— Ты смотрел в детстве документалки Дэвида Аттенборо о природе? Представляешь, в честь него назвали кучу видов, он многих вдохновил пойти в науку... Но самое клёвое — ископаемую живородящую рыбу Materpiscis attenboroughi. В Австралии нашли её останки вместе с детёнышем, прикреплённым к матери пуповиной. То есть это первое свидетельство того, что позвоночные трахались, потому что это единственный известный способ оплодотворения у живородящих, прикинь? Как мы делаем это до сих пор. Уже двести миллионов лет! Вот на чём здорово оставить своё имя, — Джотаро с мечтательным выражением лица опрокинул в себя восьмой бокал шампанского.

Нориаки Какёин рассеянно кивнул, так как охуевал. Фильмы Аттенборо показывали в школе, он хорошо их помнил и даже любил, но не мог сейчас найти в себе силы выдать какой-то осмысленный комментарий. Он охуевал последние два часа, слушая бесконечный поток фактов об обитателях рек, морей и океанов. За это время он узнал, что кальмары проходят лабиринты быстрее собак, рыбки бычки могут держать в голове подробную до мелочей карту залива, в котором обитают, чтобы выживать во время отливов, а самец удильщика присасывается к самке и врастает в неё на всю жизнь. А также, что Джотаро особенно не нужны ничьи комментарии, если он сел на своего любимого (морского) конька. Сейчас самым важным казался вопрос, отказаться ли от рыбы совсем или же начать её особенно активно потреблять: подобный высший разум не должен существовать — иначе в один прекрасный день завоюет человечество. Джотаро даже сказал, что текущий период истории стоит считать не периодом господства млекопитающих, а господства костистых рыб.

Нориаки вежливо не стал спрашивать о количестве насекомых на планете Земля.

Учитывая фиаско с шампанским, подобное развитие событий — не самый плохой вариант, тем более ему удалось выполнить задание Жан-Пьера и расплатиться за сегодняшний провал с днём рождения. Он действительно разговорил «Джоджо», и это оказалось не так сложно — но взамен всё это время Нориаки ощущал себя так, будто провалился в карманную вселенную, где человеческие отношения работают по каким-то другим законам. Он залил и пальто, и водолазку, и кепку Джотаро шампанским. В таких ситуациях он обычно ожидал, что человек либо разозлится и наорёт на него, либо поймёт, что это было ненамеренно, и следующие полчаса они будут рассыпаться в прекрасных социально приемлемых взаимных извинениях друг перед другом. Либо же он социально приемлемо получит по ебалу — больно, но зато счёты сведены сразу же. Ему не привыкать. Тем более, это повеселило бы Поля.

Джотаро же тогда… ничего не сказал и по-прежнему держал в руке два бокала. На его лице даже не дрогнул мускул. Он даже не моргнул от удивления. Даже не моргнул в попытке защитить глаза от алкоголя, стекающего с кепки по лбу. Он застыл на несколько секунд, потом коснулся козырька своей кепки и протянул «Ну что ж ты будешь делать». Всё. Затем широким шагом пошёл вглубь дома, а растерянный Какёин бросился за ним, прихватив с собой ещё шампанского.

Джоджо обошёл по большой дуге гостиную, заполненную гостями, и поднялся наверх в одну из спальных комнат. Все попытки извиниться отлетали от него, как горох от стены. Какёин поставил бутылки на тумбочку, туда же Джотаро поставил бокалы, а затем снял пальто с кепкой и протянул Нориаки.

— Подержи. Может, найдешь куда повесить.

