— Ки, ты Чангюна видел?
— Нет, а что?
— Да ничего такого, — Минхёк криво усмехается. — Помощь ещё нужна? — Кихён качает головой и показывает на вылизанную до блеска квартиру. — Я тогда к себе.
— Ага, давай. Мусор можешь захватить, я отсортировал.
Минхёк подхватывает шесть пакетов, в которых отчётливо звенят пустые бутылки от соджу и похрустывают пластиковые упаковки, спускается к бакам и, заглянув в пакеты, выкидывает в нужный бак. И лишь потом поднимается к себе и смотрит на помятую пачку сигарет. Он не так часто и курит, но иногда сигаретного дыма хочется до зуда под кожей. Как сейчас.
Вытряхнув одну сигарету, он задумчиво крутит её в пальцах, а потом вдыхает запах, оставшийся на коже. Сигареты не его — явно оставила соседка, забегавшая на кофе. Обычно одной чашкой она не ограничивалась и выкуривала одну-две сигареты у него на крыше, глядя на раскинувшийся внизу город.
Зачётное у него место в плане пейзажа, ничего не поделать. Спасибо, что хозяин за вид не берёт, иначе пришлось бы мириться с соседством.
И хоть Минхёк всегда громкий и больше похож на человека-радио, ему очень часто хочется побыть в тишине и не отвлекаться в тот момент, когда он поймал вдохновение, а пальцы порхают над клавиатурой.
С недавнего времени статьи стали популярны, но Минхёк не готов растаться с привычной квартирой, в которой прожил едва ли не полжизни. Точнее — последние года четыре, но и жизнь для него началась лишь лет семь назад. До этого была тьма и мрак, которые едва не сломали его.
Рассвет плавит оконные стёкла, горячей лавой льётся вокруг, щедро плещет краской на крышу, создаётся впечатление, что он в лавовой лампе. Но небо светлеет стремительно — утро наступает на минуту раньше, чем вчера. Сигарета пахнет вишней ярко, но даже ароматизированная манит собой, и Минхёк зажимает её губами, выходя на крышу. Он, не глядя, тянется за зажигалкой, но натыкается на теплые пальцы.
Минхёк оборачивается и видит стоящего у двери Чангюна, который поигрывает зажигалкой в руке. Поглощённый рассветом, Минхёк даже не заметил сразу, что на крыше кто-то есть. И этот кто-то именно Чангюн. Минхёк откладывает сигарету в пепельницу и задумчиво смотрит на Чангюна, который беззастенчиво пялится в ответ. В пепельнице тлеет свежий окурок в компании других, а значит, Чангюн ждал его. И достаточно долго.
— Это что? — тычет пальцем Минхёк, показывая на пепельницу, не найдя ничего лучшего, чем придраться, и скрывая за отчитыванием дрожащие пальцы и губы.
— Окурки, — поясняет Чангюн и скалится хищной ухмылкой, от которой у Минхёка, если по правде, коленки ватными становятся. — Какой ты недогадливый. Перебрал на дне рождения Хёну?
Минхёк щурится и поджимает губы. Кто-кто, а Чангюн наверняка знает, что он не пил, да и вообще не любит вкус алкоголя, о чём знают все, в том числе и Чангюн. Ночь, а теперь и утро явно пробуют его на прочность, а он не уверен, что выдержит экзамен с честью.
— Хён, тебе спать не пора? Устал наверное, да и…
Ещё б о звенящих горшках добавил, то Минхёк наверняка бы отвесил затрещину. Но Чангюн щурится довольный воспроизведённым эффектом и медленно обводит языком нижнюю губу, глядя Минхёку в глаза.
Минхёк тяжело сглатывает и жмурится до пятен перед глазами. Вопрос, который висит в воздухе, не озвучивает никто. Но Минхёк готов поставить полугодичный заработок на то, что ответ хотят услышать оба. Он сам ещё не знает, что, собственно, делает и чего этим хочет добиться, но он подходит к замершему и напрягшемуся Чангюну и целует его.
Осторожно, боясь получить под дых, нежно, потому что вопреки впечатлению, которое он производит, Минхёк буквально состоит из нежности. А Чангюн будит в нём бескрайне топкий океан, который в первую очередь погребает под собой самого Минхёка. Чангюн упирается в его грудь руками и с силой отклоняется, ударяясь затылком о кирпичную кладку стены.
— Что ты делаешь?
— То же, что и ты. И если ты думаешь, что шутка была смешной, то можешь посмеяться сейчас. Смешно тебе?
— Нет, — Чангюн смотрит, не мигая, лишь кончиками пальцев трогает губы. Наверняка горят ничуть не меньше, чем и у самого Минхёка. Вообще ощущение, что он в драку сейчас полезет. — Но и над тобой я не смеялся. Я просто…
— Сглупил?
Одним неуловимым движением Чангюн ныряет под руку Минхёка и спешно покидает крышу. Но Минхёк догоняет его в несколько шагов, хватает за запястье, ощущая фантомные ожоги от тяжёлого взгляда Чангюна, который прожигает глазами вцепившиеся в запястье пальцы. Он как-то разом обмякает и устало спрашивает.
— Чего ты хочешь?
— Правды.
— Я перебрал, и не сдержался. Алкоголь, полумрак, ты такой… такой… Никто бы не устоял. Я дурак, прости. Давай забудем.
— Ты для этого меня ждал, чтоб сказать «давай забудем»?
— Я хочу уйти, — почти просит Чангюн.
— Тебя никто не держит, — фыркает Минхёк, но надеется, что всё разъяснится именно сегодня.
Чангюн опускает глаза и сверлит взглядом пальцы Минхёка, терзает зубами нижнюю губу и молчит. Куда только подевался тот дерзкий и саркастичный Чангюн. Он осторожно разжимает пальцы Минхёка и потирает своё запястье. Его пальцы отчётливо дрожат.
— Может, разберёмся со всем сегодня? — спрашивает Минхёк, но попыток остановить Чангюна больше не предпринимает. Чангюн кивает и покусывает нижнюю губу несколько секунд, а потом совершенно целомудренно целует Минхёка в уголок губ и шепчет:
— Ты мне нравишься. Но я жалею, что повёл себя как дурак, не спросив, хочешь ли ты…
Чангюн мнётся, собирается с мыслями, а Минхёк расплывается в совершенно счастливой дурацкой улыбке, глядя на смотрящего в пол Чангюна. Минхёк не даёт закончить, тянет на себя и обхватывает чужое лицо ладонями, проводя большими пальцами по контуру чужих губ и наблюдая, как от дерзкого и едкого Чангюна не остаётся и следа:
— Ты мне тоже нравишься, — не сдерживает улыбки Минхёк, ощущая в груди пьянящие пузырьки шампанского, — поцелуешь меня ещё раз или это сделаю я?