Ведомый некомфортным чувством вины, не утихающим уже десятилетия после Польши, Германн возвращается в Европу в 1380-м с целью найти Ньютона. Они договариваются встретиться на нейтральной территории, то есть в Берлине.

— У меня есть теория и, думаю, я прав, — без преамбул начинает Ньютон, когда садится напротив. В баре мягкий свет в раннее утро субботы (в их сознании еще пятница). — Я тебе не не нравлюсь. Тебе просто не нравится наш вид в принципе. Должен был догадаться еще в первую встречу, но я был слишком отвлечен, — Германн кривиться при воспоминании. — Так я прав?

Такое отношение не приветствуется в вампирском сообществе, а Германну еще и достаточно тяжело произнести то, что он хочет произнести, вслух, даже если он знает, что это правда. Он облизывает губы, прежде чем ответить:

— Мне не нравятся существа, которые убивают, и мне не нравится жажда крови, которой так часто сдаются представители нашего вида.

— Но не я.

— Нет, — коротко отвечает Германн. — Должен признать, что не ты. Я здесь, чтобы извиниться…

Ньютон мгновенно прерывает его:

— В смысле, Польша была не адом, так ведь?

— У меня были годы и получше.

— У всех были годы получше.

— У миллионов людей были годы получше.

Ньютон таращится на него, думая, не понял ли он всё неправильно. Возможно, Германну нравятся люди. Но Германну нравятся только цифры, физика и химия, и он предпочтет компанию звезд всему, что умеет говорить. Германн, скорее всего, хочет знать точное число погибших и эффект, оказанный на растущую популяцию, также сильно, как Ньютон хочет знать причины, почему это случилось и как не допустить подобного вновь.

Германн прерывает молчание:

— Я хочу извиниться за своё поведение в Польше. Я был груб.

— Ты поэтому меня нашел? Сказать «извини», хотя я, наверное, наделал даже больше дерьма, чем ты?

— Я придерживаюсь мнения, что твои эксперименты с крысами не были необходимыми.

— Мне нужна была информация! Пищеварительный тракт….

— Я здесь не для споров, — прерывает его Германн. — Я пришел извиниться.

— У тебя отлично получается, — язвит Ньютон, и Германн встает так быстро, что его трость падает. Неловко и со злостью он наклоняется за ней.

— Это было ошибкой, Зигфрид, — ворчит он. — Я повторю то, что сказал в нашу первую встречу: надеюсь, мы больше никогда не увидимся.

— И опять: я смогу с этим жить.

***

За день до Рождества Ньютон вручает Германну книгу.

Это странно по многим причинам. Во-первых, отдав книгу, Ньютон мгновенно возвращается на свою половину лаборатории. Германн строго настаивает на разделении территории, и Ньютон, в большинстве случаев, подчиняется.

Во-вторых, его удивляет связь с Рождеством, которое они не празднуют. Они выяснили это в середине 1800-х, когда Германн, думая о Ньютоне, отправил ему статью Вирхова. Ньютон тут же (насколько позволяла скорость интерконтинентальной коммуникации) ответил книгой и эмоциональным письмом с извинениями за опоздание. Какое опоздание? спросил Германн в ответ. Он не заметил Рождество в том году, только нашел статью, связанную с клеточной биологией и отправил, так что ответ Ньютона о том, что это было Рождество, ввел его в ступор. Полные недопонимания письма смутили Германна, ему казалось, он сделал что-то более значимое, чем намеревался изначально.

Так что он принимает книгу из рук Ньютона немного нервно, учитывая дату.

В-третьих, подарок Ньютона странный. Или не подарок, он ведь не сказал, что теперь это книга Германна. Она выглядит потрепанной и зачитанной, а это не то, что обычно дарят, но книги теперь редки.

Книги сложно перевозить, слишком дорого производить, учитывая, что на них требуется больше дерева, чем способна предложить им планета, а Ньютон целиком поддерживает новые технологии. Так что, бумажная новелла довольно странно выглядит в контексте войны с кайдзю, в контексте вампиров, и в контексте того, что на дворе 2020-й год.

Германн переворачивает книгу, чтобы посмотреть на обложку, и видит верблюда. На нем едет человек в черном и, возможно, женщина? Скорее всего, женщина. Ее формы довольно округлые.

Очень большими буквами написано «ТЕРРИ ПРАТЧЕТТ», и буквами поменьше внизу указано «ПИРАМИДЫ».

Германн поднимает голову и смотрит через лабораторию на Ньютона, который в ответ смотрит ожидающе.

— Зачем?

— Помнишь пару дней назад я назвал тебя верблюдом?

Две недели назад, точнее.

— И я обратил твоё внимание на то, что это ужасное сравнение и я его не потерплю?

Две недели назад случилось следующее: Ньютон поднял голову от эксперимента, понаблюдал Германна за работой около пяти минут, а затем выдал:

— Чувак, ты как верблюд.

— Определенно нет, — возразил Германн. — Для начала, я явно не копытное, у меня нет жировых отложений на спине, и у меня редко возникают проблемы с перегревом.

— Ты никогда не читал «Плоский мир»? — Германн только испепеляюще на него посмотрел. — Но ты, типа, супер-ботаник.

— Я более высококвалифицированный и специализированный тип ботаника, чем ты, — фыркнул Германн.

— Как скажешь. Но то, что я назвал тебя верблюдом, — комплимент. Понятно?

Германн кивнул, по большому счету, чтобы Ньютон уже замолчал, а он мог вернуться к математике. Германн думал, что на этом разговор о верблюдах закончился, но вот он держит в руках книгу, а Ньютон выжидающе на него смотрит.

— Подумал, тебе не помешает немного образования.

— О верблюдах?

— Мне пришлось заказывать доставку. Все мои книги в Нью-Йорке.

— Не стоило так утруждаться, — говорит Германн. Он открывает книгу на первой странице и видит дату: 13.3.1990. Он хмурится от почерка Ньютона. Германн предпочитает не писать в книгах. Он из тех людей, что читают книги, оставляя заметки с привередливой аккуратностью на отдельной бумаге, оставляя книгу в первоначальном виде.

— Слушай, просто прочти её. Потом поблагодаришь.

У них не так много времени, чтобы читать рассказы для удовольствия, или делать что угодно для удовольствия. Стресс от кайдзю вытягивает удовольствие от математики до такой степени, что в некоторые дни Германн думает, что почти понимает недовольство старшеклассников по всему миру на уроках математики. И все же, Ньютон дал ему книгу, и она лежит рядом с его кроватью около половины недели, прежде чем он сдается неизбежному и открывает её.

Не то чтобы он не любил читать. Он знаком с Толкиеном, как и Лавкрафтом и Брэдбери, и некоторыми другими классиками. К сожалению, большую часть жизни он не читает рассказы вынужденно: сначала были времена, когда книги либо не производились, либо их было невозможно достать; затем настали времена, когда писатели не писали ничего, что Германн захотел бы прочитать. Он читал «Дракулу» из любопытства, и ему не понравилось. В рассказах было недостаточно математики, а люди его раздражали.

Несмотря на это, он наслаждается рассказом, что Ньютон ему одолжил. А затем, примерно на середине, он находит это:

«Верблюд прекрасно понимал что происходит. Если у вас три желудка и пищеварительный тракт длиной в фабричный трубопровод, всегда есть время посидеть и подумать.

