Чан с детства любит океан, он течёт в его жилах вместо крови. Солёный, бушующий и немного безумный, как и он сам. Потому что кто ещё в здравом уме и трезвой памяти пойдёт следом за волшебным существом в темноту? А Чан вот идёт, ещё и любуется, ощущая себя влюблённым идиотом, а не вышедшим на след охотником.
Лунный свет, пробивающийся сквозь густые ветви хвойных зарослей, осколками палевого опала ложится на тропинку, по которой чуть впереди неслышными шагами движется Сан. Вместо того, чтобы настороженно вглядываться в густые тени или готовиться отразить нападение, Чану чудится перезвон колокольчиков, а ещё кажется, что чабрец под босыми ступнями пахнет так одуряюще, что откровенно ведёт.
Но вокруг лишь мёртвые травы, почерневшие от чёрного мора. Нет ни чабреца, ни полыни, ни сорняков. Тишина, ни вскрика ночной птицы, ни плача летучих мышей, ни шороха листьев. Нет ничего, пусто, черно и страшно. Мёртво. Но Чан будто смотрит назад во времени, видит и ощущает прошлое.
Взгляд как намагниченный возвращается к гибкой и стройной фигуре, что движется неслышно, словно сплетённая из лунного света и шороха трав. Сан напоминает эфемерное видение, соблазнительное и совершенно запретное. Очаровывает, и прекрасно знает, какое впечатление производит на людей и существ.
А уж тем более на охотника, которого принял в своём доме, будто не зная, кто он и совершенно не страшась последствий. Словно не было прошлого, и годы стёрли его память. Но Чан не обманулся, видит и понимает, что Сан прекрасно всё знает, всё помнит и осознаёт, и пусть он не нарушал законов, согласно новому указу все магические существа должны получить клеймо, которое позволит их отслеживать.
Былое тонкими едва заметными серебряными нитями протягивается от Сана к нему и обратно, и сердце Чана снова заполошно стучит, потому что с такими, как Сан, не бывает прошлого времени, они навечно остаются в крови вместе с запахом трав и океана, и не вытравить их ничем. Ни потерей памяти, ни зельем забвения, ни смертью.
Сан попросил времени до рассвета, и Чан уступил.
Сан замирает на краю скалы и бросает короткий взгляд через плечо, словно проверяя, не потерялся ли его охотник среди шепчущих густых теней. Чан подходит ближе и осторожно касается ладони, кожей ощущая, что волшебство может развеяться в любую минуту, и Сан растворится, как случается каждое утро последние годы, вместе с рассветом и спадающей с ресниц дрёмой.
Но чары не тают, Сан не просачивается водой сквозь пальцы, всё так же стоит, чуть повернув голову и грустно улыбаясь уголками губ. Кожа в лунном сиянии будто переливается, идёт опаловыми разводами, будоражит исходящим от неё запахом трав. У Чана дыхание перехватывает, сводит горло от переполняющих чувств.
Не удержавшись, Чан обнимает Сана и ведёт носом за ухом, по кромке роста волос и обратно к проколотой мочке, в которой качается тяжёлая капля яркого опала. Подарок, который Сан носит до сих пор. В душе Чана скребётся болью и тоской, печалью утраченного счастья. Но к пальцам настойчиво льнёт чужое тепло, и даже ночной бриз не способен остудить его.
Сан разворачивается и кладёт тёплые ладони на плечи, прижимается всем телом и утыкается носом в щёку, рвано выдыхая и выгибаясь навстречу рукам. Сан замирает, а Чан смотрит на россыпь бледных веснушек, и медленно умирает внутри. Ступив на порог и узнав, кто перед ним, он знал, что будет нелегко, но не думал, что будет настолько тяжело. Потому что он не готов отдавать своё, пусть и давно утраченное, сокровище в руки клеймящих. И утром, когда наступит день без ночи и ночь без дня, он попробует уйти от погони как можно дальше, за Мглистые Перевалы к Хладной Тропе Существ, куда не ходят люди и охотники. Где их не будут искать. Куда почти невозможно попасть, но они постараются.
Он целует первым. Напористо, жадно, пытаясь восполнить годы вынужденной разлуки, когда он думал, что Сан ушёл прочь с побережья, как это сделали все существа, когда начался долгий и изнурительный мор, уносящий жизни всех существ, не разделяя на магических и простых людей. Он сам себе врёт — он думал, что Сан пал одним из первых, когда вернулся на пепелище и не нашёл и следа, а чёрная напасть погнала их вглубь материка в надежде выжить.
Откинув голову назад и подставляя шею под голодные поцелуи, Сан накручивает на палец отросшие и змеиными кольцами вьющиеся волосы Чана, разрешая кусать изгиб шеи и сжимать до боли пальцы на боках. Сан в его руках горячий и податливый, и Чан не сразу понимает, что натыкается пальцами на десятки шрамов под одеждой.
Боль яркой вспышкой пронзает внутренности — было нечто пострашнее мора. Были люди, которые истязали, пытали и убивали; были жадные до наживы мародёры; были банды и группировки, пока не пришли охотники и не навели кое-какой порядок. А он, не найдя в тот вечер никого и ничего, больше не возвращался сюда, не решаясь тревожить душевные раны.
Чтобы спустя почти десять лет вернуться за каким-то магическим существом, которое по словам жителей дальнего селения жило где-то в округе. Чтобы понять, кто перед ним и упасть на колени, поначалу не веря, а потом пытаясь вымолить прощение. Вся их жизнь — ирония судьбы или насмешка играющих в шахматы богов. Чан решился ещё в тот момент, когда вышел вслед за статной фигурой в ночь: он никогда и ни за что не отдаст Сана в руки клеймящих. Костьми ляжет, но не отдаст.
— Солнце всходит, — тихо говорит Сан, и сердце Чана летит в пропасть. Он лишь крепче сжимает Сана в руках, жмурясь до цветных пятен перед глазами. — День без дня, он ночи подобен, птицы умолкнут, а боги устремят свои взгляды вниз. И лишь на рассвете этого дня станет возможным невозможное. Загадай последнее желание, у нас так мало времени.
Чан распахивает глаза и вглядывается в глаза напротив, так яростно желая лишь одного, что чудится, будто тело сначала натягивается перетянутой тетивой, а потом становится лёгким-лёгким, невесомым, словно утренняя дымка в ложбине у навсегда умолкшего ручья, а после и вовсе исчезает и растворяется в предрассветной дымке вместе с криком давно погибших чаек.
— Чан… Чан-и…
Капля опала набирает света от лунных лучей, наливается красками от робких поцелуев солнца. Вспыхивает оглушающее ярко, дробясь радугой.
— Чан… Чан-и…
Шумным эхом бьёт океан, обкатывая гальку, как время точит жизни. Чан вздрагивает и шумно выдыхает, пытаясь понять, что происходит. Солнце стоит уже высоко над горизонтом, роскошное полновесно синее небо расписано белыми росчерками облаков, сам он лежит в высокой ароматной траве на коленях у Сана, а тот, улыбаясь, смотрит на него, поправляя на голове венок из трав и колосьев, которых давно никто не видел.
Чан зачарованно выдыхает, смотрит на свои вытянутые к солнцу руки, на улыбающегося Сана, и тянется за поцелуем.
Где-то далеко, почти на краю земли, вспыхивает опаловым отблеском горизонт.