☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼

 Феликс оказывается самым упёртым, и пока не уговаривает Чана, что довезёт его до дома и лишь потом отстанет, не успокаивается. По дороге много говорит, заполняя тишину и пустоту, растущую в Чане. Лишь потом уезжает, оставив после себя терпкий аромат дорогих сигарет, которым пропитан салон автомобиля. А Чан сразу даже и не заметил, да и не то состояние было. Чудны повороты судьбы, и случайные знакомства иногда играют решающую роль в жизни. Потому что если бы не Хёнджин с Феликсом, уже ничего не было бы.

 В квартире пусто и немного страшно,  Чан заваривает себе чай и некоторое время сидит на подоконнике, глядя в светлеющее небо и пытаясь подготовиться ко сну, который будто рукой сняло ещё в больнице. Но это временное ощущение, это прекрасно ему известно, потому он неспешно потягивает чай, насыпает кошке корма и меняет воду, а потом ложится в постель, зарываясь носом в подушку и жадно вдыхая родной запах.

 Кошка лезет к нему под руку, трётся мордой о подбородок, выпрашивая ласку. Всё же уступить Сану в этом было не самым худшим решением. Сейчас он не ощущает себя совсем одиноким, когда под боком урчит кошка, мягко перебирая лапами. Воспоминания прошлого градом сыплются в сознание, и он с лёгкой улыбкой прикрывает глаза, отдаваясь им сполна.

 С Саном они познакомились при весьма странных и не самых приятных обстоятельствах, их совместная жизнь и после была полна не самых радужных событий, но, может, оттого они так крепко и связаны, что вместе несмотря ни на что. Чан возвращался с затянувшихся дополнительных занятий, на которых он подтягивал первокурсников, готовя к очередному тесту и получая небольшую плату, которая позволяла сводить концы с концами, не прибегая к помощи родителей.

 Чан шёл домой по привычке, срезая через парк, озадаченный решением вопроса стоит ли брать ещё одну подработку, чтобы к концу третьего курса вышло снять отдельную квартиру, а не перебиваться сном на ступенях, пока парни развлекаются со своими пассиями в их комнате в общежитии или напиваются и только и ищут поводов, чтобы подраться.

 Три года обучения он ходил по парку, и никаких происшествий не было. Но не в тот злополучный вечер. Удар в лицо он пропустил, а когда вознамерился отвесить обидчику, не смог сделать полноценный вдох, потому что в горло впилась крепкая рука, перекрывая кислород. Чан дёрнулся, но не помогло, лёгкие и горло саднило и жгло всё сильнее, а по телу зашарила жадная рука.

 Напавший был минимум на голову выше, крепче и массивнее, выстоять против него было непросто. А уж тем более, когда в голове набатом стучала кровь, лишая возможности здраво мыслить. Нужно было выждать момент, извернуться и убежать. Плевать на одежду, телефон и деньги.

 Но мужчине хотелось явно не этого. И как ни крутился, не вышло ни крикнуть, ни ударить обидчика побольнее. И лишь когда с плеч нетерпеливо рванули рубашку, разрывая её и поддетую под неё футболку, на мгновение расслабляя хватку пальцев на горле, Чан ударил затылком назад.

 Звёздочки перед глазами показались слишком натуральными, самое время хватать и в карманы складывать. От влажного хруста чужой кости его затошнило, но он выдернул руку из внезапного захвата, впечатал локтем под дых, но запнулся о подножку и упал, выбивая и без того не восстановившееся дыхание. Тут же по рёбрам пнули несколько раз, и когда Чан взвыл от боли, инстинктивно сворачиваясь в клубок, руки заломили за спину, скручивая в усмиряющей хватке. Следом мужчина навалился на него сверху, что-то рыча и стягивая с Чана джинсы.

 Те поддавались с трудом — пояс плотно сидел, но всё же поддавались. И несмотря на неистовые попытки освободиться, Чана лицом на несколько минут вжимали в траву, чтобы обдирая кожу, тянуть джинсы всё ниже. Зафиксировав руки Чана ремнём, мужчина снова сжал пальцы у него на горле и с новой силой рванул джинсы вниз. Боль отошла на задний план.