Он ухватился за возможность извиниться если не словами, то хотя бы действиями, и нашёл крючок рядом с включённым электрическим камином, где пальто могло просохнуть побыстрее. Повесив одежду, Нориаки пошёл за Джотаро в смежную ванную. Тот успел снять водолазку и умывался, стоя над раковиной с голым торсом. Какёин не смог сдержать сдавленный полустон. Реальность стократно превосходила передачу со средненькой камеры ноутбука — перед ним расстилались квадратные сантиметры красивой кожи с родинками, шрамами, неровностями, чётко очерченными мышцами. Он чувствовал себя учёным на орбите новой планеты, исследование которой займёт годы. Прекрасные годы. Он тряхнул голову, решив, что приличнее будет смотреть всё же выше, и поднял глаза на Джотаро, который как раз повернулся к нему. И ему показалось, что по лицу Джоджо впервые за день пробежала хоть какая-то чёткая эмоция — смесь смущения и… довольства? Нориаки не мог сказать точно, потому что тот быстро взял свои черты под контроль явно натренированным способом. Это уже было интересно… но Какёин не успел задержаться на этой мысли, потому что Джотаро выдал:

— А ты знаешь, что на английском один из видов рыб семейства губановых называют slippery dicks? Скользкий дик, представляешь, и «дик» тут — не сокращение от имени Ричард, конечно.

Какёин не знал, как на такое полагается реагировать, и смог только нервно рассмеяться. Чем-то это фраза напомнила ему себя в школе — тогда он часто мог начать разговор с любым незнакомым человеком случайным фактом из энциклопедии. Но было самое меньшее странно видеть подобный подход к общению от взрослого мужчины, который выглядит красивым и успешным.

— Но почему их так называют? — Нориаки облокотился о дверной проём и сложил руки на груди, пока Джотаро отвернулся в поисках полотенца. Он решил, что лучшим сценарием будет подыграть биологу и больше не пытаться вести себя по стандартным социальным схемам. Тогда он даже не подозревал, в какую ловушку из энциклопедических фактов и философии эволюции себя загоняет. Ну, сгорел хайдэн, гори и дзиндзя.

— Рыба не похожа на хуй, само собой, и не покрыта чем-то особенно скользким, только обычной рыбьей слизью, — вытеревшись, Джотаро повернулся к нему и посмотрел прямо в глаза, а потом кивнул головой в сторону кресел перед камином. — Всё дело в антропоцентризме. Она маленькая и слишком легко ускользает из рук, поэтому гордые люди Флориды разобиделись на неё и стали называть так.

Его голос звучал с застарелой злобой, будто он очень давно разозлился на людей из-за их отношения к рыбам, а сейчас у него уже нет сил остро реагировать на мир. Но привычка скалиться осталась.

— Хм, но у неё же должно быть название на латыни? — это, пожалуй, единственное, что Какёин точно помнил о биологической классификации.

— Да, Halichoeres bivittatus, но даже в Википедии на первое место всегда выводят народные названия. А люди в принципе называют другие виды как попало. Мы почему-то решили, что меньший мозг, немота и схожесть формы, обусловленная всего лишь тем, что рыбы эволюционировали в толще воды, означают, что к ним можно относиться совсем свысока и не испытывать даже той эмпатии, которую мы испытываем к млекопитающим…

Так и прошли два следующих часа. Джотаро прыгал по фактам, которые удивительным образом складывались в связный рассказ. Не все они касались половой жизни рыб — большинство были про их уникальные видовые особенности и смекалку, но обсценные факты дольше удерживались в голове Нориаки, — и обо всём Джотаро рассказывал не менее увлечённо. Через некоторое время уже было сложно не согласиться, что морские обитатели превосходят людей как вид. Тем не менее Нориаки был рад, что тревожность подсказала ему взять с собой шампанское. Даже тёплым оно было хорошим, а бутылки открывал Джотаро, предусмотрительно уходя в ванную. И вовремя наполнял его бокал, что почему-то казалось Какёину безумно милым. Раньше так пристально следил за его бокалом только первый бойфренд. А это было… давно, ещё в университете. И разговор на самом деле был интересным. Да, говорил в основном Джотаро, Нориаки лишь изредка вставлял какие-то фразы, но внимательно всё слушал и испытывал приятное ощущение от того, как задвигались шестёренки в голове из-за непривычной темы. Он вполне мог бы пережить этот разговор и без алкоголя, но проблема в том, что Джотаро так и не надел ничего вместо чёрной водолазки. Он сидел всего лишь в нескольких сантиметрах от Какёина, голый по пояс. Не подавая никаких признаков смущения. Так что, если бы не шампанское, Нориаки сбежал бы отсюда ещё полтора часа назад, потому что зрелище было ослепительно невыносимым для трезвого ума. Его сердце начинало биться чаще каждый раз, когда он поднимал глаза и смотрел на постепенно пропадающую отметину на шее, на всклокоченные чёрные волосы, на эти глаза и на два тёмных соска на впечатляюще широкой груди.

