Бог в дожде

☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼

"Ещё один дождь мой дом сторожит. 
Ещё один дождь поёт за стеклом.
Для тех, кто в бреду, он сладкая дрожь.
Зови его так - ещё один дождь. 
То рвать провода, то бить по стеклу. 
Такая судьба случилась ему.
Зато он мастак всё ставить ни в грош.
Зови его так - ещё один дождь. 
А дождь плетёт тебе серебряный шарф. 
А дождь обнимет прозрачной рукой. 
Сто долгих дней он тебя поджидал.
Сто долгих дней о мечтал о такой.
Как будто иду, всё время иду по это земле,
как по тонкому льду. 
Так смой все следы, слова уничтожь. 
Прошу тебя, да, ещё один дождь".  
Пикник

Бэкхён любил дождь, сколько себя помнил. Пасмурная погода и дождливый день привлекали его в разы сильнее, чем знойные поцелуи солнца. Пусть даже морось не сорвётся за весь день. Главное, чтоб в воздухе появлялась та узнаваемая дождливая сырость. Ему нравилось слушать тягучую заунывную мелодию природы, стук капель по карнизам, плач ветра или полное безмолвие. Тихие всхлипы дождя всегда будоражили кровь неописуемым восторгом.

Ему нравилось сидеть у окна и смотреть, как стекло расчерчивают косые капли, как они растекаются и образуют узоры, если дождь затягивался, и больше не надо было привлекать его своим танцем, а назойливые жрецы загоняли его так в храм. Бэкхён мог часами рассматривать, как с карниза свисают капли, наливаются, становятся крупнее, пока не обрываются вниз и не разбиваются о землю, сливаясь с лужами.

После ритуального танца он обожал гулять в дождь по городу, пока вода умывала улицы. И никого из горожан не встретить – все прятались по домам за крепкими дверями да ставнями. Бэкхёну нравилось, что солнце не слепило глаза, затянутое тучами словно шелками. Он обожал не только тёплый дождь, когда солнце светило ярко-ярко, капли падали крупными алмазами, а спустя мгновения расцветала радуга, переливаясь в небесных высях. Но всё равно казалось, руку протяни – коснёшься волшебства кончиками пальцев. Бэкхён чувствовал себя счастливым и под  стылым дождём, когда весь мир окрашивался в серые цвета, а от холода сводило пальцы болезненной судорогой.

Бэкхёну нравилось, как дождинки капают на его лицо и стекают, словно обновляя его, лаская и одаривая влажными прикосновениями. Не боялся заболеть, да и укрытиями никогда не пользовался – не сахарный, не растает. В отличие от горожан, он не боялся дождя. Как и не боялся и прихода дождливого бога, и накатывающего после небесного омовения вдохновения.

Он ненавидел духоту и жару, что душили его, скручивая в калачик на полу. Он считал жару наказанием богов,  мечтал о прохладе и всё норовил забиться в подвал, где пахло сыростью, немного дождём и прохлада охлаждала раскалённую кожу. Он не любил умирать каждый знойный день, рассыпаясь пеплом от ненавистной жарыни. Он звал дождь и обещал ему отдать своё угощение, свой танец и всего себя, лишь бы ливневая прохлада смыла жару. Зато лишь только с востока надвигались тяжёлые тучи, полные мрачного и грозного величия, и поднимался прохладный ветер, несущий грозовую колесницу, Бэкхён оживал.

Бэкхён обожал слёзы небес. Он не понимал страха горожан, не мог смириться с глупыми предрассудками. Ведь без дождя приходила засуха, ничего не росло, листья обжигало солнце, и земля горела. Жара, духота и солнцепёк сводили с ума не только природу, но и Бэкхёна. Он не знал, куда скрыться, где спрятаться от невыносимой погоды. На него смотрели с неодобрением и шептались за спиной: мол, дикий совсем. Но говорки утихали, когда прохожие узнавали в нём воспитанника храма Дождя.

Он любил гулять в сумерках, когда его тело оглаживали прохладные капли и звучал приятный шелест, словно ему что-то шептали, обещая несбыточное. Он никогда не боялся промокнуть насквозь или получить нагоняй от жрецов. Он стоял и смотрел в небо, чувствуя, как дождь смывает всё плохое, и оно тут же забывается. В такие моменты ему казалось, что это не просто капли, а прикосновения, которых он ждал очень давно. После дождя Бэкхён чувствовал приятную лёгкую меланхолию, покой и отстранённость. В такие дни он не боялся кривотолков и косых взглядов, не боялся излишка работы, зудения над ухом жрецов и новых трактатов.

Бэкхён любил свежий ветер и прохладу, которые приходили с дождём. Он с удовольствием подставлял тело под небесные воды, вновь и вновь танцевал под проливным дождём, теряясь в пространстве от восторга. Он знал, что прежние послушники не желали выходить под слёзы неба, не любили звать дожди и всячески старались отлынивать от необходимости. Потому очень обрадовались, когда всю работу свалили на новичка, которого любили плачущие небеса.