 Страх превратился во всеобъемлющий — в этом участке парка даже днём не особо присутствовали люди, а ночью даже собачники старались обходить стороной. И только студенты изредка срезали часть квартала тут. Помощи ждать неоткуда. Пережатое горло и вовсе приравнивало шансы к нулю. И не факт, что над ним только поглумятся, инстинктивный ужас и страх смерти пропитали каждую клеточку тела, не позволяя сдаваться. Меркнущим сознанием Чан уловил странный хрип над собой, но вместо того, чтобы отключиться, тяжело вдохнул воздух и закашлялся до боли в повреждённых рёбрах.

 Из-за стука в висках и попытках выкашлять лёгкие, он не уверен в том, что слышал звуки борьбы. Реальность не желала превращаться в чёткую картинку. Она дробилась, выхватывая какие-то куски, которые не спешили складываться в полноценное изображение, рассыпаясь поднятым за один край паззлом. Перед глазами всё плыло, скрываясь в рое разноцветных мушек, но в конце концов показалась статная некрупная фигура в фокусе.

 — Ты цел?

 Чан даже не сразу понял, что спрашивают у него. Ему развязали руки, но он не смог шевелить ими, настолько они затекли от яростных попыток выбраться из захвата, что на мгновение показалось, что суставы вывихнуты к чертям. Но чувствительность стала возвращаться, отдаваясь пульсирующими мурашками по коже. Чан перевернулся на спину, глядя в пустое небо мегаполиса и одними губами прошептал: «Спасибо».

 — Ты слышишь меня?

 — Да. Спасибо, — невпопад ответил Чан.

 Стало до обидного неловко лежать со спущенными, а точнее содранными джинсами, и Чан непослушными пальцами поспешил подтянуть их выше, краснея до кончиков ушей и вздрагивая от покидающего тело адреналина. Коротко вздрогнув от вспышек боли, молнией пробегающих по нервным окончаниям, Чан сел, а потом и встал, поддерживаемый крепкой рукой.

 — Болит?

 — Болит, — честно признался Чан, тщетно пытаясь свести края порванной одежды, глаза он поднял далеко не сразу, словно вина за произошедшее целиком и полностью лежала на нём.

 — В больницу?

 — Нет. А где этот…?

 — Свалил, козлина, — ответил парень, вытирая кровь, сочащуюся из ссадин на лице и придерживая руками рёбра. — Я Сан.

 — А я Чан. Спасибо тебе, — Чан протянул парню дрожащую руку и крепко пожал её. — Как ты одолел его?

 — Парой хитрых приёмов, но не будь он так…кхм… увлечён, я бы не справился. Ты где живёшь? Давай, провожу.

 — Давай, — согласно качнул головой Чан, отстранённо удивляясь тому, что теперь его лишь немного трясёт. — Идём, обработаем твои боевые ранения.

 Но прежде чем они двинулись в общежитие, Сан осторожно положил ладони на лопатки, прижимая к груди в совершенно невинном жесте, успокаивая и даруя обычное человеческое тепло простым объятием. Чан задрожал в его руках, уткнулся носом куда-то в шею и обнял в ответ. Несколько минут они так и стояли, пока страх окончательно покидал тело, хотя, по идее, должен был остаться под кожей навсегда.

 У Сана оказались прекрасные гипнотические глаза. Словно осколки солнца, будто крепкий густой мёд, утягивающие на дно и пронзительно тёплые в то же время. И пока они возились с перекисью и пластырями, Чан не мог оторвать глаз от засасывающей теплоты глаз, откровенно пялился с раскрытым ртом, будто не он всего каких-то сорок минут назад прощался с жизнью.

 — Что ты тут устроил? — повышая голос до неприятных нот, вопросил один из его соседей, второй пьяно поддакнул, а третий и вовсе что-то невнятно промычал. Сан напрягся и как-то хищно ощерился, но Чан положил руку ему на плечо и прошептал:

 — Не надо.

 — Да, не надо! — хмыкнул сосед, пьяно поигрывая мышцами и стараясь выглядеть устрашающе, но у него выходило из рук вон слабо. Зато Чану кровь прилила в лицо, когда он осознал, куда пялятся его соседи, и поспешно натянул поверх рваной одежды толстовку, глухо постанывая сквозь зубы. Сан бросил на Чана взгляд и спокойно сказал:

 — Собери, что нужно, переночуешь у меня.

