Минхо лежит в высокой жухлой траве, вытягивает руку и щурится на солнце. Под веками красно-оранжевые с чёрными вкраплениями пятна, между ресницами застревают солнечные лучи. Минхо не хочет умирать, но холод подступающей зимы кусает беспечно подставленную спину изморозью, словно напоминая, жизнь — штука непостоянная.
— Небо иногда так похоже на море, — шепчет Минхо, вспоминая волны Жёлтого моря на родине. Город, которого больше нет, смыло его, как и многие города, стёрло во времени. — Облака как барашки на волнах. Но только тихих, спокойных. Не таких, как…
Чан приподнимается на локте и заглядывает Минхо в глаза, заслоняет слепящее солнце и часть неба. Минхо усмехается и вытирает выступившие от яркого света солнца слёзы костяшками. Чан ничего не говорит, просто смотрит и едва заметно улыбается, но Минхо отчётливо видит дрожь губ.
— Мы не выживем?
— Конечно же, выживем.
Но Минхо не очень в это верит. Чан успокаивает его, каждый раз, и когда они забираются в один спальник, чтобы согреться, и когда они находят новые тела, и когда находками являются не трупы, а запасы. Чан старается не унывать и ему не даёт. Он всегда крепко обнимает и обещает, что они выберутся, стоит только преодолеть горы, и они будут в безопасности.
Чан ложится обратно, на покрытый изморозью склон. Минхо фыркает как заправский кот и укладывает голову Чану на грудь, тот ерошит волосы, что-то продолжая говорить о том, что раз они выжили, в этом есть какой-то смысл. Может, смысл и есть, но Минхо его не видит пока.
А ещё ему страшно. До одури страшно, потому что у них несколько недель назад было всё, а теперь есть только они друг у друга, один на двоих спальник, мятый котелок и мешок найденных запасов провизии, который неподъёмным делается от усталости, но бросить его страшно. Кто знает, что есть в случае чего.
Минхо поднимает глаза и смотрит на Чана, который всё ещё убеждённо рассказывает, что вот там, за чередой гор — жизнь, и что там не нужно вырываться из плена подступающего моря. Минхо смотрит, ощущая в груди осколки горячего солнца, и думает о том, что если бы ему предложили выбирать между Чаном и прежней жизнью, он бы не задумываясь, выбрал Чана.
— Пора идти.
Чан возится, но не поднимается, пока Минхо с тяжёлым вздохом не садится, отрываясь от чужого желанного тепла, потирая озябшие руки. Чан берёт его ладони в свои и подносит к губам, выдыхая тепло на холодные пальцы. Им бы найти хоть какой дом с печью, чтобы греться не только на солнце, которое уже толком и не греет, но пока максимум, что они находили — неглубокий грот.
— Умирать больно?
— Минхо…
— Идёт зима… и… Чан, мне страшно.
— Я же с тобой, — грустно усмехается Чан, — а ты со мной. Значит, выберемся. Ну чего ты приуныл?
— Да так… Прости. У меня плохое предчувствие. От холода, наверное.
— К вечеру будет костёр, а пока нам нужно идти, мы и так затянули привал.
— Обещаешь? — Минхо улыбается, думая о тепле костра, но он совершенно не понимает, как можно обойтись без средства для розжига и спичек, но Чан лишь улыбается в ответ и кивает:
— Обещаю.
И Чан как всегда сдерживает обещание, для Минхо все манипуляции Чана кажутся каким-то волшебством, но скаутское прошлое спасает их в который раз. Без Чана Минхо долго бы не протянул. Над головой сгущается темнота и тишина, чай из мятой кружки кажется напитком богов, горячей волной растекается под кожей, а когда они касаются друг друга пальцами, передавая кружку, Минхо и вовсе накрывает жаром.
Он какое-то время смотрит на огонь, а потом, набравшись смелости, подаётся вперёд, касаясь сухих, потрескавшихся от ветра губ Чана. Тот не отвечает, но поцелуй всё равно кажется слаще, чем несколько крохотных зефирок, которые заменяют им ужин.
— Прости, — Минхо неловко, но в глазах напротив он видит море неистраченной нежности. А Чан улыбается так светло, что больно смотреть. — О твою улыбку порезаться можно.
— У меня есть способ залечить раны.
— И какой же? — спрашивает Минхо, но недоумение тает в уверенном поцелуе.
Между поцелуями Минхо кажется, что Чан — самый надёжный щит в мире, который может укрыть от всего. Они целуются самозабвенно и так долго, что губы припухают, их покалывает искристыми иголочками сладкой боли, а в спальнике становится ещё жарче, когда Чан обнимает, утыкась губами в открытый участок шеи. И Минхо впервые засыпает спокойно.