Постепенно он всё же начал терять нить разговора, запутываясь в своих фантазиях и желаниях. Этот человек действовал на него магнетически, казался одновременно очень знакомым и бесконечно далёким. Больше всего ему бы хотелось решить это противоречие, решить, будет он в его жизни дальше рядом или вдали, но он только всё больше пропадал в звуках низкого хриплого голоса, в отточенных фразах, в бесконечных фактах. Чувствовал себя коброй, успокоенно свивающейся в кольца под убаюкивающую мелодию.

Поэтому, когда Джотаро легонько тронул его за колено, Нориаки испытал что-то, подобное удару тока. И ошарашенно заморгал, не сумев решить, рад ли возвращению в реальность.

— Нори?

— Да? Я что-то пропустил? — он попытался выдавить улыбку и пригубил ещё игристого.

— Я рассказывал про глаза.

— У рыб?

— В том числе. Но мы можем поговорить о чём-нибудь другом, если тебе скучно.

Ещё одной невыносимой вещью стало то, что Джотаро больше не сидел с каменным лицом. Во время своих рассказов он искренне улыбался, смеялся, злился или смотрел с беспокойством, как сейчас. Было видно, как сильно и вдохновенно он увлечён своей профессией. Нориаки понимал, что не стоит принимать за чистую монету эмоции человека, который умеет поддерживать во всех ситуациях настолько непроницаемый покерфейс, но это разрушало внутри него что-то атом за атомом. Особенно из-за контраста с утренним холодным приёмом, когда Джотаро даже не поздоровался. А сейчас его будто включили в круг близких друзей, а он не знал, чем заслужил подобную открытость и не верил ей. Вернее, знал, что после вчерашней ночи совершенно её не заслуживает. Какёина внезапно накрыло осознанием, что он находится на волоске от нервного срыва, и сердце оглушительно загрохотало в ушах. Всего лишь за сутки его жизнь из стабильной и размеренной стала слишком наполненной этим человеком. Он боялся той буйной смеси чувств и физических реакций, которая накрывала его. Будь он не так строго воспитан, то прямо сейчас вылетел бы в дверь и уехал бы к себе. Но он знал, что бросать собеседника посреди разговора очень невежливо. А он уже слишком виноват перед Джотаро.

Нориаки закрыл глаза и медленно вдохнул.

— Нет, мне интересно, просто голова закружилась, — он отставил полупустой бокал, показывая, что ему пока не стоит больше пить. — Скоро пройдёт, иногда бывает. Так что там про глаза?

Джотаро недоверчиво изогнул бровь, но не стал дальше давить — однако и ладонь с колена не убрал, а успокаивающе сжал и разжал её.

— Скорее всего наши глаза эволюционно тоже формировались под водой. При этом у ряда морских обитателей даже более продвинутое цветовосприятие — у людей обычно три колбочки на сетчатке глаза, а некоторые виды рыб обладают тетрахроматией и могут видеть даже ультрафиолетовый спектр.