 Чан поджал губы, но спорить не стал. За ним напряжённо следили трое соседей, провожая взглядом каждое движение. Чан ощущал себя участником телешоу, где нельзя было сделать и шага, чтобы кто-то что-то не заметил. Он бросил в рюкзак учебники с тетрадями, пару ручек, подзарядку от телефона и спортивную форму, сменную одежду, зубную щётку и дезодорант, проверил документы и бумажник, и вышел вслед за Саном в полной тишине.

 — А если твоим родителям не понравится?

 — У меня, — Сан на секунду запнулся и скороговоркой договорил: — их нет, идём. Правда, кровать одна, но в тесноте да не в обиде.

 Квартирка у Сана была маленькой: небольшой коридор служил кухней и прихожей, сразу налево был совместный санузел, в комнате стоял стол с двумя стульями, небольшой диван, на котором вряд ли поместился бы третий сидящий, а если на нём и мог кто-то спать, то только ребёнок или гном, напротив находился скрытый шкаф и отделённая от основной комнаты стеллажом кровать. Окно было при этом достаточно большим, отчего в солнечные дни тут должно было быть очень светло.

 — Я в душ, а ты пока осмотрись. Можно трогать всё.

 Чан кивнул и, скинув рюкзак, остановился возле стеллажа, разглядывая корешки книг. Наткнувшись взглядом на стопку журналов и книг по обучению рукопашному бою, он удивлённо покачал головой и отстранённо пожалел, что Сан не сломал тому уроду ноги. Но одумавшись, встряхнулся и прикусил язык, даже хорошо, что он не доставил б о льших проблем, чем уже умудрился. Он успел прочитать несколько страниц особенно заинтересовавшей его книги, когда из ванной комнаты вышел Сан.

 — Ты давай в душ, а я приготовлю что-то перекусить. Там полотенце запасное в тумбе под раковиной, шампунь и мыло на угловой полке. Но если что нужно, зови.

 — Зачем ты это делаешь? — после недолгой паузы спросил Чан, замерев и нахмурившись, словно только сейчас до него дошло, что он Сана знает от силы часа полтора.

 — Мне нравится помогать другим. Ты против? — Сан улыбнулся немного сконфуженно и растерянно, а внутри Чана что-то рухнуло, и он растянул губы в улыбке, даже не пытаясь скрыть благодарности и тепла, что рвались наружу.

 — Спасибо тебе.

 — Обращайся.

 Чан мылся в душе тщательно и долго, догнало отвращением, и он тёр кожу до красноты, прокусывая и без того истерзанные губы, а выйдя из душа, он замер, глядя, как Сан стоит перед зеркалом, пытаясь намазать обезболивающей мазью багровые пятна на рёбрах. В комнате пахло заводскими рамёном и кимчи. Чан подошёл к Сану, отобрал тюбик, и с осторожностью коснулся чужих рёбер. Величавый разворот плеч, утончённая фигура, сильное тело и топящая льды смущённая улыбка — это всё ударило Чана под дых.

 — А теперь тебя намажем, — просто отозвался Сан.

 У Чана сложилось впечатление, что Сан целиком и полностью состоит из улыбок. На время забыв о боли, он смотрел на покрывшиеся кровавой корочкой чужие губы, ощущая, как сначала в груди, а потом в паху внезапно стало тепло, а потом и жарко. Необъяснимая слабость плеснула по венам, коснулась суставов, лизнула загривок, оставаясь слишком сладким томлением внизу живота. От всего этого сделалось неловко, и Чан поспешно ускользнул от горячих пальцев, втирающих мазь в кожу. Чертовщина какая-то, а не вечер.

 Ели они медленно, Сан откровенно клевал носом, а Чан смотрел и думал о том, что в какой-то мере благодарен напавшему на него придурку, потому что иначе они вряд ли познакомились бы, а это знакомство хотелось продолжить. Потому что Сан будто спаян из солнечного света, улыбок и острых линий. Пока Чан возился с его рёбрами, глаза будто полосовала острота ключиц и скул, и сейчас, глядя на сонного спасителя, Чан ощущал нечто большее, чем просто благодарность. Его впервые настолько сильно и необъяснимо влекло к другому парню. Не впервые вообще, но так сильно ещё никогда.