Не случайно все открытия в области высшей математики совершаются в жарких странах. Тому своим физиологическим строением способствуют все верблюды: взять хотя бы презрительное выражение их морд и знаменитый изгиб губ — естественный результат их способности к извлечению квадратного корня.

Как правило, врожденную способность верблюда к высшей математике, особенно к баллистике, склонны недооценивать. В процессе борьбы за существование баллистическое чутье у верблюда развилось так же, как координация руки и глаза у человека, мимикрия у хамелеона и известная способность дельфинов к спасению утопающих — спасать утопающих куда лучше, чем перекусывать их пополам, ведь это может быть превратно истолковано другими людьми.»

Германн перечитывает отрывок и смеется, а затем, осознав свой смех, быстро сжимает губы и пытается расшифровать заметку на полях.

Предложение «Тому своим физиологическим строением способствуют все верблюды: взять хотя бы презрительное выражение их морд и знаменитый изгиб губ — естественный результат их способности к извлечению квадратного корня.» было подчеркнуто и рядом нацарапано простое «Германн».

Он возвращается к первой странице и еще раз смотрит на дату. Тогда они не виделись какое-то время, и всё же, его имя здесь, беспорядочно накорябано рядом с описанием верблюда.

Он возвращает книгу, как только заканчивает читать, и Ньютон радостно смотрит на него:

— Ну? — торопит он.

— Довольно… читабельно, — говорит Германн.

— Что значит, тебе понравилось. Да брось, если ты не будешь честен со мной, то с кем? — Германн только сердито смотрит в ответ. — Тебе понравилось, — усмехается Ньютон.

— Мне понравилась пузума, — признает он.

— … Пузума? Чувак, они даже не часть истории, так, сноска в конце страницы!

— Я не понял большую часть истории, — парирует Германн.

— Справедливо. Эта книга, где-то, седьмая из серии из, примерно, сорока книг. Я могу привезти другие, если хочешь? Сноски не особо работают на электронных книгах.

— Нет необходимости, — отвечает Германн, но Ньютон просто выжидательно смотрит на него. — О, ладно, если ты настаиваешь.

— «Спасибо, Ньют, без проблем». — Германн продолжает хмуриться. — Ладно, поработаем над вежливостью завтра.

***

За завтраком они сидят вместе, взяв еду и потерявшись каждый в своих воспоминаниях и мыслях об исследованиях, и о той своеобразной форме, которую принимает овсяная каша, шмякаясь с ложки в тарелку. Воскресенье. Год заканчивается через неделю.

Они прошли через сокращение бюджета. Николас ушел. Как и Джеймс. Ни Германн, ни Ньютон особо не беспокоятся. Люди приходят и уходят так часто, что на них Ньют и Германн не злятся, но злятся на ситуацию, и на тот факт, что в лаборатории их осталось всего шестеро, и они пытаются победить монстров, что продолжают возвращаться и меняться, и ни у кого нет идей, как повернуть ситуацию, и сделать людей нападающей стороной.

Они работали всю ночь, и собираются пойти поспать, а затем вернуться к работе. Рядом с ними разговаривают люди, и Германн и Ньютон делают все возможное, чтобы в разговор не вовлекли их.

С хлюпающим звуком каша приземляется в тарелку. Ньютон хихикает.

Он не спал три дня, и в столовой он только потому, что Германн проинформировал его, что он должен вести себя как человек и хотя бы делать вид, что ест. Не то чтобы Германн что-то ел. Они оба размазывают еду по тарелкам и не подносят ложки ко рту.

Германн прислушивается к сердцебиениям. Ньютон уже сделал комплимент запаху Тендо.

Невыспавшиеся вампиры интересная компания за завтраком.

Ньютон поднимает ложку и смотрит, как с неё стекает каша. Он опять хихикает из-за звука приземления каши. К сожалению, он привлекает внимание остальных.

— Что насчет тебя?

— Мммм? — реакция Ньютона непозволительно медленная после стольких часов без сна.

— Твои родители, — подсказывает Тендо.

За столом их компания для игр в карты, и Германн смотрит на столик дрифтующих с сожалением. Там с ним никто не говорит. Никто с ним не говорил до появления Ньютона, кроме Пентакоста, и Пентакост прекрасно понимает, что Германн предпочитает, чтобы его оставили в одиночестве и тишине, и не лезли в личное пространство.

— А, — говорит Ньютон. Вопрос привычный, и Ньютон дает привычный ответ: — Мама была оперной певицей, — что правда, если учитывать нестандартное определение слова «мама». Он знает, что все хотят знать, почему он говорит в прошедшем времени, так что мягко добавляет: — Хуньдунь случился.

— Мне жаль, — говорит Мако. Она мягко ему улыбается, и аккуратно похлопывает по плечу. Ему все равно больно. Горе поглощает его иногда, и он не думает, что когда-то станет лучше.

— Что насчет вас, доктор Готтлиб? — спрашивает один из работников Командного Центра. Возможно, Джэйсон. Или Ахлеб. Германн предпочитает не обращать внимание на имена ничего не значащих людей. Есть более важные вещи.

Германн напрягается:

— Вы слышали о моем отце, — говорит он. — Доктор Ларс.

Над столом повисает тишина.

— Тот, который?.. — спрашивает один из техников.

— Да, — отвечает Германн.

Важно понять, что Ньютон невероятно устал, да и никогда не знал границ, даже в лучшие времена. Он протягивает руку через стол и прикасается к руке Германна. Германн слишком удивлен, и только смотрит на место, где их кожа соприкасается.

Они вели себя очень аккуратно друг с другом с того случая с кровью. Прощение Ньютона выражалось в одолженной книге, но даже после они были… аккуратны. Особенно Германн. Он не хочет быть Ньютону другом и продолжает бороться с эмоциями внутри, а потому просто смотрит на руку Ньютона на его собственной.

— Дерьмово, — говорит Ньютон, имея в виду Ларса, а не тот факт, что они соприкоснулись кожей, хотя слово можно применить и к тому, и к другому.

Германн сглатывает:

— Ньютон, твоя речь, как всегда, излишне груба, — он убирает руку.

Место прикосновения жжет, но это, конечно, игра подсознания.

— Сопрано? — спрашивает Тендо. Они оба недоуменно моргают. — Твоя мама.

— Да.

— Как её звали? — спрашивает Германн, думая, слышал ли он её пение.

Обычно Ньютон лжет. Его мама мертва и её имя запомнит только он, но Германн выглядит таким же уставшим, каким чувствует себя Ньютон, его лицо расслабленно и дружелюбно, и в этот момент Ньютон не может представить его врагом:

— Ты мог знать её как Марию Юханна Такано.

— Она пела в Венеции, — говорит Германн, и Ньютон смотрит на него с такой открытой радостью, что у Германна перехватывает дыхание.

— Пела, — вздыхает он. — Так ты видел её?

— Она была изысканной, — говорит Германн, и получает в награду широкую улыбку Ньютона, с морщинками в уголках глаз.

***

Мария высокая, большая и устрашающая. Она оперная певица, потому что всегда прекрасно пела. Японка от рождения, но родилась она очень, очень давно. Ей нравится имя Мария. Она берет «Юханна», когда встречает Юханну Элеонору Делагарди, влюбляется в её поэзию и заимствует её имя вскоре после 1708-го.

Для вампиров в порядке вещей брать имена в честь людей, которых они уважали.

