☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼

 Чан делает шаг в пропасть, спускаясь так быстро, насколько позволяет вес и правила. Душой он уже там, внизу, в темноте, потому когда ступает на каменистый пол одного из ходов, отстёгивая страховку, набирает полную грудь воздуха как перед прыжком в воду. Он движется предельно быстро и осторожно, насколько позволяет достаточно узкий и невысокий коридор, в некоторых местах Чан с рюкзаком и сумкой застревает. Он освещает путь мощным фонарём и через каждые триста шагов встряхивает хис и оставляет его на полу.

 С потолка кое-где скапывает вода, в некоторых местах образовались маленькие кальцинированные сосульки, которые спустя много лет превратятся в сталактиты. Ход достаточно узкий, воздух спёртый, Чан боится, что ошибся с выбором и просто теряет время. Каменистый пол сменяется пружинящим земляным, потолок укреплён частыми деревянными рамами.

 Сверяясь с картой, он задумчиво смотрит на разветвление. На карте указано два коридора, а перед ним три. Он выдыхает и прикрывает глаза, предоставляя выбор интуиции, так называемому звериному чутью, что спасало их всех не раз. За глаза его даже называют Волком, а он делает вид, что не понимает, о чём они. В какой-то момент наступает понимание, что нужно сделать себе укол поддерживающего вещества, потому что Чан едва не валится с ног. Ему до боли не хотелось тратить одну из ампул, но иначе они потеряют любые шансы, потому он сдаётся и делает укол.

 По идее, стоило бы идти в правый или центральный коридоры, откуда веет слабым движением ветра. Чана тянет левый, даже сам не понимает почему. Но всё же идёт в правый. Ход идёт вниз, вниз и вниз, и если бы Феликс не дал ему бумажный дубликат карты, он бы мог заплутать среди множества ходов. Спустя шестьсот шагов замирает на краю пропасти. Встряхнув хис, он отсчитывает секунды, глядя на мертвенный огонёк, удаляющийся от него. Вместо стука о камень или землю он слышит всплеск и понимает, что чёрная тьма — это вода.

 Причём прилично поднявшаяся, потому что подземное озеро должно находиться метров на шестьдесят ниже. Он настраивает фонарь на мощный далёкий свет, и ему открывается весьма зловещая картина, словно вышедшая из фильмов о заброшенных приисках гномов: несколько ходов шахты затоплены почти под потолок, над головой непонятно как держится часть каменного свода с обрывками рельсов, на которых когда-то перекатывали тяжёлые вагончики, другие ходы, вероятно тоже подтоплены.

 Подняв по дороге сброшенные светящиеся хисы, он выходит на развилку и всё же выбирает левый коридор, зло цыкая, когда видит, что потратил на всё про всё больше сорока минут. Чан не ощущает ни физической, ни душевной боли. Только пьянящую пустоту, от которой дурно. Растущее в нём нечто настолько пугающее, что не находится слов, чтобы его описать.

 После пропасти под ногами спешить страшновато, но мысли о Сане его не оставляют, заставляют двигаться с меньшей осторожностью. Чан по пути делает несколько вдохов, прикладывая к лицу кислородную маску. Он не планировал этого вообще, собирался сберечь все для Сана, но несмотря на достаточно большие коридоры, движение воздуха слабое, голова кружится, в глазах темнеет. Времени в обрез.

 Левый коридор оказывается совсем узким и низким, в отличие от предыдущих ходов свод не такой крепкий, состоит из множества деревянных перекрытий, ход уходит вверх в отличие от правого. Когда луч фонарика упирается в обвал, Чан успевает пожалеть, что потратил время на этот коридор, он уже собирается возвращаться, собирая по дороге оброненные хисы, когда замечает в обвале что-то светлое.

 Ему и прежде по пути встречались какие-то обломки лестниц и деревянных ящиков, несколько мешков с кремнем и мелом, инструменты и прочее, шахты после этого то ли не обследовались вовсе, то ли не заинтересовали толком никого. Но он всё же подходит к замеченному ранее пятну, и спешно сбрасывает сумку, падая на колени. Трясущимися руками он разгребает осыпавшуюся почву, касаясь ледяной, измазанной ладони, нащупывая пульс. Он тяжело сглатывает, не ощутив биения жизни, и начинает копать.