— Забавно, у меня тетрахроматия, — Нориаки смог немного расслабиться, включившись в разговор и повернув голову чуть в сторону от ладони на его колене. Наконец-то и ему было что рассказать. — Я, конечно, не вижу ультрафиолетовое излучение, но очень рано понял, что отличаю больше оттенков, чем дети вокруг. Наверное поэтому и начал рисовать — по-другому не мог этого передать. А потом родители заказали ДНК-тест, когда у отца проявилось редкое генетическое заболевание. Мне повезло, гены болезни у меня не смешались в опасный случай, но зато врачи нашли много других фановых вещей — например, как раз эту мутацию.

— Ничего себе. Да, Жан-Пьер мне рассказывал, что ты здорово рисуешь.

— Я всё ещё не понимаю, почему он ничего не рассказывал мне о тебе, но при этом рассказывал тебе обо мне, — Какёин знал, что слова прозвучали горько, но ему необходимо было это проговорить, чтобы совсем не свихнуться. Он всё ещё не понимал, почему судьба так распорядилась.

— Не обижайся на него, — Джотаро повернулся к камину, избегая прямого взгляда, и наконец убрал ладонь с колена. — Это я виноват.

— Не представляю, как, — Нориаки усмехнулся. — Совсем не представляю человека, который может запретить Жан-Пьеру говорить что угодно.

Джотаро посмотрел на него и смешливо улыбнулся. Его черты выглядели совсем по-другому в свете фальшивых углей камина и маленьких бра, не такими закатанными в мрамор, а свободными, расслабленными. Он опрокинул ещё один бокал, будто для храбрости, и откинулся в кресле.

— Ты прав, никто не может заставить Польнареффа замолчать. Но ты же знаешь его представления о чести, эту странную смесь романтических бредней из европейских рыцарских романов и кодекса бусидо, который он изучал исключительно по самурайским фильмам.

Нориаки кивнул. Слова звучали несколько жестоко, но это была правда — и, что таить, эта мешанина, полное отсутствие стыда и аура уверенности в себе составляли львиную долю привлекательности Польнареффа. В голове Жан-Пьера работал какой-то особый моральный компас, в котором было невозможно разобраться, но который явно обладал чёткой внутренней логикой.

— То есть его молчание — вопрос чести?

Джотаро тяжело вздохнул.

— Скорее вопрос подростковой глупости. Когда мы познакомились с ним и Абдулом, мне было семнадцать, я даже ещё не окончил школу, то есть по сути всё ещё был злым подростком. Дед взял меня в свой фонд на летнюю стажировку, так как думал, что работа и труд исправят… ммм… мой нрав.

— Исправили? — Нориаки жадно впитывал подробности.

— Не очень, как ты сам понимаешь, — Джотаро закатил глаза и махнул рукой. — Старик тут явно просчитался, потому что деньги мне никогда не были нужны, мать всегда давала достаточно и не умела меня наказывать. А работа совсем не интересовала. Подростки и благотворительность? Не самое удачное сочетание. В основном я опаздывал на все встречи и торчал в курилке, отказываясь с кем-либо общаться. Или сбегал в океанариум через дорогу. Только Поль смог ко мне прилипнуть, но ты сам знаешь — он даже мёртвого разговорит. И как-то так, слово за слово, мы подружились…

Нориаки слушал с затаённым дыханием, боясь спугнуть чувство, будто огромный кусок реальности наконец-то встал на своё место. Он впитывал все реакции Джотаро, изучая его мимику. Сейчас он выглядел так, будто ему всё ещё было больно. Застарелая, проработанная боль — но всё же боль — искажала его черты. Нориаки не хотел бы увидеть её ещё раз на этом лице, но отвернуться не мог.

— Однажды я вошёл утром в опенспейс и услышал, как Поль обсуждает меня с коллегами. Уже даже не помню, что он именно говорил, что-то наверняка безобидное, но в своей манере, ты знаешь. Громким голосом на весь офис и наверняка про секс. У меня и так был плохой день — да все дни были плохими, потому что я ненавидел эту стажировку. Под конец лета Жан-Пьер был единственным поводом вставать с постели и вообще приходить на эту работу. И я разозлился так, как не злился давно.