Герман Гольдшмидт был астрономом, а Германн всегда любил звезды.

Ньютон заимствует от Исаака, потому что считает это забавным. Что становится причиной 7,2% их споров. Германн высчитал, а Ньютон бросил в него в ответ пипетку. (Кидание вещей решение 18,4% их споров; крики — 60,1%, а оставшиеся 21,5% — смесь кого-то, выскакивающего за дверь, Германна, бьющего что-то тростью или одного из них включающего музыку так громко, как только позволяют динамики. Германн очень хотел записать проценты точнее на доске, но Ньютон спрятал кусок кайдзю в его спальне и отказывался говорить, где именно, пока Германн не пообещал прекратить высчитывать их отношения).

Мария — сила природы, а еще Мария слепая, красивая и добрая, и если бы Ньютон мог выбрать одного вампира в мире, что обратил бы его, он бы выбрал её.

В начале той ночи она не думала, что закончит её с ребенком-вампиром. Он оказался в плохом месте в плохое время, умирал на улице посреди ночи, а она просто проходила мимо.

Ньютон всегда был ботаником, маленьким и плохо сходился с людьми. Его избили почти до смерти, и ему очень повезло, что Мария нашла его достаточно быстро, что ни одна из ран не осталась после обращения. Иногда они остаются.

Германн родился с такой ногой, но Ньютон чуть было не столкнулся с бессмертием в компании сломанной скуловой кости, треснутой лобовой и раздробленной челюсти. Его лицо было бы той еще картинкой из ночных кошмаров. Ньютон никогда не сожалел о том, что был обращен. У него не было на это времени. Он никогда не замедлялся настолько, чтобы подумать, какой жизнь могла бы быть, и к тому моменту, когда он впервые задумывается, что мог бы и задаться таким вопросом, он был бы уже несколько веков мертв, а ведь, смотрите! так много он узнал и так много ему предстоит узнать, и как кто-то мог бы не желать подобного?

Мария учит Ньютона музыке и рассказывает о театре. Он учится петь и играть на разных инструментах, жонглировать и проецировать голос во все уголки театра.

Но в основном новообращенный Ньют учится сексу. Он узнает больше о сексе с женщинами и с мужчинами, о разнице, между неопытной девушкой и мужчиной, который точно знает, чего хочет; какие позы он предпочитает в постели, а какие лучше работают возле стены.

Ньютон не открывает для себя науку почти пятьдесят лет, слишком потерянный в сексе. Он не учит ничего нового, кроме новых позиций и новых ощущений, до одного дня, когда он ждет свою маму и кто-то оставляет книгу на столе. Он очень плохо говорит на японском, зная только слова, связанные с его нынешними привычками, а письменный японский для него и вовсе загадка, так что он поднимает книгу и не может прочитать её.

И как же его это раздражает.

Он никогда прежде не был так раздражен, никогда, и теперь, когда эта эмоция появилась, он не может от неё избавиться.

Он учит японский за два месяца и дополняет его вскоре китайским, просто потому что они сильно похожи. Всех забавляет немец, желающий выучить кандзи, так что он получает много помощи, и многие дразнят его за каждую ошибку, что он делает. Он спорит в ответ, просто потому что такой у него характер. Таким он был всегда. Он так увлекается языками, что не замечает, как Мария покидает Японию, и покинуть Японию самому требует огромных усилий. Ньютон остаётся и учит основы биологии и химии. Он едет в Китай и изучает порох и ручной набор текста. Он учит архитектуру и гражданское строительство, и чудеса бумажных денег.

(Он там слишком рано, чтобы встретить Германна, который приедет только через семь месяцев после Ньютона, но все еще в одиннадцатом веке. Германн там ради магнетизма и астрономических меридиан. Они оба учатся у Шень Куа, хотя ни один об этом не узнает еще около четырех сотен лет, до одного субботнего вечера, с чем-то максимально близким для них к рассвету. Они оба цитируют «Эссе о бассейне мечты», и это первый раз, когда они считают, что, может, стоит узнать друг друга лучше).

Он изучает Азию так быстро, как может, оставляя так много пробелов в знаниях, что ему стыдно, но он хочет знать всё. Он хочет понять экономику и хочет научиться делать часы, и хочет идеально диагностировать любую болезнь, и хочет быть экспертом в мореплавании и химии, и астрономии.

Представьте последствия синдрома дефицита внимания, растянувшегося на тысячелетия. Невозможность сфокусироваться, а затем внезапная одержимость мимолетной вещью. Ньютон учится игре на пианино, но не нотам, имитируя звуки, которые слышит, не уча правила, также как училась его мама. Но к науке он подходит иначе, тщательно изучая каждое правило, находя границы реальности и желая расширить их.

Он хочет знать всё.

***

Традиционно, вампиры не способны долго жить на одном месте, а Ньютон, естественно, ужасен в том, как быть вампиром. Вампиры антисоциальные создания, которые прыгают с места на место и относятся к людям, как к собакам.

Ньютон любит людей.

Он любит людей и ненавидит переезжать.

Для начала, он любит книги и хранит их слишком много, чтобы брать с собой, и даже в коротких поездках он часто обнаруживает, что ему нужен определенный том, который он не взял с собой. Во-вторых, организовывать переезд так, чтобы точно не попасть под солнце, раздражает. Он шутит, что вампиры на самом деле не могут пересечь бегущую воду, так что он заперт реками и ручьями, и всем таким, и ему просто придется остаться еще на пятьдесят лет. Мария смотрит на него и говорит, что он просто ленивый. Что правда, но она не против. Некоторые дети предпочитают оставаться ближе к своим Создателям, но Мария никогда не собиралась становиться матерью.

Вампиры не созданы жить близко друг к другу.

Так что Ньютон остается в Китае, а затем переезжает в то, что сейчас зовется Индией, когда люди начинают спрашивать, почему он не стареет. Индийский язык слишком сложный для его понимания, так что он возвращается в Европу и не покидает её, пока люди не открывают заново Америку, а затем он не покидает Америку до 1900-х.

***

В первый вторник 2021-го к ним приходит Тендо. Они не особо хорошо знакомы: несколько раз играли в карты, да еще тот разговор о семье. Ни Ньютон, ни Германн из принципа не заводят друзей, но иногда их приглашают на вечер карточных игр, и еще реже они вспоминают об этом и приходят.

Тендо довольно приятный парень, знает достаточно много языков, что они могут практиковаться с ним иногда, и он достаточно умный, чтобы понимать некоторые концепции, с которыми они работают.

Он чуть дружелюбнее с Германном, как и все остальные. Германн вежливый и внимательный, и довольно спокойный. Ньютон же несносный, громкий и, как всем кажется, ни о ком не заботится.

В любом случае, Ньютон — биолог, а работа Германна больше связана с Тендо: математика, программирование и обязанности по сохранению мозгов пилотов в порядке во время дрифта. Ньютону снятся кайдзю, а Германну — цифры.

Тендо слегка неловко проходит, и нервно проводит по волосам и шее.

— Что ж, эм, Ньютон, — говорит он. Сегодня из колонок громко воет ветер. Выбор Германна, конечно, потому что это вторник, а во вторник Германн выбирает музыку. Иногда Ньютон отказывается слушать то, что ставит Германн, потому что его, видимо, веселит, когда на него кричат на стольких разных мертвых языках, но сегодня он отвлекся на прибытие новой манги. Любые посылки редки, а манга и того реже.