 Спустя несколько минут он натыкается на что-то твёрдое, под чем на боку лежит Сан. Он немного отгребает осыпавшуюся на лицо почву и прикладывает зеркальце ко рту приваленного землей и меловыми сколами Сана. Перед глазами почти двоится, но он видит, отчётливо видит, как зеркальце слегка запотевает. Чан прикладывает к лицу Сана кислородную маску и дышит через раз, словно это он находится под завалом. Сан медленно открывает глаза и пытается сфокусировать взгляд, улыбаясь бескровными губами.

 — Я знал, что ты придёшь.

 — Не трать силы. Я буду говорить, а ты моргай. Один раз — да, два раза — нет. Договорились? — Сан моргает раз, а Чан осторожно касается его виска, отсчитывая пульс и прикидывая температуру тела. — Сначала глотни немного, — он откручивает крышку небольшой фляжки и даёт отпить. — Ты ощущаешь тело?

 — Замёрз, — сипло шепчет Сан, растягивая звуки и стуча зубами, а Чан качает головой. Неугомонный же, ну. Несносный.

 — Умница. Только я просил… — Чан загребает лопатой землю, стараясь поскорее освободить Сана и где-то на краю сознания удивляясь, какой же везучий его парень. Он закрывает его голову специальным защитным экраном, чтобы не сыпались комья на лицо, и продолжает старательно копать. Сан явно пытался выбраться, но потеряв остатки сил, отключился, так и оставшись под завалом.

 — Я так тебя ждал. Голова кружилась, не смог выбраться. И нога…

 — Что с ней? — спрашивает Чан, а Сан хмурится, морща нос и жмурясь, по чём без слов Чан понимает: Сану больно, и он поступает как всегда: делает вид, что всё в порядке, чтобы за него не волновались.

 — Вы спасли девочку?

 — Обижаешь.

 Чан максимально освобождает расколотый край сломанной повозки, под которой спрятался Сан, и осматривает произведённую работу, оценивая результат. Он ему категорически не нравится. Чтобы вытянуть Сана из-под древней вагонетки, потребуются ещё немалые усилия. Сан бледный до синюшности, а работа идёт куда медленнее, чем ожидалось.

 — Сан, постарайся не отключаться. Слушай мой голос. Хорошо?

 Чтоб немного ободрить Сана, он чмокает его в холодную измазанную щёку и улыбается. Улыбка даётся с трудом. Страх не отпускает. Ещё полчаса он осторожно подкапывает, закрепляя освобождённый край парой мешков, которые он приносит для этого. Говорит о всякой ерунде, отвлекая и не позволяя Сану уйти в себя. По коже течет пот, смешивающийся с кровью и грязью на перепачканной одежде, переплетающийся со слезами, бессознательно скатывающимися из воспалённых глаз, тело сгорает от жара лихорадки. Потому что нашёл, нашёл, нашёл. Но в то же время ему глухо, отчаянно и безрассудно холодно.

 Возвращаясь каждый раз из коридора, он видит испуганные глаза Сана, и страх отходит лишь тогда, когда Чан касается его щеки, доказывая, что он не привиделся. Даже думать не хочется, что чувствует заточённый во тьме человек, не знающий, придёт ли спасение. Он знает, что многие отчаиваются в первые десять минут, а после наступает оцепенение, сменяющееся приступами паники. Но стоит ему уйти из зоны видимости, Сан разом меркнет, губы превращаются в тонкую полоску, а в глазах растёт страх. От услышанного в темноте шёпота, что будто заклинание срывается с губ, Чана передёргивает.

 — Найди меня. Найди, пожалуйста.