 Как в нём вообще умудрялось помещаться всё, что так или иначе помещалось, было непонятно. Едва оклемавшись от нападения, Чан сидел и ронял слюни по малознакомому парню, который манил будто огонёк не в меру любопытного кота. По логике вещей такого вообще быть не должно, но Чан смотрел на Сана и понимал, что кукушка улетела в тёплые края, оставив протекающую крышу и жажду приключений. Коря себя за всё, что только можно, Чан всё же тронул уснувшего Сана за плечо, тот снова улыбнулся и пробормотал:

 — Одеяло у меня одно. И я должен предупредить, могу приставать…

 — Э?

 — Я ноги закидываю и обнимаю всё, что есть рядом. Потому ты должен быть готов.

 — Ты об этом… Ничего, предупреждён — вооружён. Ложись, я посуду помою и тоже лягу.

 Чан  расправился с делами не так быстро, как думалось, его качало во все стороны, а слабость накатывала волной, но всё же около часа просидел за столом, доделывая незавершённую ранее работу, и лишь потом лёг в постель, прикрывая глаза и засыпая сразу, так и не успев перекатиться на излюбленный правый бок. На рассвете Чан зашевелился от приятной тяжести на груди и бёдрах, отчего снова сладко заныло в паху, и он мысленно простонал, погружаясь в слишком реалистичный сон.

 Утро встретило его крепкими объятиями, болью во всём теле и ломотой в висках. Он вяло пошевелился, глядя на спящего Сана, словно спрут опутавшего его конечностями, как и предупреждал. Вставать не хотелось до безобразия, а уж будить чему-то улыбающегося во сне Сана не хотелось вовсе, и Чан дал себе десять минут полежать, а пришёл в себя часа через четыре, когда на лоб положили мокрое холодное полотенце.

 — Универ... пары... мне надо.

 — Лежи, надо ему. У тебя температура под сорок, я никуда тебя не отпущу. Сейчас «скорая» приедет, я позвонил твоему куратору и предупредил, а когда узнаем, что с тобой, позвоним родителям.

 Чан не имел сил сопротивляться, его потряхивало и мутилось в голове, потому он тяжело выдохнул и откинулся на подушки, прикрывая глаза. Чан не сильно запомнил, как оказался в машине «скорой помощи», но рядом сидел взволнованный Сан, отчего сделалось совсем легко, и он по-глупому улыбнулся своему спасителю, медленно проваливаясь в горячечное беспамятство. В себя он пришёл внезапно от резкого толчка и острой боли в груди. Он не сразу понял, что случилось, попытался проморгаться, но увидел лишь смятый металл в какофонии света и тени, отчего сразу понять, что к чему было невозможно.

Он понял лишь одно - они попали в ДТП. И судя по искорёженности машины, в весьма серьёзное. Чана вместе со сломанной каталкой зажало в каком-то странном положении, но если не считать впившихся в тело ремней каталки, он был в относительной безопасности. Видно было плохо, и Чан протёр глаза, недоумённо глядя на окровавленные пальцы.

 — Сан? — Чан сначала едва слышно прошептал, но, облизнув пересохшие губы, постарался, чтобы голос звучал твёрже и громче. — Сан, ты где?

 — Я здесь, — ответ оказался едва слышным, и как показалось Чану полным боли.  Он жадно зашарил глазами по обломкам в попытке отыскать взглядом, но пока не удалось.— Ты цел?

 — Да. А ты?

 — Не знаю, мне больно и не могу пошевелиться, — честно признался Сан, — я вызвал службу спасения. Они уже близко. Но я не вижу медиков, надеюсь, они живы.

 — Никого не вижу, но могу попробовать добраться до тебя, — Чан попробовал пошевелить руками и ногами, моргая и пытаясь рассмотреть что-то, но встревоженный голос остановил его:

 — Не двигайся, врач сказал, что у тебя может быть внутреннее кровотечение… а я, дурак, не настоял, чтобы сразу обратились в больницу, ещё и привычка дурацкая…

 — Ты не виноват, в конце концов, я сам так решил, — поспешил его уверить Чан, щурясь от яркой вспышки, когда повернул голову, пытаясь рассмотреть обстановку и в попытке зацепиться взглядом хоть за что-то относительно реальное, он заметил блестящие глаза Сана за препоной из ошмётков машины. Словно потолок проломило и поделило салон на части. Ладонь Сана лежала в пределах досягаемости, Чан потянулся немного и стиснул пальцы в попытке поддержать, честно признаваясь и ни капельки не привирая: — и… мне нравится твоя привычка.