— Вы подрались? — Нориаки рассмеялся, так как знал, как заканчиваются все подобные истории с участием Польнареффа. Его нельзя было ни заткнуть, ни заставить извиниться — за очень редкими исключениями. И многие так злились на него, что готовы были решать данную проблему кулаками, несмотря на впечатляющие и очень заметные мускулы француза. Ему много раз приходилось разнимать подобные драки или останавливать конфликт в зародыше — успокаивая Жан-Пьера или извиняясь за него.

— Ага, разнимали всем офисом. Не знаю даже, кто ударил первым. Помню только, как кричу на него, а потом уже выплёвываю зубы в кузове скорой. И Поль рядом сидит и выглядит не лучше. — Джотаро умиротворённо посмотрел на электрические угли. — Сейчас смешно это всё вспоминать, но тогда мы серьёзно поссорились, и я не разговаривал с Жан-Пьером несколько месяцев. А когда он всё же достучался до меня, то я поставил условие, что мы можем остаться друзьями, только если он перестанет трепаться обо мне. Совсем. Ни с кем. Никогда. И он торжественно поклялся.

— Это… очень тупо, — Нориаки накрыл глаза ладонью.

— Угу, и из-за этого меня чуть не избил Абдул, потому что Поль даже ему отказывался говорить, с кем идёт гулять или в бар. Я много раз отзывал эту клятву, когда понял, насколько она мешает жить нам обоим, но, кажется, Жан-Пьер продолжал следовать ей просто, чтобы наказать меня.

— Мы… могли познакомиться много лет назад. — Нориаки вздохнул, поражаясь тому, какие они все дураки даже на подходе к коварной цифре в тридцать лет. А Жан-Пьеру не помогло и преодоление этого рубежа. — Но если это та драка, из-за которой ему пришлось поставить четыре коронки, Джотаро, то я даже не обижен.

— Она.

— И, возможно, даже должен отомстить за друга.

Они понимающе переглянулись и улыбчиво замолчали.

— Но я жалею, что так произошло… — продолжил Джотаро через несколько минут. — Я узнал тебя утром. Жан-Пьер присылает мне много фотографий и много выкладывает в сеть, и ты на половине из них точно есть. Сам знаешь, сложно было ошибиться. — Он кивнул в сторону огненных волос Нориаки. — И я всегда думал, что ты… я знаю, люди странно воспринимают такое сравнение, но ты немного похож на рыбу, и это очень красиво.

Какёин не сдержал смеха. Он понимал, что должен был спросить хотя бы о том, почему Джотаро думает о таком сравнении, но сил уже не осталось. Нориаки просто удивлённо смотрел на него, чувствуя, как щиплет глаза. Он моргнул, и Джотаро оказался перед ним. Где-то вдалеке, на краю слуха, Нориаки услышал дребезг бокала, сметённого с подлокотника внезапным натиском. Джотаро залез на его кресло и упёрся коленями по бокам от Какёина, как большой пес, который знает, что не поместится на коленях хозяина, и не хочет делать ему больно, поэтому занимает свои телом всё пустое пространство вокруг. Джотаро протянул руку и провёл большим пальцем линию от носа до скулы Нориаки. От него пахло табаком, шампанским и свежим мылом.

— У тебя большой рот и немного раскосые глаза, широкая переносица. Мало кто заметит в тебе рыбу, Нори, но мне этого достаточно. Нори? Могу я тебя так называть?

Нориаки вцепился пальцами в его бедро и не мог их разжать, не мог остановить происходящее. Он очень хотел услышать, что будет дальше, поэтому кивнул.

