Все завершилось.
Все — это, конечно, слишком широкое понятие, но Киновари не хотелось говорить точнее.
Не осталось сил.
Желания.
Ноги сами понесли ее на далекий утес — тот, что был местом ее заточения почти все то жалкое существование — ведь там будут ответы. Ответы — это именно то, в чем она сейчас так нуждалась, то, что могло бы дать этой ненормальной и больной ситуации хоть капельку здравого смысла. Утес — то место, что связало их двоих, и если в чем-то она была уверена, так только в том, что ее ждут. Там, далеко на утесе.
С которого все началось.
Киновари хотелось назвать свою жизнь «жизнью», но у нее язык не повернулся бы совершить подобное. Все это было бы обманом, грязной ложью и попыткой скрыть явь — прямо как вся их, самоцветов, жизнь под крылом Учителя. Киновари, в самом деле, много чего хотелось — хотя бы уткнуться ему лицом в грудь и разрыдаться ядом, но она не могла. И дело было не в гордости или расстоянии. Никто уже не мог.
Ведь Учителя более не существовало.
Их, как вида, уже не существовало.
Почти.
Когда все пошло наперекосяк?
В голову приходят множество моментов. Фосс, пришедшая к ней в первый раз. Фосс, съеденная улиткой. Фосс, потерявшая ноги. Фосс... Фосс, Фосс, Фосс — все дело в ней. Все пошло не так в тот самый день, когда Учитель принес ее с Пуповины, и Кино хочется проклинать этот несчастный далекий момент, потому что именно тогда на свет появилась она — их Проблема. Та, что разрушила обычный строй жизни. Та, что порушила вообще все — Учителя, остальных, даже лунян! Это было неправильно, это было непривычно, и Кино злилась.
На Фосс и на себя.
Потому что могла остановить.
Ей было привычно ругать себя за прошедшие события. Нормально — каждый раз окунаться мыслями в прошлое. Жить им, страдать из-за него, жалеть. Тысячи действий, которые были совершенны из-за какого-то уже неважного момента времени. Киноварь не привыкла встречать свои проблемы с гордо поднятой головой, но зато потом могла трезво их анализировать и говорить о том, что могла и не могла сделать. Смотреть из будущего всегда было проще — ведь тебе доступно куда больше, чем в тот момент, в ту секунду, когда что-то случалось.
Но Киновари кажется, что дело было не в знании.
Дело было в ней самой.
Дело было в том, что их предки — те, кого называли людьми — называли «любовью».
Неизвестное и далекое слово.
Киноварь знала, что ей нравилась Фосс с ее детской непосредственностью и абсолютно глупым энтузиазмом. Это умиляло, это было словно песнь для ушей — что-то легкое и певучее рядом, что не ненавидело ее и не страшилось за возможность убить одним лишь прикосновением. И в тот день, когда они впервые встретились на утесе, Киноварь украла кусочек Фосс — не в буквальном, конечно же, смысле.
Истлевший от времени блокнот, пустой, лишь с ее отпечатком, был тем, что грело Кино душу зимними ночами.
Кино злилась, что не соглашалась на предложения Фосс.
Конечно, она была полной дурой — настолько, что для рассказа об этом не хватило бы и целого блокнота. Неизвестно, что было виной этому — дурные инклюзии, или же Учитель схалтурил при ее обточке, но Фосс была полнейшей идиоткой. Она предлагала дурные идеи, постоянно ломала себя, смеялась над тем, чем не смеются... Слишком много глупости. И все их разговоры тоже были глупыми — до абсурда.
Но виновата в этом была не Фосс.
А...
Утес приближался.
Стремительно.
Раз за разом Фосс теряла свои части, а потом возвращалась к ней. И Киновари это жутко льстило — то, что такая безмозглая слабачка помнила о ней где-то так глубоко, что даже потеря собственной головы не помешала ей вернуться. От всего того, что происходило с Фосс, Кино хотелось горько плакать ртутью, но она не позволила себе и капли проронить в тот момент, когда увидела причину своих глупых — таких же, как и сама причина — страданий после столетней спячки.