 Пальцы в его руке дрогнули, и Чан сжал их крепче, пытаясь рассмотреть хоть что-то, но их разделял смятый металл, а он, завис где-то между стеной и полом перевернувшейся машины «скорой помощи». Будучи пристёгнутым к сломанной, застрявшей в странном положении каталке, Чан мог только так касаться Сана и видеть блестящие глаза, а не всё перепачканное чем-то тёмным лицо.

  Это всё, что он мог сделать, но даже такая малость придавало ему сил, и он надеялся, что то же ощущает Сан. Чан учуял запах бензина, который знал хорошо с детства, а потом услышал короткие стоны, и сердце его стремительно заколотилось. Он позабыл, что в машине они были не одни, но даже осмотревшись, насколько позволяло положение, он увидел лишь капающую откуда-то кровь и клубы пыли в лучше света.

 — Честно нравится? — осторожно поинтересовался Сан, его хватка стала на порядок слабее, а голос тише, и Чан ощутил в груди какую-то пустоту и нарастающий страх.

 — Абсолютно, — не кривя душой, желая успокоить и поддержать, — не помню, когда меня так обнимали в последний раз. Я слышу сирены, скоро всё наладится. Сан, ты слышишь? Сан?

 Потом были лишь голоса спасателей, визг разрываемого специальными приспособлениями металла и горячечная муть. Их вынудили разомкнуть руки, хотя никогда в жизни ещё не было так страшно, и Чан потерялся во вспышках солнца и чёрных провалах беспамятства. Он помнил лишь слова спасателей, которые успокаивали его, пока работали над освобождением из металлического плена всех застрявших в измятой машине людей. В сознании были яркие лампы и глухие голоса врачей, но потом наступила полная темнота.

 Когда Чан стал осознавать реальность, он первым делом попытался встать и застонал от сковывающего тело корсета и кучи непонятных трубок, исходивших от него в стороны, будто он какая-то модель новомодного робота, который проходит испытания. К нему подскочила мать, а потом медсестра, но Чана волновал лишь вопрос: все ли живы и где парень, который ехал с ним. Медсестра поджала губы, но после очень хитро проговоренной просьбы матери сказала, что погибло двое, остальные живы. Чан не унимался, но так ничего толкового и не услышал.

 — Что с ним? Скажите, пожалуйста, что с ним? Ну хотя бы скажите, жив он или нет?!

 — Я не вправе разглашать информацию, если вы не родственник.

 — Твою мать…

 — Сын… — укоризненно прошептала мать, качая головой, но тут же сжала его руку, вглядываясь в лицо. — Кто этот мальчик?

 — Человек, который трижды за неполные сутки спас мне жизнь, — прошептал Чан и отвернулся, пытаясь сдержать рвущиеся слёзы. В груди зудело так, что хотелось выплюнуть лёгкие, только чтобы избавиться от боли и страха.

 — Трижды?

 Чан рассказал и о нападении в парке, и о температуре из-за сломанных рёбер и о подозрении на внутреннее кровотечение, и об аварии. К вечеру у него в палате уже толпились офицеры, спасатели и медперсонал, который давал показания, мельтешил и не отвечал на его вопросы, словно Чана не существовало вовсе. Лишь один из спасателей быстро и тихо сказал, что Сан жив, но довольно сильно пострадал. А вот куда уж  отвезли, он не знает.

 Как Чан не старался, никакой информации он не получил. В конце концов, сдались родители, глядя, как Чан угасает в неизвестности, и подняли на уши больницу, пока не выяснили, что Сана отвезли в другую клинику, на самом краю города.  Тогда они навели шороха и там, и выяснили, что почти сразу после операции Сан покинул больницу, потому что страховка с трудом покрыла срочное оперативное вмешательство и пару поддерживающих капельниц после.

 Родители даже съездили по его адресу, но им никто не открыл, потому Чан изнывал целых шесть дней в неизвестности, пока не настоял на выписке. Вместо дома Чан направился в квартиру, где Сан приютил его на ночь. Дверь долго не открывали, и Чан уже решил, что никого нет дома, когда дверь открыл ему бледный до синюшности Сан. Увидев его на пороге, Сан просто ткнулся лбом ему в плечо и тяжело выдохнул.

 — Живой... Ты как?