Ньютон не поднимает голову от микроскопа, чтобы поприветствовать Тендо.

— Я хочу кое-что спросить, — Тендо думает над тем, чтобы попросить снизить громкость ветра, но он смущен и не хочет, чтобы Германн подслушивал. Ньютон отключает свет на микроскопе и поворачивается, возвращая очки на переносицу.

— И, слушай, это глупый вопрос. Но прежде, чем я спрошу, я хочу напомнить, что я один из самых умных людей в Корпусе и меня будут искать. Вот. Просто запомни это. Хорошо?

Ньютон смотрит на Германна и нервно кивает:

— Ага. Ладно, обещаю не, эм, не заставлять тебя исчезнуть?

— Ты вампир? — выпаливает Тендо.

Ньютон замирает на слишком долгую секунду, а затем смеется и трясет головой:

— С чего ты это взял? — выдает он, пытаясь звучать скептически, потому что вампиры — глупый миф, и он часто слышал в свою сторону подобные обвинения из-за своего расписания сна, и он не должен пугаться так сильно.

— Я говорил с приятелем из Панамы, — твёрдо говорит Тендо. — Он сказал, ты никогда не выходил наружу, а у них обязательные ежедневные занятия на улице.

— Ага, я люблю спать, — пожимает плечами Ньютон. — Кто-то не любит?

— Весь день? — спрашивает Тендо. — И ты говоришь на стольких языках, о которых я никогда не слышал, — он входит в раж и вскидывает подбородок. — Я пытался перевести один из твоих старых аудио-отчетов, где ты говоришь на диалекте испанского, что считается мертвым со средних веков.

— Шесть докторских, — напоминает ему Ньютон.

— Я не нашел тебя ни в одном университете.

— Я был в МТИ.

— Когда? — спрашивает Тендо. — И сколько тебе лет? Ньютон Гейзлер не существует в записях последних нескольких лет.

— Посмотри на него, — насмехается Германн. — Ты правда можешь представить его вампиром?

Тендо поворачивается и внимательно смотрит на Германна. У него сердце бьется где-то в горле, и Ньют с Германном прекрасно это слышат, но он храбро продолжает:

— Я могу представить тебя вампиром.

— Ты можешь представить, как я разрываю человеку горло и пью кровь? — спрашивает Германн. Он говорит спокойно, элегантно вскинув одну бровь, остальное лицо, как обычно, хмурое.

— Нет, — отвечает Тендо. — Но я могу представить, как ты очень аккуратно реорганизовываешь запасы медиков так, чтобы кровь хранилась в холодильнике здесь, — он наступает, и Ньют и Германн хмурятся. Реорганизация была идеей Германна, который паниковал каждый раз, когда у них истощались запасы крови, зная, что Ньютону вновь придется красть. Было только логично предложить медикам хранить часть запасов у них. Также на время у Ньютона появилось занятие получше, чем раздражать Германна. — У меня здесь есть данные. Я точно знаю, сколько и чего должно быть в том холодильнике. Они сойдутся?

Ньютон смотрит на Германна, который выразительно закатывает глаза.

— Ладно, — говорит Ньютон. — Мы вампиры. Оба. Что собираешься с этим делать?

Тендо прищуривается:

— Нам нужна кровь для переливания. Вы крадете её. — Германн коротко смеется, и, в отвращении на самого себя за этот смешок, кривится.

— Ага, — говорит Ньютон, потому что, ну, очевидно. — Голодание никому не идет на пользу.

— Вы не можете есть животную кровь?

Германн все же не удерживается и смеется.

— Какая нелепость, — говорит он. — Ты беспокоишься за медиков?

Тендо скрещивает руки на груди:

— Так можете? — настаивает он.

— Нет, — отвечает Ньютон. — Только человеческую. Если бы существовала другая возможность, я обещаю, мы бы ей воспользовались. Но вегетарианство не способствует длинной жизни. Слушай, мы не собираемся никого убивать. Мы просто решим мировую проблему, оставаясь подальше от солнца. Не знаю насчет Германна…

— Доктор Готтлиб, — возмущенно поправляет его Германн.

— Не знаю насчет этого напыщенного придурка, но я не убивал никого уже несколько десятилетий.

Тендо слегка бледнеет, что заставляет Ньютона нахмуриться.

— Серьезно, Ньютон, — говорит Германн.

— Вы мертвы? — выпаливает Тендо. Они оба недоуменно моргают, хотя оба уже слышали этот вопрос прежде.

— Мы бессмертные, — серьезно отвечает Германн. — Почти одно и то же, не так ли? — затем он вздыхает, потому что знает Тендо достаточно хорошо, чтобы понимать, что тот нагуглил множество стереотипных слухов и статей, с которыми им придется разбираться. — Почему бы тебе не присесть, — он указывает тростью на диван, — а я сделаю тебе чай, и затем мы ответим на все вопросы.

Тендо, очевидно, не в восторге от идеи, но у него есть чувство, что ему не оставили выбора. В любом случае, другого случая узнать ответы на все свои вопросы ему может не представиться, так что он послушно садится. Он нервно проводит пальцами по браслетам на запястьях, и думает, реален ли Бог.

— Чувак, — говорит Ньютон. — Серьезно, расслабься. Мы не планируем тебя убивать. Для начала: ты прав, ты полезный. А во-вторых, ты всё равно никому не расскажешь. Будешь выглядеть идиотом. И даже если кто-то и поверит, ну, мы нужны здесь. Оба. Хотя, — он на секунду задумывается, — нам не нужен Ларс. Можешь всем рассказать, что Ларс — вампир.

— Я тебя слышу, — говорит Германн. Ньютон поворачивается на кресле и смотрит на открытую дверь кухоньки.

— Ага, но Ларс мудак. Могу я нарушить своё правило «не убивай» и, не знаю, убить его?

— Ларс оторвет твою голову, — уверенно отвечает Германн. — И он не такой плохой. Терпеть можно, — Ньютон корчит рожу, и Германн добавляет: — на расстоянии.

Он приносит поднос с печеньями, и ставит его перед Тендо.

— Ларс вампир? — спрашивает Тендо. — Доктор Ларс, который строит Стену?

— Да, — говорит Германн. — Можно было бы подумать, что разные стены за последние тысячелетия должны были научить его, — он вздыхает и начинает наливать чай. — Уверяю тебя, он не настолько ужасен.

— Доктор чего он? — спрашивает Ньютон.

— Ничего. Не так давно он решил, что к докторам проявляют больше уважения.

— Какой идиот, — говорит Ньютон.

— Он мой отец, — угрожающе напоминает Германн. — И он был вовлечен в создание егерей. Он не имбецил.

— Ты уверен? — спрашивает Ньютон. — Он пытается нас всех убить. Вообще всех. Включая его самого.

— Я в курсе, — отвечает Германн. — И с тех пор я с ним не говорил.

Но он все еще отец Германна, и некоторых вещей он не потерпит.

Как только чай разлит, они все рассаживаются по креслам и ждут.

— Итак, — Ньютон разрушает тишину. — Мы питаемся человеческой кровью. Как ты справляешься с этой информацией?

— Так себе, — слабо отвечает Тендо. — Что насчет остальных?

— Остальных вампиров? — медленно уточняет Ньютон. — Мы с ними не общаемся.

— Нет, здесь, — говорит Тендо. — Ваши коллеги.

