немыслимые узоры.

Тихо.

Харизматичен до отвращения и Хаск обнажает клыки, когда тот касается пальцем его щеки. Ведет к губам, одним легким жестом заставляет молчать. В другой руке у него незримый поводок. Потому, Хаск лишь глухо рычит себе под нос ругательства и резко разворачивается. Возвращается на место.

Он чувствует, что Аластор доволен его ролью в этом спектакле. Это не приносит ответной гордости. Радости? Пустое ничего. Все же, как бы демону не хотелось, Хаск не собирается быть преданной животинкой. Его суть — существовать.

Крылья могли унести его в небеса, да только под землёй нет неба. Густые, не отличимые по цвету от ржавчины, облака — дым промышленных заводов, «небеса» — напоминание о том, что все они, на самом деле, в огромной глубокой яме.

Хаск стряхивает с цилиндра невидимые пылинки, поправляет бабочку. Аластор требует от персонала идеального исполнения, и внешнего вида. Собственно, он и не против. Опять сидит на своем рабочем месте. Наблюдает за красной звездой и думает, насколько же окружающие слепы. Радио-демон не раз обмотал их своими путами, а им нет дела. Словно они хотят этого.

Хаск, неожиданно для себя, ухмыляется. Нелепо. Аластор прав во всем. Это бесит, но вместе с тем веселит. До нервного смеха, безумного оскала.

Радио-демон нарушает темноту. Стоит ему оказаться рядом, как Хаск слепнет в софитах, тонет в собственном отвращении. Он словно на мгновение оказывается под жадным взором сотен взглядов. Аластор рядом. Приобнимает за плечи и затем неожиданно толкает в стаю стервятников.

Хаск отскакивает оттуда, долго смотрит со смесью ужаса и смятения. Медленно отступает обратно в тень, а уже там, по окончании шоу, яростно сжимает ворот бордового пиджака.

Глаза напротив смеются. Естественно. Хаск ничего не может сделать этому ублюдку. Но отступать не торопится. Тяжело дышит, приоткрыв рот так, словно вот-вот выплеснет всё, что так долго копилось.

«— Разве ты не хочешь поучаствовать, Хаск? Тебе не надоело сидеть здесь, в тени?»

Нет.

Он уже вжился в эту роль. Но, неужели, она больше не устраивает Радио-демона? Для Хаска нет места в центре сцены. Только безмолвно наблюдать за происходящим. Смотреть на багровое пламя.

Его роль — молчание. И этого достаточно.

Хаск разжимает кулаки, скоро удаляясь за кулисы. Он готов быть игрушкой Алостара, лишь бы не стоять на виду у всех. Готов улыбаться постояльцам, если им так угодно. Пускай. Переживёт. Он уже продал себя за дешевое бухло — определил цену собственной души.

Хаск поправляет цилиндр и делает большой глоток.

Его устраивает покой.

Его устраивает тьма.

Хаск… Всё ещё хочет быть частью пьесы?