 — Лучше, —  хотя с этим утверждением Чан готов был спорить, потому что Сан не был похож на здорового совсем никоим образом, и от этого становилось ещё более гадко, чем было. Четыре дня. Он потерял четыре дня.

 — Я принёс лекарства, не знаю, что нужно было брать, потому скупил всё, что посоветовал фармацевт. И еды принёс.

 — Но я не смогу оплатить всё это.

 — Сан, прекрати, — Чан постарался, чтобы голос не звучал слишком укоряющее, но не был уверен, что это получилось, хоть он и понимал, почему Сан так напрягся, — я никогда с тобой не расплачусь за свою жизнь. Ты помог мне, я помогаю тебе. Всё честно, — Сан не нашёлся, что ответить, просто зябко поёжился и сел на диван, кутаясь ещё и в плед. — Ты расскажешь, почему живёшь сам?

 — Если не сбежишь впереди собственного крика.

 — Не сбегу.

 Проза жизни оказалась мерзкой и неприятной, потому что после смерти матери отец женился во второй раз. Несовершеннолетний сын ему мешал, ещё и не приносил достаточно денег в дом, подрабатывая везде, где только мог, потому мужчина не считал необходимым, чтобы его стоило содержать. Сан отказался продавать наркотики, которые распространял и сам отец, и это стало последней каплей. Отец надеялся, что до полусмерти избитый непокорный подросток умрёт к утру в снегу, но Сан вопреки всему выжил благодаря чужой доброте. Двоюродная сестра приютила, пока муж был в длительной командировке. Так он перебрался на другой конец города, чтобы никогда больше не пересекаться с отцом и его дружками.

 — Благодаря сестре нашёл подработку, а потом и полноценную работу. Присматривал за одним дедушкой, у которого никого не было, и он мне оставил свою квартиру, — Сан обвёл глазами комнату и грустно улыбнулся, жмурясь от движения головой и подтягивая криво забинтованное плечо выше. —  Не знал, что так бывает. Теперь вот подрабатываю на телефоне службы спасения.

 — И почему я должен бежать впереди своего крика? — уточнил Чан, растирая по вымытым рукам антисептик и внимательно оглядывая Сана, а потом и смятую несвежую постель со следами крови.

 — Потому что ко всему… — Сан замолчал и тяжело вздохнул, в который раз за вечер, — потому что я — гей.

 — Уже бегу и ору, — улыбнулся Чан и покачал головой, когда Сан предложил ему чай. Уж что-то, а он в лучшем состоянии, чем Сан, и сам справится. — Теперь давай посмотрим, что у тебя там. Я хоть и не медик, но всё же будет лучше, чем самому себе бинтовать. Ты наверняка откажешься от помощи, если я предложу оплатить поход к врачу, потому сегодня твоим доктором буду я, — Сан фыркнул, и Чан понял, какую глупость сморозил, снова ощущая жар по всему телу просто потому, что представил немного иначе сказанное, и тут же ощутил, как предательски горят уши.

 — Тебе не противно? — Сан неохотно принялся расстёгивать толстовку, а Чан поморщился, когда сняв бинты, обнаружил плохо заживающий воспалившийся кривой шрам на плече. Он принялся обрабатывать рану, а потом и осторожно накладывать повязку, фиксируя лейкопластырем марлевый отрез.

 — Всё, что произошло, заставило меня задуматься, и я решил поступить в академию, где готовят спасателей. Благодаря всему случившемуся нашёл своё призвание, подал туда документы, не вовремя, конечно, но буду ждать ответа. Не думал, конечно, что родители поймут и примут моё решение, но как видишь... Мне не противен вид крови и мне хочется помогать людям.

 — Я не об этом, — Сан закусил губу и испытующе посмотрел на Чана. — Я о моей истории. Тебе не противно меня касаться?

 — С чего бы? Вот от твоего отца меня мутит и воротит, куда сильнее, чем от того мудака, который напал на меня. А ты хороший человек, почему мне должно быть противно?

 — Ты странный, — прошептал Сан, застёгивая толстовку и честно глотая таблетки, которые дал ему Чан, смешно закидывая голову в попытке проглотить особенно крупные пилюли.

 — Определённо. Очень и очень странный, потому что умудрился влюбиться в один вечер и столько времени не знал, как быть, а теперь, вроде бы, у меня появился шанс…

 — Что ты такое говоришь?