 До жути пронимает мольбой и ужасом, растущим под кожей. Он на миг возвращается, касается плеча, щеки, руки, шеи, снова и снова давая понять, что рядом, а потом вновь берётся за работу. Чан снимает рюкзак и оставляет его на развилке, проверяет аптечку и возвращается к Сану налегке, чтобы в случае угрозы быть более мобильным. Он даёт Сану отпить из фляги ещё несколько раз. Напиток, разработанный для военных, которые находятся в постоянном холоде, должен согревать и немного бодрить, но Сан по-прежнему почти белый, что при его смуглости кожи выглядит пугающе.

 Чан отвлекает его разговорами, треплет по щеке, когда на несколько минут берёт маску себе, чтобы сделать несколько вдохов. Из-под завала он извлекает Сана быстро, оттягивая подальше. Внезапно пол под ними вздрагивает, и всё меркнет. Хисы завалило, лишив их освещения. Свет налобного фонарика меркнет в пелене пыли. Но это всё Чан понимает отстранённо, накрывая Сана собой.

 — Феликс? Феликс, ты слышишь?

 Вместо ответа лишь белый шум прервавшейся связи. Обвал случился немного впереди, отрезав путь к отступлению. Сан дышит тяжело и быстро, будто задыхаясь, его накрывает паникой, и Чан обнимает его, умоляя дышать. Крупная дрожь сотрясает тело Сана, отчего между всхлипами тяжёлого, рвущего лёгкие дыхания, слышны короткие стоны.

 — Я здесь, Сан. Я здесь, я рядом с тобой. Ты не один. У меня один хис остался, сейчас будет получше.

 Чан сбрасывает с себя куртку, укрывает ею Сана и спешно встряхивает хис, закапываясь в аптечку. Он фиксирует ногу и шею Сана специальными шинами, укутывает в спасательную фольгу и ставит капельницу с поддерживающим раствором, потом берётся за ремень, который перетягивает бедро Сана. На повреждённой и сильно отёкшей ноге остался кроссовок, вторая босая, даже носок где-то потерялся. Ступня бледная, ледяная, как и весь Сан.

 Вся штанина в крови, Чан сглатывает, снимает ремень, зажимая пальцем артерию выше раны. Отсчитывает две минуты, дожидаясь покраснения кожи, а потом накладывает жгут выше. О том, как долго он возится, старается не думать и надеется, что Сану ногу спасут. Слишком долгая фиксация не менее опасна, чем кровотечение.

 — Дыши. Вдох. Выдох. Мы выберемся. Мы обязательно выберемся, слышишь?

 Сан один раз моргает, крепко жмурясь, влажные ресницы дрожат, но он старается дышать так, как просит Чан. Паника неохотно отступает, и Чан, положив Сана так, чтобы тот его видел, начинает копать, чтобы выбраться из свежего завала. Мысль о том, что это конец, Чан давит в себе, не позволяя даже краешком сознания цепляться за неё, словно пауку за отвесные стены.

 Голова идёт кругом, но Чан копает, встряхивая головой, отчего капли пота летят с него будто с мокрого пса. Время от времени он возвращается к Сану, говорит с ним и целует холодные губы, обещая и обещая, что они выберутся. Спустя почти полчаса усиленной работы Чан ощущает движение воздуха из подкопа, начиная расширять лаз. Действие препарата сходит на нет, мышцы наливаются свинцовой усталостью, но сейчас все шансы выбраться лежат только на нём, и он ни за что их не упустит.

 Как только получается достаточно расширить проход, он подтягивает Сана к себе ближе, растирает всё такие же холодные щёки, заглядывает в глаза и прижимается лбом ко лбу, на миг зажмуриваясь. Предстоит сложный момент, едва ли не самый сложный за всё время. Нужно быстро выбраться по ту сторону завала. А он не уверен, что сверху на них не обрушится новая часть свода. Жгучее нечто копошится в груди, ему страшно до чёртиков.

 Протоколы всё же неспроста написаны. Спасать своих — не так просто, как кажется. Эмоции через край. Чувства на пределе. Ещё чуть — и просто разорвёт изнутри. Вдобавок ко всему Чан никогда не обещал Сану чего-то невозможного. Никогда не обещал, если не был уверен в результате. А сейчас он не уверен, но должен пообещать. Просто обязан. Сан на пределе, как и он сам.