— Сквозь тебя на меня смотрит что-то древнее, влекущее, зовущее в глубины. Вся история земли, весь путь нашей эволюции. Утром ты оставил меня без слов, так что прости, если это было грубо. Но ты был настолько знакомым и незнакомым одновременно. Острое жамевю. Я ещё никогда не видел тебя… таким живым. Объёмным. Настоящим. Это было неожиданно. Я ведь заочно знаю тебя почти десять лет.

— Джотаро… ты странный.

— Я знаю.

— Это самый неловкий подкат в моей жизни.

— Подозреваю.

— Но мне нравится.

— Можно тебя поцеловать?

Нориаки втянул воздух и едва слышно прошептал согласие, но тут же услышал шаги внизу лестницы и громкий сварливый крик Польнареффа: «Куджо, ты где?! КАКЁИН?!! Вы всё пропускаете!». Нориаки уже собирался обречённо вскочить с места, но Джотаро, в отличие от него, явно был не столь падок на капризы Жан-Пьера. Он крепко сжал лицо Какёина, не давая ему панически увернуться или вскочить, и лёгко коснулся края губ слева, застыв на секунду, будто всё ещё спрашивая разрешения. Нориаки ожидал быстрого наступления и выворачивания всех границ, поэтому эта неожиданная нежность сломила в нём всё напряжение и панические мысли. Он подался вперёд и втянул Джотаро в поцелуй. В голове опустело, свет вокруг померк, а мир выправился — теперь всё было правильно, как дóлжно. Его ладони рефлекторно гладили бёдра Джотаро, губы инстинктивно целовали, язык безотчётно скользил по дёснам, зубам и нёбу. В этом не было мысли, не было намерения, только блаженная пустота и блаженная заполненность. Смысл и бессмыслие. Идеальный баланс.

Нориаки не смог понять, сколько длилось это состояние, но явно слишком мало. Он недовольно фыркнул, когда губы Джотаро и тепло его тела куда-то исчезли, были вырваны из его объятий руками реальности. Он медленно вздохнул и заморгал, заново привыкая к свету. Дверь открылась, и в комнате сразу стало будто бы теснее — Жан-Пьер умел заполнять собой пространство гораздо большее, чем его физическая форма. Какёин прочистил горло и встал с кресла, немного пошатнувшись на ослабевших коленях. Обернувшись, он увидел, что Джотаро каким-то образом успел одеться и уже разговаривал с Полем. Видимо, его восприятие времени и правда навернулось.

— Жан-Пьер, я наверное пойду, — Какёин прервал их разговор, в котором не понимал ни слова. — Прости, что так, но мне надо домой.

Он нащупал подарок в кармане и вручил маленькую коробочку в протянутые ладони, накрыв их сверху своими руками.

— Хорошо, — Польнарефф не стал спорить, и Нориаки был благодарен своему другу за это. Несмотря на показную капризность, он всегда знал, когда не стоит давить. Даже если это был его день рождения. — Спасибо за подарок. И что ты пришёл, я всегда очень счастлив тебя видеть.

Нориаки оказался в крепких объятиях, но мир продолжал ускользать из-под ног. Он будто потерял равновесие и больше не мог его обрести. Всё было слишком — этот дом, этот поцелуй, эти рыбы, это шампанское. Джотаро. Уши заложило, конечностей он не чувствовал, алкоголь просился наружу, будто он жертва взрыва: обожжённая, отравленная радиацией, лишь с одной программой в голове — убраться подальше от эпицентра. Он мысленно ударил себя за подобное сравнение, полное жалости к себе, но не смог объяснить зияющую дыру внутри другими образами.

— Напиши, как доберёшься, — прошептал Жан-Пьер, похлопав его по спине.

Он выбрался из объятий и кивнул.

— Джотаро, было приятно познакомиться, — он нашёл в себе силы обернуться и махнуть рукой.

Нориаки старался не вчитываться слишком сильно в лицо Джотаро, которое теперь было для него таким эмоциональным и понятным. Он потом разберётся со своими ошибками. С болью и непониманием на этом лице. Наружу. Отсюда. Подальше. Домой.