— Мы всегда будем вместе? — осторожно спрашивает Минхо, касаясь зацелованных губ кончиками пальцев.
— Что бы ни случилось, я всегда буду рядом.
— Обещаешь?
— Клянусь.
Через несколько километров они натыкаются на грот, в который сваливают вещи и идут на разведку, решаясь отложить переход до завтра, чтобы их не застал под открытым небом дождь. Тучи чёрные, тяжёлые, будто налитые свинцом. Между камнями Чан находит небольшой рюкзак, полный упаковок с кошачьим кормом, а Минхо спустя несколько шагов находит и владельца разноцветного школьного рюкзака.
Кожа мальчишки отливает синевой, но Минхо преодолевает страх и тянется пальцами к шее, чтобы проверить жив ли подросток. Но отшатывается, потому что куртка на груди ходит ходуном, и невовремя приходит мысль о чужих и прочих монстрах. Но из растёгнутой куртки показывается мордочка котёнка, который жалобно мяукает и снова прячется вовнутрь. Минхо таки касается пальцами шеи, ощущая робкий пульс.
— Чан, с тебя костёр. Он живой. Я донесу сам.
Чан хватает рюкзак и вприпрыжку несётся к гроту, чтобы развести огонь. Минхо подхватывает мальчишку на руки и осторожно ступает, чтобы не подвернуть ногу. Из куртки снова выглядывает котёнок, пронзительно мяукает, становится на задние лапы, опираясь на ключицы, и трётся мокрым носом Минхо о подбородок.
Пока он доносит подростка до грота, внутри уже дымится костёр, ещё совсем робко, но Чан подбрасывает дрова, и огонь разгорается всё жарче, согревая грот и превращая его в подобие дома. Ещё бы занавесить вход, как шкурой закрывали вход в пещеру их предки, и вовсе было бы тепло. Минхо кладёт мальчишку на спальник и принимается методично растирать руки и щёки.
Тем временем Чан берёт на руки котёнка, треплет за ушами и насыпает на каменный пол корма, на который котёнок с урчанием набрасывается. Ни дать ни взять хищник. Опасный и смертоносный, просто карликовый. Минхо усмехается, глядя на Чана с котёнком, а сам тем временем получает кулаком по скуле.
— Эй!
— Не трожь меня, извращанец.
— Остынь, ребёнок, мы тебя вообще-то спасли, — фыркает Минхо, потирая скулу.
— Я не ребёнок!
— Ну да.
— Меня Чонин зовут.
— Меня Минхо, а это Чан. Мы нашли тебя и твоего котёнка случайно, когда искали дрова и следы людей. Ты откуда?
— Ниоткуда, — морщится Чонин и садится, благодарно принимая чашку с горячей водой, которую протягивает ему Чан. — Перехожу через горы, слышал, там цивилизация. Но я подвернул ногу, а потом упал и вырубился.
— Показывай ногу. Я не врач, но хотя бы скажу, что кость не торчит.
— Я за дровами, — говорит Чан. — А это меховое сокровище забирайте, — он передаёт Чонину урчащего и посапывающего котёнка и ступает за порог.
— Чан, где-то должна быть сумка, где-то выше. Я её потерял, когда покатился по склону. Там одеяло и кусок брезента, пригодятся же.
— Пригодятся.
Сначала Чан возвращается с найденной большой сумкой и несколькими брёвнами, потом приносит ещё и ещё. Заготавливает дров так надолго, насколько возможно. Потому что нога Чонина выглядит не очень, и он вряд ли сможет идти, а бросать подростка они не намерены, пусть даже не обсуждалось, но и так понятно, что не бросят. Чонин — первый живой на их пути, к тому же нуждающийся в помощи.
Вернувшись, Чан задумчиво смотрит на вход в грот и предлагает занавесить его брезентом, показывая, где можно закрепить края. Они старательно отмеряют нужный размер полиэстерового шнура, найденного по пути, и Минхо, взгромоздившись Чану на плечи завязывает узлы на подходящих выступах. Сделав дело и утяжелив низ брезента камнями, Минхо чувствует горячие ладони на животе и разворачивается, оказываясь с Чаном нос к носу.
— Чонин же…
— Спит.
Чан целует легко, но в животе плещет горячим, и Минхо запускает пальцы под кромку шапки Чана, жарко выдыхая в губы. В гроте становится теплее в разы, когда ветер перестаёт выдувать тепло. А Минхо и вовсе жарко от объятий и поцелуев, будто в горячем источнике побывал.