— О, нет. Господи, нет! — говорит Ньютон. — Это не общеизвестная информация. Это даже не частная информация.

— У них достаточно проблем, учитывая, что мы под атакой гигантских существ из другого мира, — говорит Германн, раздраженно стуча тростью.

— Твоя нога, — выпаливает Тендо. — Это случилось… До? После?

— Я родился с данным недугом, — грубо отвечает Германн. — Вампиризм не лечит всего.

— Поэтому я в очках, — весело говорит Ньютон, стуча по пластиковой оправе и отвлекая внимание от Германна. — И мои ментальные заморочки. Изобретение очков действительно решило много проблем, — продолжает он. Он говорит быстро и нервно, продолжая кидать взгляды на Германна, который сжимает зубы и смотрит на свой компьютер.

— Вы были… как долго? — спрашивает Тендо. — Сколько вам лет?

Германн громко фыркает и собирается начать возмущенный монолог, когда Ньютон протягивает руку. Он опускает её на колено Германна, что удивляет Германна больше, чем что-либо еще могло его удивить, и поэтому он замолкает.

— Доктор Готтлиб собирался сказать, что это это грубо — спрашивать про возраст, но ты наш друг. Так ведь? — добавляет он, впиваясь ногтями в ногу Германна. — Нас обоих обратили больше тысячи лет назад. Также оба из Германии. Встретились только спустя пару сотен лет.

— Я старше, — говорит Германн.

— По тебе видно, — отвечает Ньютон. — Ты настолько отстал от жизни.

— Braudnefr, — бормочет Германн, сбрасывая руку Ньютона и перекрещивая ноги.

— Это было обидно, — ответил Ньютон. — Ergo sum pulchellus.

— Вы в отношениях? — неожиданно заинтересованно спрашивает Тендо

— Нет, — отвечают они одновременно.

— Ему не нравятся вампиры, — объясняет Ньютон. — Ему никто не нравится.

— Совершенно верно, — чопорно отвечает Германн

— Außer mir, — мягко добавляет Ньютон.

— Ganz richtig, — повторяет Германн.

— Чеснок ничего не делает. Солнечный свет убивает. Мы не отражаемся в зеркалах, — продолжает Ньютон. — Поэтому… — он указывает рукой на своё неряшливо выбритое лицо.

— Некоторые из нас научились заботиться о своем внешнем виде, — прерывает его Германн.

— Посмотри-на-его-прическу, — прикрываясь кашлем говорит Ньютон, и эта дурашливость даже в такой ситуации заставляет Тендо расслабиться. И задуматься, не подшучивают ли над ним.

— Слушайте, откуда мне знать, что это правда.

Германн смотрит на Ньютона. Тот вздыхает.

— Ух, терпеть это не могу. Ладно, секунду… — Ньют отворачивается и морщится, запрокидывает голову назад и тихо ойкает от боли. Он поворачивается обратно, его рот приоткрыт и между губами видны очень острые и белые клыки. Тендо нервно выдыхает и смотрит в сторону выхода. Ньютон быстро прячет клыки обратно.

— Как ты это делаешь?

— С болью. Спасибо иглам для подкожных инъекций.

— Спасибо Кристоферу Рену, — поправляет его Германн.

— Эй! Мы не произносим его имя! — кричит Ньютон. — Ты знаешь правила.

— Что не так с Кристофером Реном, — спрашивает Тендо.

— Он не пригласил меня в свой дом, — Ньютон съезжает ниже в кресле и скрещивает руки на груди. — Он мерзкий.

— Так это работает? — спрашивает Тендо. — Приглашения?

— О, определенно, — говорит Германн. — Правила довольно гибкие, — он морщится, — но, я думаю, у меня возникли бы определенные сложности с тем, чтобы войти в твою комнату в Шаттердоме, хотя она и не принадлежит тебе фактически. Владение чем-то больше о личном восприятии, чем о букве закона.

— Кол в сердце? — спрашивает Тендо. Он неожиданно пугается собственного вопроса, но Германн только поджимает губы с обычным выражением недовольства, пока Ньютон отвечает:

— Не приносит ничего хорошего для продолжения жизни, — он не упоминает, что пули работают так же. Никто, кажется, не понимает того простого факта, что в проткнутом палкой сердце нет чего-то особенного. — Но мы можем заболеть, если выпьем плохую кровь.

JAX–I издает скулящий звук и Германн поднимается.

— Чудесно поговорили, но мне нужно работать. Заходи, если появятся еще вопросы.

Он уходит и вновь включает свою музыку, чем приглушает слова Ньютона:

— Он хороший, правда. Ты в порядке. В безопасности, даже, если тебе так спокойнее.

Тендо смотрит на Германна. Нет, не особо спокойнее.

***

Ларс высокий, с таким же широким ртом, что и у Германна, и на секунду Ньютон думает, что, может, они родственники по крови так же как и по, ну, крови. Он вообще пришел сюда случайно. Ларс встречается с Пентакостом, которого сопровождает привычная свита в лице Герка Хэнсена и Тендо Чои. Мако Мори стоит за спиной Пентакоста с планшетником в руках и выглядит как самая скромная в мире ассистентка.

Германн здесь из-за Ларса.

Ньютон здесь, потому что Германн вел себя беспокойно всю неделю, а беспокойный вампир — последнее, с чем хотят проводить время люди, запертые в большой железной коробке. Германн посмотрел на часы пятнадцать раз за последние несколько минут, поправил манжеты рукавов, протер очки специальным платком, а затем скрупулезно сложил его в идеальный квадрат и засунул в карман. И, хотя по отдельности эти действия не кажутся странными, следует помнить, что разговор идет о Германне Готтлибе. Ньютон решил, что всё вместе и в один день — довольно странно.

Когда Германн взял свою трость и пробормотал что-то о встрече, Ньютон даже не стал дожидаться, когда захлопнется дверь, прежде чем стремительно последовать за ним.

Видимо, это было одним из самых идиотских решений в жизни Ньютона, потому что в результате он оказывается лицом к лицу с Ларсом Готтлибом. Он замирает и отчаянно пытается слиться с фоном, и затем перемещается так, чтобы спрятаться за спиной Тендо, но, очевидно, недостаточно быстро.

— Доктор Готтлиб, — говорит Пентакост, обращаясь к Ларсу. — Кажется, вы еще не встречали второго главу нашей К-научной команды.

То, что Германн и Ньютон во главе своих направлений, едва ли имеет значение: лаборатория настолько маленькая, что их авторитет сглаживается. В любом случае, они работают по ночам. Обсуждения с командой происходят за завтраком или ужином и остаются очень короткими.

Кайдзю продолжают появляться.

Ньютону снятся кошмары о них. Кошмары ужасающие и длящиеся неделями после каждого появления.

Германн занимается математикой, а Ньютон выматывает себя процессом нанесения чернил на свою кожу в попытке забыть. Это не работает, но боль помогает.

Вампиры редко выглядят как вампиры. Ньютон бледен, но он всегда таким был, да и на контрасте с Пентакостом кто угодно с белой кожей выглядит полупрозрачным. У него есть татуировки. Очки как у Бадди Холли и тонкий галстук. Он выглядит как низкий ксенобиолог-ботаник. Когда Ларс протягивает ему руку, чтобы обменяться рукопожатиями, Ньютон замечает, что тот носит кожаные перчатки. Ньютон недавно поел и долго держал руки в карманах, так что, скорее всего, они теплые, как у обычных людей.