 — Правду говорю, — теперь пришла очередь Чана тяжело вздыхать. Он несколько секунд боролся с собой, боясь поднимать глаза, но всё же посмотрел на Сана, который не сводил с него глаз, не мигая глядя в лицо. Казалось, что Сан собрал в кулак всю свою силу воли и самообладание, чтобы не швырнуть ему в лицо чайник с горячей заваркой. — Драться я отказываюсь, — сразу предупредил Чан, выставляя руки вперёд.

 — А целоваться?

 —  Только после того, как тебя осмотрит мой врач, — строго сказал Чан, но ответил на робкое прикосновение к руке, касаясь чужих пальцев и сжимая их в своей ладони.

 — Это шантаж...

 — А как иначе быть с тобой? Тебе нужна помощь, Сан.

 — Ладно. Но сначала поцелуй.

 Без лишних слов и выяснения отношений они просто вернулись домой к Сану после нескольких часов, проведённых у врача. Родители, конечно, приезжали пару раз, чтобы понять, где и с кем живёт сын, но на некоторое время отстранились и не общались, пока переваривали окончательное и бесповоротное решение и выбор Чана. Не сразу, но родители приняли и выбор сына, и самого Сана, который однажды признался, что ему кажется, что у него появился шанс обрести новых родителей.

Вместе с Саном Чан посещал физиотерапевта и восстанавливался, тренировался и учился, Сан помогал готовиться к экзаменам, когда Чан получил ответ, что его кандидатура одобрена, и он допущен к вступительной экзаменации. Зная, систему изнутри, Сан очень во многом помог в подготовке и понимании многих нюансов.

 Если понимание своей ориентации прошло без Сана, с кучей слёз и истерик, самоистязания и самокопания, то с Саном случилось полное её принятие, и пришло такое спокойствие, какого Чан не помнил с детства. Он любил, его любили в ответ, и хотя это были первые отношения, зашедшие дальше робких поцелуев, страха сделать что-то не так почти не было. Они доверяли и верили друг другу, возможно, из-за такого хаоса в начале знакомства, но Чан всё больше убеждался, что дело в них самих. О Сане он мог говорить долго, почти бесконечно, потому что ещё в первый вечер их знакомства понял, что пропал.

 Вместе они переживали кошмары и боролись с образами прошлого и с гнетущими мыслями, выгрызая зубами хрупкое подобие спокойствия, титанические усилия прилагая к тому, чтобы скрываться ото всех, чтобы в их крохотном мирке сердце билось не в судорогах, а по венам не скакала нервная дрожь от возможности быть раскрытым. Они больше не один на один с жизнью, больше не в кромешной, выжирающей силы и мечты темноте. Но до сих пор Чан иногда считает себя недостойным такого счастья и той любви, которая ему досталась.

 Слова Сана, сказанные им после первой смерти, случившейся на выезде спасательной группы, в которой был Чан, до сих пор в сердце. Они будто не требующий подзарядки генератор. Именно эти слова придают ему сил вступать в очередную схватку с ужасающей реальностью за человеческие жизни. Именно эти слова помогают не сходить с ума, когда это не удаётся.

 — Если твоя работа приносит лишь страдания и метания, ты можешь её сменить, я всегда поддержу тебя. Но если то, что ты делаешь, делает тебя счастливым, не оставляй это. Просто помни, если всё время быть твёрдым — однажды сломаешься. Со мной ты можешь побыть слабым и уставшим, не быть несгибаемым капитаном спасательной команды, ты же знаешь. Я люблю тебя любым. И приму тебя любым.

 С Саном они прожили вместе четырнадцать с хвостиком лет, но так и остались в том самом конфетно-букетном периоде, который обычно длится недолго, будто навечно застыли в том времени. И никакие ссоры или неурядицы не смогли их развести в разные стороны надолго, хотя бывало всякое. Как шутил Чанбин, они словно две половинки магнита, тянутся обратно, не могут долго побыть раздельно, словно разный заряд способен держать их на небольшом расстоянии друг от друга лишь короткое время, чтобы снова столкнуть их и не отпустить.

