Мои чувства к тебе никогда не заживут.
Даже когда время исчерпает себя. Потому что красная нить, которой связали нас, неразрывна.
Дину нравится, что Парм на вкус как крепкий чай. Поцелуи сладкие и нежные, будто взбитый со сливками ежевичный сок. И пить этот изысканный напиток он может часами, наслаждаясь жаркими губами, мягким языком, тихими смущёнными стонами и сладкими вздохами, смешанными с укоризненно брошенным Пи’Дин.
Парм для него как восхитительный десерт, которые он так обожает, особенно, если готовит Парм. Для него Парм — изысканнейший чай, в котором цитрусовый привкус с лёгкой остротой имбиря с вкрадчивыми нотками ванили. И он определённо сошёл с ума, потому что пряный вкус Парма у него не притупляется на языке, стоит лишь подумать о нём.
И всегда воспоминание сопровождается улыбкой, даже если в мыслях всплывает острота его ногтей, впившихся в плечи, а его зубы смыкаются на ключице или шее. Это добавляет лишь остроты до невыносимости. Что это — их личная связь или наложение связей с их предыдущей жизнью? Неважно. В нём горячо бьётся любовь к Парму.
Он весь упругий и на вкус сладкий и нежный, будто лепестки пионов, которые стоят в вазе. Жадными глотками Дин пьёт его смех, хотя в груди скребётся горькой болью прошлое. Парм кладёт в его приоткрытый рот очередную порцию восхитительного десерта, а Дин видит только восхитительную улыбку Парма и не уверен, что чувствует вкус.
Его жажда вряд ли когда-нибудь будет утолена, он каждый раз будто разбивается вдребезги, когда видит слёзы Парма. А сцеловывая солёные слёзы и видя робко расцветающую на его губах улыбку, он ощущает долгожданный покой, прижимая подрагивающего, но доверяющего всего себя Парма к груди.
У Дина случается перезагрузка системы и небольшой сердечный приступ, когда от громкого хлопка переходящий улицу Парм застывает посреди дороги, несмотря на то, что зелёный свет для пешехода потух. И ему плевать на брошенные вслед ругательства, когда он вытаскивает замершего Парма из-под колёс.
Парм вряд ли что-то понимает, потому Дин шепчет что-то успокаивающее, стряхивая с себя остатки липкого страха, запихивая испуг подальше, лишь бы только Парм улыбнулся и в его прекрасных глазах не стояли слёзы. Дину хочется, чтобы они вообще там появлялись лишь от радости, а не от нахлынувшего страха или неуверенности. Дрожь всё ещё блуждает по телу, но Дин продолжает гладить, и сам себя успокаивая тем самым.
— Я же рядом, Парм. Всегда рядом.
Парм что-то шепчет, но голос тихий-тихий, в нём ещё дрожат отголоски испуга, и вряд ли что-то можно разобрать сквозь гул проезжающих мимо машин. Дин целует его во взмокший висок и прикрывает глаза. Лёгкое, чуть ощутимое объятие позволяет понять, что Парм приходит в себя.
— Я рядом, мой хороший.
— Дин, отведи меня домой.
Дин кивает и берёт Парма за руку, уводя за собой. Тот ещё не до конца выпал из воспоминаний прошлого, бредёт на деревянных ногах, вряд ли что-то видя перед собой, а у Дина от этого саднит в горле и груди. Увы, он не может забрать боль, но может поддержать и быть рядом.
Прошлое и настоящее прошивают их, отчего кажется, что раны былого никогда не затянутся, что однажды предыдущие воплощения уничтожат их, стирая из этой реальности до нового рождения.
Его чувства никогда не заживут.
Он отпаивает Парма чаем и заказывает доставку еды, пока Парм не отмирает. Улыбка, идущая от самого сердца, снова освещает день, и Дин невольно улыбается в ответ. Невозможно не улыбаться, если тебе улыбается Парм. Невозможно не поддаться его обаянию и очарованию. Никак не устоять. Это он ощутил на себе сполна.
— Устал?
— Не представляешь, как сильно, — тяжело вздыхает Парм и опускает глаза, Дин кладёт свою руку поверх подрагивающей ладони и тихо спрашивает:
— Мне уйти?
— Останься.
Парм возвращается из душа благоухающий гелем и шампунем, брыкается, когда Дин сгребает его в охапку и целует, куда ни попадя. Парм смеётся, и вкус его смеха не отдаёт горечью, лишь сладким жасмином и лотосом. Дину кажется, что он мог бы смешивать чаи, назвав их «Сто и один вкус Парма».
Парм бессознательно прижимается к Дину во сне ещё теснее, стискивает в кулаках его футболку, словно боится, что к утру Дин развеется словно дым. Он обнимает ещё крепче, трётся щекой о волосы Парма, которые к утру будут торчать во все стороны, и выдыхает, шепча:
— Мои чувства к тебе никогда не заживут. Даже когда время исчерпает себя. Потому что красная нить, которой связали нас, неразрывна.
Парм на вкус как крепкий чай. Поцелуи сладкие и нежные, будто взбитый со сливками ежевичный сок. И пить этот изысканный напиток он может часами, наслаждаясь жаркими губами, мягким языком, тихими смущёнными стонами и сладкими вздохами, смешанными с укоризненно брошенным Пи’Дин.
А ещё Парм для него как восхитительный десерт, которые он так обожает, особенно, если готовит Парм. Для него Парм — изысканнейший чай, в котором цитрусовый привкус с лёгкой остротой имбиря с вкрадчивыми нотками ванили. И он определённо сошёл с ума, потому что пряный вкус Парма у него не притупляется на языке, стоит лишь подумать о нём.
— Я люблю тебя, Дин, — во сне шепчет Парм, утыкаясь лбом ему в грудь и тихо всхлипывая.
— И я любил, люблю и буду любить тебя, Парм.