— Ага. Приятно познакомиться, — говорит он, пожимая руку Ларса и смотря ему в глаза, пытаясь передать как можно больше презрения.

— Взаимно, — отвечает Ларс. — Мой сын вас не упоминал.

Ньютон подозревает, что это должно было быть оскорблением, так что широко улыбается, словно ему только что сделали комплимент.

— А вас он упоминал лишь однажды. Неудивительно, учитывая, что ваша работа противоречит всему, что мы делаем здесь.

Ларс хмурится. Он выглядит совсем не так, как Германн. Хмурость Германна Ньютон воспринимает как что-то довольно очаровательное. Ларс же похож на серийного убийцу.

Скорее всего, он один из таких вампиров. Многие такими становятся спустя время. Бессмертие — не лучший способ прожить эту жизнь.

— Но, серьезно, чувак, что у тебя за гениальный план? Ты как Уналак: «давайте уничтожим этот мир». Срочные новости, доктор, — он хмыкает, — вы тоже живете в этом мире, и тоже умрете.

— Доктор Гейзлер! — упрекает его Пентакост, но он звучит не расстроенно. Скорее, как родитель, пытающийся не засмеяться над выходками своего ребенка. — Вас не приглашали на встречу.

— Точно, сэр. Простите, сэр, — говорит Ньютон. Он коротко улыбается маршалу, но тот не улыбается в ответ, хотя по его лицу сложно сказать. Тендо закатывает глаза, а Германн молча таращится на него. Ньютон подмигивает и, проходя мимо, проводит пальцами по тыльной стороне ладони Германна, пытаясь его поддержать.

***

Германн пьян. Германн очень пьян.

Последний раз Ньют видел Германна в фойе Шаттердома, стоящего гордо выпрямившись и нахмурившись перед отцом. Только спустя несколько часов, когда Ньютону стало скучно в пустой лаборатории, он отправляется узнать, куда запропастился другой вампир.

Он ожидает найти Германна в плохом настроении после встречи с отцом, отношения с которым у него куда более сложные, чем обычно бывают с Создателем. Но вот найти его пьяным и бесцельно бродящим по коридорам для Ньютона полная неожиданность.

Они обмениваются короткими репликами в духе:

— Где, черт возьми, тебя носило, чувак?

И:

— Ты не моя мать… или мой отец, и этому факту я бесконечно рад.

Что быстро переходит в их обычные споры по поводу структуры предложений Германна:

— Ты серьезно проглотил словарь, потому что нельзя быть настолько пьяным, и все еще использовать такие длинные фразы.

Германн пытается ударить Ньютона тростью, и они толкаются несколько секунд, пока Германн не оседает у Ньютона на руках. Ньютон пользуется моментом, выхватывает трость из рук Германна и откидывает её в сторону, чтобы предотвратить подобное насилие в будущем.

— Плохой день? — он пытается поставить Германна прямо.

— Очень плохой, — отвечает Германн, и отказывается стоять ровно. Он дышит Ньютону в шею. — Я хочу выпить твоей крови.

— Ага, чувак, крипово, — говорит он, потому что альтернатива — что-то вроде: «да, блять, пожалуйста». Он отталкивает Германна от себя, чтобы ничего подобного не произошло.

— Где моя трость?

— Ты меня ею бил.

— Я не могу ходить без трости.

Ньютон вздыхает.

— Чувак, я знаю. Стой здесь, — он отодвигается, чтобы взять трость, но Германн отказывается стоять. Он упорно наваливается на Ньютона. — Ладно, тогда без трости. Доктор Готтлиб, позвольте сопроводить вас в вашу комнату?

Германн хихикает.

— Да бл… — Ньютон замечает движение и окрикивает: — Эй! Поможешь с пьяным ученым?

Тендо резко разворачивается. У него во рту чупа-чупс, а в руке кружка с кофе.

— Сейчас полночь.

— Ага, ненавижу такую рань, — говорит Ньютон. — Бери его под другую руку, ага? Германн, нет, не облизывай его… Германн! — Ньютон оттаскивает Германна от Тендо и поворачивает так, что их лица находятся очень близко, а носы соприкасаются. — Люди — друзья, а не еда. Мы не кусаем друзей.

— Я не собирался. Мне нравится его лицо.

— Вот это я понимаю — комплимент, — говорит Тендо. — Секунду, — он ставит кружку рядом со стеной, и перекидывает руку Германна через своё плечо. — Никогда тебя таким не видел.

— Я тоже, — соглашается Ньютон.

— Не нравится пить, — бормочет Германн.

— Хм, я вижу, — отвечает Тендо.

— Просто, мой отец.

— Тише. Onkel Siegfried hat dich.

Тендо вскидывает бровь:

— Зигфрид?

Ньютон с кряхтением переносит вес Германна на плечо, чтобы нажать кнопку лифта.

— Меня не всегда звали Ньютоном. Когда мы встречались, и не знали, какие имена используем, то называли друг-друга «Зигфрид».

— Ich bin ein Versager, — бормочет Германн. — Должно было быть… — он пытается продолжить на английском, но выдает: — sunufatrungo. Uns. — Они затаскивают его в лифт. — Мы. Erdun endi himiles, — он качает головой. — Nequeo…

— Ты понимаешь, о чем он?

Ньютон подытоживает:

— Мы дошли до депрессивной стадии.

— Черт.

— Вскоре он признается в своей бессмертной любви.

— Ага, это я, пожалуй, пропущу, — говорит Тендо.

— Sprichst du über mich?

Тендо гладит Германна по щеке.

— Дорогой, на английском, пожалуйста, — выбраться из лифта — та еще задачка, они практически переносят Германна на себе.

— Хорошо, что он это не вспомнит, да? — смеется Тендо. — У него бы припадок случился.

— А вот с этим облом, — ворчит Ньютон, толкая Германна на Тендо, чтобы ввести код от замка в лабораторию. — Мы как слоны. Никогда не забываем.

— Что, вообще? — Они протаскивают Германна через дверь, но тот решает, что может, вообще-то, ходить, и справится сам. Тендо и Ньютон пытаются направлять его по комнате.

— Ничего. Никогда. Только если не замечаем. Например, я не вспомню, какого цвета бабочка была на тебе в день, когда мы встретились.

— Я оскорблен, что ты не заметил.

— Потерялся в твоих прекрасных глазах, — отшучивается Ньютон. — Ох, Гермс, что теперь ты делаешь? — Германн двигается в сторону своей доски. Его шаги не очень устойчивы, но довольно хороши, учитывая обстоятельства.

— Ich hatte ein- eine — a faszin-in? inierende idea.

— Обдумай эту идею в кровати, — говорит Ньютон. У него были планы, прекрасные планы, включающие в себя пипетку, диссекционный микроскоп и, чуть позже, центрифугу. Он с тоской смотрит на куски кайдзю, подготовленные и ждущие, когда на них нападут с различными химикатами.

Германн поворачивается к Ньютону с очень серьезным взглядом.

— С тобой?

— Господи Боже, — вздыхает Ньютон. — Иди в свою чертову кровать, — Германн все еще смотрит на него, и Ньютон рычит: — Один.

Тендо помогает ему пройти дальше, и Ньютон сочувствует ему, потому что парень на три этажа от того места, где хочет быть, а его кофе, скорее всего, остыл. Но он тащит вампира с храбростью, подкрепленной раздражением, и заставляет Германна лечь в кровать. Германн засыпает в ту же секунду, как его голова касается кровати.