То, что люди называли «любовью», вспыхнуло в Кино повторно в тот момент, когда эта идиотка предложила отправиться на Луну. Почти что двойное самоубийство — красиво, романтично. И, главное, наедине — то, чего хотела Кино. Ей, в общем-то, было плевать на остальных, кроме Учителя, и она была готова согласиться даже на предательство такого родного и близкого ей существа — того, кто ее создал — но не смогла. Что-то внутри неприятно заскрипело, когда Фосс сказала, что на Луне они будут не одни.
Сейчас она понимала — это все глупость.
То, что она отказалась тогда.
Ведь Фосс все равно пришла к ней. С таким опасным предложением. Она знала, что может доверять Кино — и даже рассказала ей страшный секрет, который скрывал Учитель. Даже несмотря на то, что у Фосс были новые друзья — те, кто заставлял Кино ненавидеть ее еще сильнее и вместе с тем любить.
Фосс была такой глупой. Такой простой. К ней тянулись все.
И Кино тоже.
Надо было согласиться.
Так было бы лучше. Всем.
Особенно ей.
Плевать на остальных.
Они обе были неправильными — с металлом внутри, изгои своего общества. Вернувшаяся с Луны идиотка и истеричка, способная уничтожить все ядом. Кино видела в своих отказах и словах лишь то, что ненавидела в себе больше всего, а Фосс принимала это и все равно возвращалась. Раз за разом.
Но в этот раз все будет наоборот.
В этот раз их никто не сможет прервать.
И Кино вернется к Фосс. Сама.
И она угадала.
— Я ждала тебя.
Фосс улыбалась все той же глупой улыбкой — даже с чужим лицом. В ней вообще ничего своего не осталось — лишь маленький кусочек в одной из дыр в торсе Падпараджи. И вместе с этим, вместе с улыбкой и взглядом, который мог принадлежать только этой идиотке, Кино не видела в стоящем перед ней существе — она не могла сказать иначе — что-то родное. Нет, конечно, она ощущала это — что это Фосс, и это было очень важно — но в тот же момент Кино казалось, что перед ней стоит Учитель. Странное давящее чувство, пугающее, но в то же время восхищающее.
То, что люди называли «божеством». Или «демоном».
После всего, что произошло, ей бы лицо разбить — по хорошему, но у Фосс струятся золотые слезы. Да и не той Кино твердости, чтобы сотворить подобное. А потому ей остается лишь нервно вздохнуть и опустить взгляд вниз, пытаясь собраться с мыслями. Сейчас нельзя было убегать и отступать. Было слишком поздно.
Сегодня ей предстоит встретиться не только с Фосс, но и с собой.
— Не правда ли чудесно? Все завершилось.
Фосс подняла голову к слепому оку луны, а золотые слезы потекли лишь сильнее.
И Кино немо согласилась. Закончилось. Так, что никого не осталось. Одни лишь осколки, что не желают воссоединяться. Но ничего. Это поправимо. Время лечит — так говорил ей Учитель. И с ними всеми такое тоже сработает, ведь они нормальные.
А вот Фосс и Кино — нет.
— Больше никаких лунян. Никаких похищений.
«Никакого Учителя», — хотелось добавить Кино.
Ей бы молча выслушать то, что скажет Фосс — потому что так будет правильно — но язык предал ее. В мыслях у Кино не было ни капельки желания выказать это, ведь раскаяние стоило внимать, но она все равно ответила. Ядовито и неприятно — как и прежде. Просто отвратительно. Но она ничего не может с этим поделать.
— Тебя никто не просил!
Это вранье. Кино знала, что это пойдет всем на пользу — и ей самой тоже. Технологии отмоленных лунян могли помочь ей избавиться от проклятья внутри, и об этом еще тогда говорила Фосс — но почему-то она соврала ей, скрывая все за фальшивыми эмоциями. За беспокойством, которое она проявляла лишь об одной идиотке, что любила ломать себя.