 Было время, когда Сан будто застрял во времени, увяз во временной петле, полной боли и отчаяния, смешанных с накатывающим унынием. О внезапной смерти старшей двоюродной сестры он узнал из соцсетей. Сестра приняла его после того, как он сбежал от отца, помогла найти работу, давала кров и дом, пока не вернулся её муж и не выставил Сана за дверь. Но тогда Сан достаточно крепко уже стоял на ногах, поселился в дешёвом кошивоне и пытался уговорить сестру уйти от тирана-мужа, но та лишь улыбалась и отмахивалась, потом Сан нашёл работу на другом конце города и стал видеться с сестрой намного реже, хотя связь поддерживали всё равно.

А потом общение прервалось, и Сан, заваленный работой, не сразу забил тревогу. А когда стал выяснять, понял, что очень сильно опоздал. Сан будто бы на бесконечном повторе ковырялся в открытых ранах, пытаясь наладить связь с семьёй, которая выставила его за дверь, чтобы хотя бы отыскать могилу сестры, но о нём слышать не желали, потому пришлось  искать самим. Они с трудом нашли место в колумбарии, и Сан отмахивался от сочувствующих знакомых, жадно спешащих дать ценный совет одуматься и посмотреть, до чего довело его решение быть не таким как все.

 Чан думал, что никогда не вытащит его из зацикленного во времени водоворота, что будто заезженная пластинка возвращала его на ту же звуковую дорожку, с которой он начинал. И плевать, что смерть сестры никак не была связана с ориентацией Сана или его выбором не идти по стопам отца, он корил себя, упрекал, продолжал напоминать себе о том, о чём и без того никогда не сможет забыть.

 А когда Сан стал душить сам себя, наступая самому себе на горло, хотя лучше было кричать изо всех сил, выжигая кислород в лёгких и срывая голос, Чан не выдержал. Они не подрались, хотя в некотором плане это можно было назвать именно немой дракой, потому что Чан всё-таки скрутил Сана, столько времени уходящего от прикосновений, и Сана прорвало. Чан не нашёл тогда ничего лучшего, чем повторить его же слова, которые давали ему стимул идти дальше:

 — Сан, я всегда поддержу тебя. Помни, если всё время быть твёрдым — однажды сломаешься. Со мной ты можешь побыть слабым и уставшим, ты же знаешь.  Я люблю тебя любым. Но есть вещи, которые не зависят от нас, и нам остаётся только принять.

 — Спасибо тебе за всё.

 — Это тебе спасибо.

 Сан не сразу, но всё же смирился с тем, что его вины в произошедшем нет, а Чан в очередной раз понял, что судьба не просто так свела их вместе. И что они спасают друг друга каждый день. В мелочах, в более крупных делах. Так, как в ту, первую ночь, и как в эту, наверное, даже более страшную. И что даже будучи заточёнными во тьме, они отыщут свет и найдут способ спастись.

 Работа у обоих тяжёлая, оба спасают чужие жизни изо дня в день. Но незаметно для себя они спасают друг друга своей любовью и верностью, когда каждый готов прыгнуть в пасть льва, если это поможет. Телесные шрамы затягиваются рано или поздно, а тепло и свет, подаренные в период восстановления остаются под кожей навсегда. Может быть, именно этот свет связал их сердца, а может быть, что-то ещё, но Чан ни минуты не пожалел, что в один злополучный вечер отправился через парк. И сейчас не жалеет, что бросился на помощь под рушащиеся своды шахты.

 Потому что без Сана он бы не справился. Уже нет. Чан не уверен, что спит, скорее балансирует на грани сна и яви, потому что жизнь с Саном перед глазами тянется цветной кинолентой нового поколения. Где прикосновения, запахи, звуки и вкусы так же реальны, как и картинка. Слишком реалистичный сон и слишком вязкая реальность. Дремотное состояние, когда мозг перескакивает с одной мысли на другую, не погружаясь до конца в крепкий сон.

 Какая-то бесконечная вереница воспоминаний, смешанных и перепутанных между собой, заставляет сердце биться чаще, и он ходит по краю сна, норовя свалиться в полное беспамятство. Чан пытается обнять ускользающего от объятий Сана, а схватив в охапку, улыбается, потому что он только что поймал своё личное солнце, ради и благодаря которому он окончательно стал тем, кем есть сейчас. Чан просыпается от звука входящего сообщения, и чувствует, как сердце заходится, отстукивая безумную чечётку изнутри:

 — Он очнулся, разрешение возьмёте на ресепшене. С благодарностью, доктор Ли Юнсок.