 Всё внутри будто застывает, вмерзает в кости и натянутые до предела жилы, покрывается толстой, блеклой и мутной коркой льда с отвратительными грязными разводами и извилистыми трещинами. Он внезапно ощущает себя ледяной скульптурой, стреноженной собственными венами и артериями, серой и опустошённой, с отколотыми уголками и потемневшей, истлевшей поверхностью. Но он встряхивается и ободряюще шепчет:

 — Ещё немного, Солнце. Ещё совсем чуть-чуть. Ты как, держишься?

 Слабый кивок головой служит ответом. Вдох и выдох будто погружением, и Чан отсекает все мысли, все страхи и предположения. Действует на автомате, как на учениях, запирая внутри все эмоции и чувства, протискивается сквозь лаз, следом вытаскивая Сана. Перевесив рюкзак на локоть и забывая об усталости и перенапряжении, он взваливает на руки Сана и спешно ретируется из коридора, когда за ними начинает нарастать гул, а спину обдаёт жаром и холодом одновременно.

 Их накрывает меловой пылью, и Чан закашливается, опуская Сана на пол. Оттягивает спасательную фольгу на бедре и осматривает посиневшую ногу, перетянутую жгутом. Обработав рану, он снова снимает жгут, зажимая тут же хлестнушую кровь, засыпает рану порошком и накладывает жгут выше, записывая время, и потом полностью укутывает в фольгу. Сан вялый, даже не дрожит, с трудом концентрируется на его лице и всё чаще отключается.

 — Чан, Чан, ты слышишь?

 — Что у тебя? — отзывается Чан, но Феликс, похоже, не слышит.

 — Я засёк движение почвы, у тебя мало времени. Тут скоро всё рухнет. Чёрт, надеюсь, ты слышишь…

 Закрепив сумку и рюкзак на спине, Чан берёт Сана на руки и движется на выход, под ногами пол ходит ходуном, а в проходе так узко, что они едва протискиваются, и Чан надеется, что не нужно будет бросать снаряжение, чтобы не потерять шанс на спасение. Он не особо уверен, что сможет выплатить сумму загубленного снаряжения до конца жизни. Цыкнув, он опускает Сана на пол, перебрасывает сумку через шею, рюкзак крепит спереди, а Сана взваливает на спину, сгибаясь пополам, чтобы спина Сана не задевала потолок.

Внутренности будто заледенели под натиском тошнотворного ужаса, а кожа покрывается мурашками дурного предчувствия, остро ощущаясь где-то очень глубоко внутри, острым и вязким рефреном спеша по венам. У выхода Чан осторожно кладёт Сана на пол, достаёт специальный спасательный кокон для транспортировки раненых в горах и укладывает в него Сана, а потом подтягивает верёвку, закрепляя.

 — Феликс? Слышишь? Где наши?

 — На подходе, — тут же отзывается Феликс. — Этот много возомнивший петух задержал их на добрых два часа. Движение почвы…

 — Да, слышал… Готов поднять кокон.

 — Обожди, перезакрепляю страховку, не нравится мне то, как просела почва, сейчас вызову «скорую». Я помогу поднять, не волнуйся. Почти готов.

 — Сан, потерпи ещё немного, скоро всё закончится.

 Голос дрожит, как и ресницы Сана, который силится что-то прошептать, но отключается, прежде чем хоть звук срывается с губ. Феликс даёт отмашку, и Чан закрепляет страховку на себе и на Сане, делает несколько вдохов и выдохов, собираясь с силами, осторожно выносит кокон с Саном наружу, с трудом разжимает пальцы и давит на кнопку подъёмного механизма, глядя, как кокон скрывается во мгле. Сам он ждёт подтверждения от Феликса и лишь тогда делает шаг из пещеры, которая с утробным стоном схлопывается прямо за ним, обдавая многовековой пылью былых разработок.