— Посмотри на остальных! Они... Они...
Кино схватила себя за волосы и потрясла головой.
— Да лучше бы ничего не менялось!
«Это не так!» — плакала Кино внутри.
Улыбка на лице Фосс померкла, а золото на лице исчезло. Она медленно подняла глаза, и впилась в Киноварь чужим пугающим взглядом, что исходил от мерцающей во тьме жемчужины. Это пугало — настолько, что в этом взоре Кино узнала себя, такую, какой ее видели остальные. Чудовище с тем, что не должно быть внутри. Какая разница, яд ли это или золото? Или же жемчужный глаз?
— Я знаю.
«Чудовище» потянулось к своему лицу и уткнулось в ладони.
— Хотела помочь всем.
Голос был едва слышен.
— Особенно тебе.
Фосс горько рассмеялась, едва слышно. Плечи ее мелко дрожали.
— Все делала ради тебя. Шла в море и теряла ноги. Не спала зимой из-за собственной никчемности — и к чему это привело? Каждый раз совершала глупость и думала о том, что ты на это скажешь. Ведь я столько всего натворила, но так и не нашла тебе работу. Не помогла. Заводила новых друзей, но так и не смогла подружиться с тобой. Сказать, насколько ты дорога мне.
Опустившись вниз, она коснулась лбом земли.
— Прости меня. Я отмолила лунян, но при этом осталась ни на что не годна.
В такие моменты, наверное, стоило радоваться.
Это было почти признание — даже лучше. Что-то за гранью того, что понимала Кино в своих чувствах. Фосс была дорога ей, и она Фосс — тоже. Знание о том, что все случившееся было совершено лишь из-за желания помочь ей, Кино, льстило неимоверно, но в то же мгновение это и удручало. Сколько бы Фосс не старалась, сколько бы Фосс не делала, все это было безуспешно, ведь страдания этой идиотки всегда были обречены на провал.
Полный.
Ведь пыталась помочь она такой же дуре.
Чудовища, что не поняли друг друга.
Им обоим не было места в мире.
— Теперь, когда все завершено, есть ли смысл делать что-то еще? Я так и не смогла завоевать твое доверие. Нарушила обещание Аниты. Разочаровала Призрак и Каирнгорм... Всем только хуже сделала.
Кино мягко опустилась на траву рядом, но это осталось незамеченным Фосс.
— Всем было бы лучше...
Горькая правда, но в то же время и ложь.
— ... если бы меня не существовало.
— Фосс.
Вздрогнув, та подняла голову. На глазах ее вновь застыли золотые слезы, и Кино мягко — насколько ей позволили перчатки — убрала их с лица, после чего осторожно взяла его в руки. Сколько бы эта дура не ломала себя, сколько бы не меняла себе тел — она осталась бы прежней. Она приобрела знания Ляпис, силу новых рук и ног — решения, принятые ею, были слишком умны и расчетливы для той дуры, что когда-то явилась на утес. Но все же, в этой отчаянной самоуверенности и простоты желания помочь всем чувствовалось дыхание той Фосс, что спасла Кино на утесе, позабыв обо всем.
Тела — лишь бремя.
Душа — лишь данность, неизвестная им.
Но все это было неважно.
Стянув перчатку, Кино прислонила ее к губам Фосс и наклонилась ближе — и зашептала, словно их кто-то мог услышать, хотя в целом мире не было того, кто сумел бы сделать это:
— Учитель говорил, что так люди показывали свою любовь.
И мягко прислонилась к чужим устам своими.
В этом не было смысла.
Не было логики.
Но они обе закрыли глаза — словно знали, что именно так и надо делать.
— Спасибо тебе, Фосс.
Вот, что прошептала Кино в тот момент.
И в благодарность она припасла им двоим, чудовищам, настоящий подарок.
Даже такая идиотка, как она, знала о том, как губительна ртуть для инклюзий — чужих и ее.
С закрытыми глазами сделать это оказалось намного проще.
— Я люблю тебя.
Даже в новом мире им не было места.