Несколько дней они сидят в гроте, пока поливает дождь. Чан упрямо выходит под стылые капли, чтобы принести ещё дров на просушку, потому что Чонина лихорадит и он мёрзнет запеленутый в спальник. Котёнок оживает и бродит по пещере как хозяин. Минхо едва успевает от огня отодвигать. Чан выходит на разведку раз за разом, приносит несколько сумок и рюкзаков, найденных в окрестностях.
Внутри кроме тёплых вещей находится и провизия долгого хранения, верёвки, фонарики на солнечной батарее, ножи, аптечки, спички и несколько упаковок туалетной бумаги — благословенные изобретения человечества, — сухой шампунь, блок из влажных салфеток, газовая горелка и пара сменных баллонов к ней, чистая вода, упаковка чая, один пакетик которого они заваривают несколько раз подряд, почти до прозрачности воды, но всё равно чувствуют вкус, словно позабытый много лет назад.
Чан уходит всё дальше и надольше, возвращается мокрый насквозь, приходится сушиться подолгу, но спасают найденные вещи. В этот день дождь льёт стеной, и Минхо не хочет, чтобы Чан уходил. Внутри скребётся каким-то непонятным чувством. Но Чан сделал столько полезных находок за последние дни, что устоять не может. Минхо коротко целует Чана в губы, слыша смешливое фырканье Чонина за спиной, а потом долго смотрит, как Чан спускается от грота и выходит на склон.
Покормив котёнка, который, как выясняется, носит весьма необычное имя для кота — КОТ, и всё ещё фыркающего из-за увиденного поцелуя Чонина, который после таблеток выглядит получше в целом, как и его нога в частности, Минхо замирает у входа в грот и смотрит сквозь стену дождя на склон, по которому можно подобраться к гроту. Он смотрит так долго, что мир смазывается, покрываясь мутной плёнкой.
А потом Минхо кричит так, что глохнет. Потому что подходящего к гроту Чана смывает мощным селевым потоком. Вот был Чан, который махал рукой, завидев Минхо, а вот его несёт в потоке воды и грязи, скрывая с глаз в одно мгновение. От желания побежать следом удерживает не по-юношески крепкая рука подбежавшего Чонина.
— Хён?
Минхо будто коченеет, не слышит ничего и не видит ничего. Он жил в приморском городе и видел сели. И знает, что… знает, что спасения нет. А лучше бы не знал и надеялся. Он накидывает капюшон и отодвигает брезент, в него клещом вцепляется Чонин. Минхо зло пытается стряхнуть его руку, но ничего не выходит. Тогда он опускается на корточки и ревёт взахлёб, ощущая горячую щёку прижавшегося со спины Чонина даже через слои одежды.
— Не ходи, хён, надо переждать, чтоб поток сошёл полностью, иначе все сгинем.
— Но там он.
— Я знаю, хён, я знаю. Мы пойдём искать его, обещаю.Но пусть поток остановится, иначе нас смоет.
Они выходят, но находят только очередную находку Чана — штурмовой рюкзак с анатомической спинкой, до отказа забитый продовольствием. А потом куртку Чана, зацепившуюся за ветку. Минхо копает слой грязи, срывая ногти, но не находит ни живого Чана, ни мёртвого. И только этот факт позволяет ему дышать. Потому что Чан может быть жив.
Внутри выжженое поле, и Минхо на автомате перебирает продукты, отбирая, какие стоит брать, а без каких они обойдутся в долгом переходе через кряж. Им осталось не так и много. С Чаном они почти вышли на вершину, когда нашли Чонина. Немного подняться, на день пути и спуститься в надежде, что последние пойманные разряжающимися телефонами радиостанции не врали.
Уходить Минхо не хочет, его сердце осталось тут, но Чонин напоминает о том, что они живы, и что за перевалом могут быть дома, в которых можно будет перезимовать. Минхо нехотя соглашается, но оставляет в гроте спальник, часть снаряжения и провизии, а ещё запрещает Чонину снять брезент, и тот сдаётся. Чонин ещё хромает, но набивает рюкзак и сумку до отказа, прячет котёнка за пазуху и сверкает глазами на смотрящего вниз Минхо.
— Я вернусь, Чан, ты слышишь? Я буду ждать тебя.
Чонин неопределённо фыркает, но не комментирует. Подъём растягивается на полтора дня, Минхо дрожит от холода, но не жалеет, что оставил спальник в гроте. Потому что если Чан жив, он сможет спать нормально. Если Чан жив.
С этой мыслью, закусив губу, он шагает вверх, а потом вниз. Долго, долго шагает, позволяя Чонину иногда быть старшим и ответственным. Особенно, когда Минхо валится с лихорадкой. Но благо, они находят какую-то хижину с печью, и Минхо забывается в бреду.