 Чана откидывает вниз, на мгновение кажется, что оборвалась верёвка. Реальность с неумолимой скоростью и неутомимым энтузиазмом катится в зияющую пропасть, и выхода не видно. Но он повисает в темноте между небом и землёй с бешено колотящимся сердцем, закашливаясь в пыльной пелене просевшего хода шахты. Чан поднимается медленно, верёвка подрагивает, словно дерево, за которое закреплена, вот-вот оставит корни в земле и рванёт к обрыву, чтобы превратиться в груду щепок на дне пропасти.

 Его снова встряхивает, вынуждая хвататься за выступы скалы. Луч фонарика выхватывает лишь кусок отвесной стены снизу и сверху, сориентироваться сложно. Феликс чертыхается, прося обождать, пока он передаст Сана в руки медиков. Парни ещё не прибыли, а дрожь земли становится всё сильнее.

 — Твою налево, — шипит Феликс, и связь обрывается.

 Время превращается в нечто непонятное, будто не существует ничего, кроме извечной темноты и хаотично вырываемых светом из темноты клочков реальности. Чан цыкает, глядя на заевший подъёмный механизм, — наверх придётся подниматься своими силами. Он упирается ногами в скалу, подтягиваясь на руках и защёлкивая крепление выше, чтобы сделать очередной рывок.

 Падение в темноту разрядом тока бьёт по сердцу, вынуждая его сокращаться в таком ритме, что дыхание сбивается к чертям собачьим. Головокружение усиливается, когда его встряхивает на несколько метров ниже выступа, у которого когда-то начинался ход в шахту, и он тяжело повисает на страховке. Это значит только одно — ещё одно место крепления страховки перестало быть надёжным, и корни дерева больше не держат ствол так крепко, как прежде.

 Он вновь начинает подъём, искренне надеясь, что наверху всё в порядке. Чан уже не ожидает, что встать на землю помогут несколько пар рук. Быстро отстегнувшись, от переполняющих чувств, он целует стоящего ближе всех Хёнджина в губы и облегчённо выдыхает.

 — Эй! — Феликс не успевает возмутиться, как Чан подхватывает его на руки и делает несколько оборотов вокруг своей оси, а потом отпускает, чтобы сбивчиво прошептать:

 — Спасибо. Буду должен.

 — Ну и жучара, — в спину смеётся Чанбин. — Знали бы, что сначала ход завалит, а потом парней перецелует, привязали бы к машине. Всё ребятки, врассыпную.

 Голос Чанбина напряжён, да и за вечным ехидством прячется волнение и прочие сильные чувства, которые Чанбин старается не показывать. Краем глаза Чан замечает глубокую трещину в земле, тщательно отмеченную специальной лентой, отогнанную прочь машину Феликса и вывернутые с корнем несколько деревьев, за которые крепилась верёвка. Мигалки подъезжающих машин он игнорирует.

 — Бан, какого чёрта?! — рычит кто-то вышедший из подъехавших машин.

 Чан не слышит ничего, игнорирует, спешит к «скорой», чтобы Сана без него не увезли, но машина срывается с места с громким визжанием сирены, и вместе с гулко бьющимся в груди сердцем Чана. Под ногами дрожит земля, неподалёку с уханьем проседает почва, в провал валятся деревья, начинается паника, и все прожекторы направляют на расширяющийся провал.

 Прожекторы слепят, но Чан видит лишь отъезжающую «скорую». Будто его сердце уезжает прочь, почти замирая в гнетущей тишине. Глаза слипаются, мышцы ноют, а спина и вовсе горит огнём. Чанбин подхватывает под локоть и твёрдой рукой направляет Чана к машине Феликса, а сам залезает следом слишком серьёзный после недавней шутки, словно не он хохмил несколько минут назад.

 Чанбин суёт ему в пальцы маску с кислородом, и Чан прикладывает её к лицу, делая неспешные вдохи. Перед глазами двоится, а от усталости в голове шум. Он откидывает голову на подголовник, краем уха слышит вырвавшееся Чанбина:

 — Твою налево, командир.