Тендо отходит и дает Ньютону место, чтобы развязать его шнурки и снять ботинки.

— Это его комната?

— Да, — говорит Ньютон, наклоняясь к Германну, чтобы достать очки из его кармана.

— Думал, выглядеть будет по-другому.

— Больше гробов и меньше твида? — Тендо издает смущенный звук, но Ньютон пожимает плечами: — Ты не первый. Одна девушка была уверена, что я сплю в земле. Предложила выкопать мне кровать, — он немного раздумывает. — Она была слегка странной. — Ньют выпрямляется и вздыхает. — Думаю, придется проверять каждые полчаса, чтобы его не вырвало на самого себя.

— Возможно, стоит снять с него пиджак.

Ньютон хмыкает:

— Не-а, приятель, он сам виноват, что не снял его заранее, — он отключает свет и закрывает дверь. — Пойду, найду его трость. Не уверен, где именно я её выкинул.

— Ты забрал его трость?

— Самозащита! Он меня бил!

— Низкий поступок, брат.

— Слушай, ему, типа, тысяча лет. Он справится без своей палки пару часов.

***

Германн открывает для себя математику в совсем юном возрасте. Он — сын благородного богатого человека, так что, несмотря на невозможность нормально опираться на ногу, его не выкинули на холод.

Да, звучит страшно, но убийство маленьких детей было настолько обычным делом, что едва ли было достойно упоминания, и в разные периоды истории в разных обществах приходилось выстраивать хитрые планы для предотвращения подобного, только бы критично не упала численность населения.

Германн — мальчик. Не старший сын, но все же мальчик, с острым разумом и быстрым языком, и несмотря на его ногу, он учится быстро передвигаться и быстро говорить, чтобы люди его заметили.

Он влюбляется в цифры, как только узнает о них. Ему нравится, как они складываются вместе на бумаге.

Его обращают, когда ему почти тридцать, и его обращают, потому что он спорит с мужчиной, который прибывает к ним на порог после захода солнца, и не отказывается от спора, даже когда мужчина свирепо на него смотрит.

Германну двадцать девять, он не женат. Когда мужчина заходит в его комнату, Германн сидит за столом, уткнувшись носом в рукопись, потому что всегда страдал дальнозоркостью.

Как почти-изгою, ему знакомы странные предложения. Все, кажется, думают, что его привычки далеки от нормы, учитывая его цифры и его трость и недостаток легких разговоров. Он слышал слухи о себе, и научился их игнорировать их все.

Хотя тот, где он — демон, который по ночам бегает среди деревьев, довольно… интересный. Германн и шага в своей жизни не пробежал.

В дверь стучат, и он отвечает, не поднимая взгляда от книги. Он думает, это кто-то из слуг. Обычно это кто-то из них: они знают о его привычках и, если видят свет из-под его двери, часто приносят ему перед сном питье.

— Ты сова, как и я, — говорит мужчина. Ларс, его имя, или таким оно однажды будет, а потому проще использовать его.

Германн хмурится на то, что его оторвали от чтения. Он хорошо умеет хмуриться уже тогда, что заставляет Ларса улыбнуться.

Ларс не злой. Пожалуйста, распрощайтесь с этой идеей. Ларс не злой и пока что очень юный.

Германн — его первый.

Он закрывает дверь за собой и приближается к Германну. Его шаги мягкие и Германн откидывается в своем кресле, чтобы лучше его видеть. Он высок, и Германн не может решить, привлекателен или нет. Ларс опирается рукой на стол и наклоняется к Германну. Германн резко отворачивается, чтобы их губы не соприкоснулись, и Ларс смеется.

— Это не то, что я имею в виду. Я хочу дать тебе кое-что.

— Что? — хмурится Германн.

Ларс объясняет что, и что такое он сам, и когда Германн пытается сбежать, Ларс удерживает его на месте. Но не кусает. Только мягко говорит:

— Знаю, такое сложно принять. Но, поверь мне, это подарок. Бессмертие. Представь, — он указывает на листы рукописи, неровный почерк на слишком дорогой бумаге, — у тебя будет время изучить всё. Путешествовать, куда угодно. Езжай в Аравию и изучи алгебру, в Китай — и изучи инженерию. А, твой взгляд загорелся от незнакомых слов, — он улыбается, но не жестоко. — Я буду в Люцилинбурхуке. Напиши мне или приезжай с визитом. Но если ты приедешь, — он наклоняется ближе, — лучше тебе знать, чего ты хочешь.

Он оставляет Германна в одиночестве, и Германн проводит остаток осени и зиму в размышлениях.

Его сестра рожает, но ребенок умирает. Листья опадают со старых веток, а Германн заканчивает чтение рукописи и начинает скучать. Он мечтает о большем мире, о будущем, которое никогда не заканчивается.

Он зовет слугу и говорит ему приготовить повозку к следующему утру. Он выезжает куда-нибудь довольно часто, так что это никого не удивляет. Как и приказ собрать его вещи. Вечером он извещает родителей, что уезжает по делам. Они кивают и не задают вопросов, и еще до конца недели он в Люцилинбурхуке, и еще до конца месяца все его сны окрашиваются алым.

Он ненавидит Ларса не больше века. Он никогда не ненавидел Ларса за то, что тот с ним сделал. Это был его выбор, и он никогда о нем не жалеет. Но Ларсу нравятся компании, которые не нравятся Германну, у него есть привычки, которые Германн не одобряет, и хотя Германн не зачарован концепцией социальной жизни и больше влюблен в науку, чем в кого угодно, кого он когда-либо встречал, Германну не нравится, как большинство вампиров обращается с людьми как со скотом.

Люди изобретают, придумывают и создают, и каждый день формируются новые идеи, и Германн ненавидит, что многие вампиры так легко откидывают важность этих жизней только потому, что они исчезнут меньше чем через полвека.

Затем он впервые вляпывается в переделку с толпой, злой на убийство, которое совершил другой вампир, и Германн клянется себе никогда не проводить время в месте, где есть кто-то еще его вида.

***

Их гостья — полная неожиданность. Их гостья высокая и бледная. Германн и Ньютон оба молча смотрят на неё несколько секунд, прежде чем приходят в себя.

— С какой радости ты здесь? — злится Германн, подхватывая трость и настороженно подходя ближе. Ньютону требуется еще пара секунд, чтобы с хлюпаньем достать руки из куска кайдзю. Он оставляет перчатки на руках, потому что кайдзю блу вредит и вампирам, а он ужасен в драках и всегда использует все возможные преимущества.

— Подумала заскочить по пути в Малайзию. Мне нравится Малайзия в это время года, — она улыбается, зло, такой улыбкой, что заставляет Ньютона думать, не кровь ли она использовала в качестве помады.

Она коротко смотрит на Ньютона и тут же забывает о нем, что, на удивление, злит Германна даже сильнее чем тот факт, что она зашла в их лабораторию, словно имела на это право.

— Я тебя не приглашал.

— Дорогой, нам стоит поговорить где-нибудь в другом месте, не думаешь? — она взглядом указывает на Ньютона, тот прищуривается в ответ.

— Не называй меня так, — рычит Германн. — Что бы ты не хотела мне сказать, можешь сказать это перед Ньютоном.

Ньютон опирается своими татуированными руками на стол и ярко улыбается. На сердце теплеет от настойчивости Германна.