Чонин суетится, котёнок урчит на груди, но Минхо помнит только неясные отрывки. Подмогу приводит Чонин. Минхо особо не уточняет, чего это ему стоило и что он для этого сделал. Воспаление лёгких оказывается тяжёлым, и если бы не Чонин, Минхо больше никогда бы не поднялся с постели. И лишь когда Минхо окончательно осознаёт себя и понимает, что он в каком-то госпитале, у постели обнаруживается Чонин, довольно щурящий глаза.
— Жизнь за жизнь, хён.
Минхо хочет сказать, что они с Чаном спасли две жизни, а вот самого Чана не спасли. Но молчит. Глотает слёзы и дрожит губами. Они учатся жить в новом мире, где стеной стоят дожди, вместо привычного снега. А паводки, наводнения и цунами становятся нормой. Спустя время Чонин покидает его, забирает выросшего в кота некогда едва живого котёнка и уходит на юг, где больше всего требуются рабочие руки.
Спустя какое-то время он пишет Минхо небольшое письмо, в котором говорит, что состоит в добровольном отряде спасателей, что Кот охмурил не одну кошку на посёлке, и что Чонин влюбился в одну юную медсестричку, с которой у них всё серьёзно, и они уже держатся за руки, но пока не слюнявят друг друга как некоторые. Чонин не специально так говорит, а у Минхо внутри чёрная дыра лишь шире.
С наступлением весны Минхо уходит в горы, собираясь вернуться к гроту. Но от зелени рябит в глазах, и он бродит больше недели, пытаясь отыскать именно то место, где несколько месяцев назад они спасались от непогоды. Минхо тошнит от усталости и он готов упасть прямо в траву и уснуть, когда замечает дымок, вьющийся над деревьями.
Особой надежды он не питает: многие люди ушли в горы с приходом весны. Искать грибы и ягоды, ловить рыбу в горных речках и озёрах, чтобы пополнить запасы продовольствия. Но он упрямо идёт. Всё же спать у огня лучше, чем под открытым небом. Разводить костёр, не использовав несколько спичечных коробков, он так и не научился. Над ним небо, похожее на море.
Он поправляет лямки рюкзака и неосознанно гладит куртку Чана, в которой ходит с того дня, и ступает на каменистую тропинку, которую ещё относительно неплохо видно в сгущающихся сумерках. Когда он чует запах дыма, Минхо замирает и несколько раз моргает, глядя на занавешенный выцветшим брезентом вход в грот. Тот самый грот, который он тщился найти.
Прежде чем откинуть полог, Минхо сжимает куртку на груди — там так больно колет, мешая дышать, что он готов взвыть. Он набирается сил гораздо дольше, чем расчитывал. Потому что боится увидеть там чужого человека в спальнике, который они столько ночей делили с Чаном. А когда всё же откидывает брезент, заглядывая внутрь, он будто глохнет и немеет одновременно.
— Чан?
Человек у огня на Чана похож весьма отдалённо. Если вообще похож. Может, сознание Минхо шалит, подсовывая ему картинку невозможного. Парень слишком худой, кожа да кости, измотанный, к ноге примотаны какие-то деревяшки, волосы длинные, грязные, лохматые, а глаза тусклые. Но это точно его Чан. Минхо скидывает рюкзак, падая на колени перед ним, и ревёт, утыкаясь лбом в костлявое бедро.
— Минхо, — на спину ложится холодная ладонь. Слёзы лишь с новой силой брызжут из глаз. — Минхо.
— Я думал, что ты… думал, что. Я боялся верить и верил. Я обещал вернуться, и я вернулся. А ты... ты ведь обещал быть рядом всегда.
— Не просто обещал тебе, клялся, ради тебя выбрался. Ну, не плачь, Минхо. Все ведь живы, ну…
В голове Минхо множество вопросов, и он частично отвечает сам себе. Чан явно едва ходит — нога в струпьях и от неё несёт неприятно. Наверняка сломана и срослась неправильно, далеко с такой ногой не уйдёшь. Он шарит в рюкзаке, настраивает рацию и вызывает подмогу.
— Прости, что я так долго… А там небо снова как море.
Минхо утыкается в ладони Чана и надсадно дышит. Им едва перевалило за восемнадцать, а столько всего выпало на их долю. Но вместе справляться гораздо проще будет. Оправдываться не хочется, хоть он почти всю зиму провалялся в госпитале, а Чонин устроился медбратом, чтобы рядом быть.
— Чан…
— М?
— Я люблю тебя.
— Я знаю, Минхо, я знаю. Только это и помогло пережить зиму.