— Семейное воссоединение, ага? Вы вообще не похожи, — он усмехается, радостно и отвратительно по-человечески. Вампиры были бы настороже в присутствии себе подобных, и вампиры не были бы такими яркими.

— Это моя сестра, — объясняет Германн.

— Ты дочь этого ужасного Ларса? Боже, хочешь обниму?

Женщина отвечает ему уничижающим взглядом, и Ньютон улыбается, хлопая ресницами, и отводит взгляд, ища, что можно было бы использовать как оружие.

— Я пришла из вежливости, убедится, что ты в порядке, — женщина осматривает Германна с ног до головы, и Германн смотрит в ответ так, словно его свитер прочнее, чем шерсть, и его штаны достаточно длинные, чтобы скрыть носки с рисунком звезд, и словно он не бессмертный калека, который просто не может драться. По крайней мере, Ньютон подозревает, что он не может, но не горит желанием узнать наверняка.

— Я в порядке, — отвечает Германн сквозь стиснутые зубы.

— Вижу, — отвечает она. — Выживаешь, по крайней мере, хотя я удивлена. Это твой раб? — Челюсть Германна дергается и женщина улыбается. Улыбка могла бы сойти за добрую, не может же она быть только злой. Чтобы стать такой требуется много работы и, без сомнения, в ней есть что-то хорошее и стоящее того, чтобы узнать её лучше. — Он маленький, — говорит она о Ньютоне. — Разве ты не выпьешь его с одного глотка?

— Очевидно, нет, — огрызается Германн. — Я вполне в порядке после визита отца, а теперь, пожалуйста, уйди.

— О, дорогой брат, почему ты так нас не любишь?

— Потому что вы убиваете людей, — ровно отвечает он.

— Как будто и ты не убил не меньше.

Германн стискивает зубы. У него нет никакого желания вспоминать все сотни и сотни лет бесконечных ссор с семьей, начиная с таких жалких мелочей, как ботинок, оказавшийся в чужом чемодане, и заканчивая такими сложностями, как имущество и титулы и тем фактом, что один из родственников Германна по семейному голосованию был изгнан в Индонезию, до тех пор, пока кто-нибудь не вспомнит о них снова.

— Он, очевидно, в порядке, — огрызается Ньютон. — Почему бы тебе не отвалить?

— Он довольно неприятный, — продолжает женщина. Она вновь поворачивается к Германну. — Дитрих спрашивал о тебе.

— Дитрих вполне может связаться со мной сам, если хочет. — Женщина улыбается, и Германн хмурится. — Он не хочет, — понимает Германн. — Поэтому ты здесь? Поиздеваться надо мной? В какую бы игру вы двое не играли, мне все равно. Я спасаю мир, — говорит он едко и почти по-детски.

Женщина тем временем подходит к Ньютону и осматривает его как зверюшку на витрине.

— Тебе правда нравятся эти человеческие существа? — она коротко смотрит на Германна. — Вот это все, — она машет рукой на ржавые стены лаборатории. — В чем смысл?

— Мне правда нравится жизнь, — рычит Германн. Он надвигается на нее с тростью в руке. У него хмурое выражение лица, и не в смысле «Ньютон-снова-раздражающе-является-сам-собой», а в смысле «Я-могу-и-уничтожу-тебя». Ньютон все еще улыбается, но напряженно и довольно испуганно. Он видел дерущихся вампиров раньше, и не хочет видеть ничего подобного никогда больше, но он также не хочет показывать, что он не человек.

— Прощай, Карла.

— Как знаешь, — она мгновенно уходит, тяжелая дверь захлопывается за ней.

Германн стоит в центре комнаты, держа трость как оружие, и выглядит потеряно.

— Семья, да? — спрашивает Ньютон. Германн не отвечает. — Как она вообще сюда попала? Тут разве не стоит защита от всяких случайных вампиров?

Германн переводит взгляд на Ньютона. Он явно не может подобрать слова и, когда он все же говорит вслух, речь выходит напряженной и разрозненной.

— Я хочу поблагодарить тебя за то, что подыграл. Сейчас и с моим отцом.

— Чувак, не знаю, понял ты это или нет, но мне не нравятся вампиры. Не в медиа и не в жизни.

Германн выпрямляется. Он все еще держит трость и, когда неожиданно понимает это, смещает хватку так, что трость вновь становится опорой, а не мечом. Он никогда не рассматривал вариант, что Ньютон был также не рад их ситуации, как и сам Германн.

 — Я не знал, что ты так чувствуешь, — говорит он все еще напряженным голосом. — Я еще не поблагодарил тебя за помощь прошлой ночью, несмотря на мое… неблагоразумие. И выбранные мной слова были не такими, какие я бы выбрал… с более ясным разумом.

— Эй, эй! Я не имею в виду тебя. Ты буквально единственный вампир, которого я могу вынести, — Германн сразу расслабляется, опускаются плечи и хмурое выражение смягчается. — Но может извинись перед Тендо. Он не выглядел сильно испуганным, но не каждый день вампир пытается облизать твое лицо, да? Попробуй разрядить ситуацию.

***

Германн выходит наружу за полчаса до рассвета. Атака кайдзю была два дня назад, и пилоты только возвращаются в Шаттердом. Германну нужно быть там, нужно разобраться с отчетами и найти, что пошло не так в этой битве, и что можно улучшить в следующей.

Ньютон уже загружает все видео, какие может получить, приклеен к экрану компьютера, делает заметки в блокнотах, чтобы перепроверить теории, когда ему перепадет кусок монстра. Скорее всего, небольшой кусок. У них не хватает денег и военных это не волнует, а Корпус слишком дезорганизован, чтобы добраться до останков раньше черного рынка.

Германн думает о цифрах и о монстрах и чувствует тошноту. В горле собирается комок. Через секунду он уже подбегает к краю берега и его рвет. Кровью и водой, и остатки тут же смывает волнами океана. Он вытирает рот платкой, его трясет.

Слишком много. Слишком много и не видно конца. Он тоже умрет здесь.

Облака полосами расчерчивают серое небо. Его глаза быстро привыкают к тусклости, и он опирается спиной на бетонную стену Шаттердома. Он зажимает сигарету между губ, и готовится зажечь её, когда к нему присоединяется Тендо.

— Они убьют тебя, — на автомате говорит Тендо.

Германн раздумывает.

— Нет, — говорит он, не убирая сигарету изо рта. Он подносит к ней зажигалку и щелкает. Свет на секунду ослепляет Тендо. Он достает сигарету изо рта, убирает зажигалку и выдыхает дым. — Они не убьют.

— Есть запасная?

— Тебя они убьют, — говорит Германн, но все равно предлагает одну, потому что, скорее всего, кайдзю убьют Тендо раньше.

Они стоят в надвигающейся тьме, вампир и человек, оба думают, насколько близок конец.

— Ты чувствуешь, что готов? — спрашивает Тендо.

Германн не понимает вопрос.

— Ты стар. Я просто подумал. Было бы проще, будь я старше? — он делает затяжку, быстрое движение, от которого бусины браслетов на его запястьях сталкиваются и звенят. — На уроках этики ты всегда даешь старшим умереть первыми. Но я не хочу умирать.

— Я тоже, — говорит Германн. Он закрывает глаза и видит свою доску. — Мы продолжим драться. Это я тебе обещаю. До последнего вдоха.