Круги по воде разбегались под напором звонких крупных капель, и дождь заливал город. Воздух становился прохладным и пригодным для дыхания. Потоки воды, стремящиеся к водостокам, умывали улицы, смывали пыль, очищали души. Дождь успокаивал  Бэкхёна и уносил в небытие неистребимую пошлость и грубость, ненависть людей и каждодневную грязь, чужие свары и чёрные слова, что висели в воздухе до прихода дождя. Он смывал всё плохое и возвращал к жизни, растворяя зло в блестящих каплях. Но почему-то горожане не понимали, не видели этого и, как и их предки, боялись дождя, запираясь дома, стоило первым каплям сорваться с неба.

Грозу Бэкхён любил ещё сильнее, больше чем простой ливень.  Он чувствовал неописуемый восторг, когда налетал предгрозовой шквал, и ветер разрывал тишину стремительным рывком, будто полотно небес рвалось и проливалось на землю водой. Дождь с каждой минутой усиливался - и вскоре лило как из ведра. Молнии расчерчивали небо, и спустя секунды долетал грохот, от которого стыла кровь у многих горожан. А Бэкхён лишь шире улыбался и смело оставался под ливнем, не боясь ни грома, ни молний.

Бэкхёну нравилось засыпать под стук капель, которые пели ему колыбельные с самого детства. Он улыбался, вспоминая свой первый дождь, одаривший его своими прикосновениями, и быстро засыпал, мечтая вновь увидеть Его. И спал спокойно, пока ночью дождь барабанил по крышам и карнизам, по веткам и листьям. Это успокаивало и придавало сил. У Бэкхёна появлялась энергия и желание творить. Тогда он брался за кисти и рисовал, рисовал, рисовал. Ему поручили роспись стен в одном из новых пристроек храма, где его фантазия вырвалась на волю.

На него не нападали тоска, отчаяние или хандра - они проходили мимо Бэкхёна, но осенние дожди превращали настроение в таинственно-волшебное, щедро сдобренное ожиданием чего-то необычного и неуловимого, почти понятного, но до конца не понятого. Бэкхён готовился и мечтал о том дне, когда он выйдет призывать слёзы небес, а вместе с дождём придёт Он, как и обещал ему когда-то.

С детства он считал, что каждый дождь пахнет по-своему. Не как все люди их селения, которые одинаково боялись воды с неба. Даже жрецы считали призыв едва посильной необходимостью, а никак не даром. Например, короткий летний дождь, после которого в лужах отражается солнце, нёс в себе запах трав и фруктов. Стылый осенний дождь, который готовил мир ко сну и пробуждал в душе лёгкую тоску, пах полынью. Ливень с грозой в любое время года пахли острой сыростью и вереском. Он любил размышлять о боге, вызывающем дожди. И о их первом знакомстве.

Однажды маленького Бэкхёна мать одела понаряднее, подвела к жрецам, те увешали его какими-то венками и выкинули за стены города. Он ничего не понимал, хотел плакать и домой к маме, но над ним смеялись стражники со стен и говорили что-то о жертве и о том, что нет у него больше семьи, что он принадлежит богу. Он стоял и, не дыша, смотрел на ползущую с востока тучу. Чёрную, непроницаемую тьму со всполохами молний, украшавших её прекрасными ожерельями. Гром гремел всё громче, а трусливые горожане попрятались, скуля от постыдного ужаса; им смердело даже из-за городских стен.

Ветер налетел и встрепал отросшие волосы, хлестнул по лицу мелкой пригоршней капель, взревел гром, полыхнула молния, дождь встал стеной, а Бэкхён смотрел во все глаза на волшебную картину, которая разворачивалась перед ним. Он никогда не плакал, когда слышал гром и стук капель, как другие дети, он наоборот норовил выбраться из-под стола, куда загоняла его мать, и посмотреть в окно, а ещё лучше протянуть маленькую ладошку, чтобы потрогать и понять, что же так всех пугает и стучит за ставнями.

И он стоял, продолжал хлопать ресницами, глядя, как с тучи, что оказалась колесницей, медленно спускалась фигура. Высокая, выше самого шпиля башни в городе. На плечах трепетал плащ из рваных облаков, по ткани проскальзывали мерцающие молнии. Одежды плыли и мерцали, состояли из мерцающих сполохов и сверкающих драгоценных капель.

– Здравствуйте, Господин Неба! – крикнул Бэкхён, едва бог ступил на тропу, ведущую к городу.

– Здравствуй, дитя, – пророкотало сверху.

Бэкхён запрокинул голову и пытался рассмотреть бога, тот стал стремительно уменьшаться и теперь перед ним стоял мужчина, не намного выше отца Бэкхёна. Раскосые глаза были широко распахнуты, а под сенью ресниц будто грозовые тучи клубились, волосы на голове удерживали скреплённые молнии, а на губах играла улыбка.

– Не боишься? – спросили с интересом; в голосе слышались отголоски раскатов грома и шум дождя.

– Нет.

– Ты – жертва?

– Да. Я ещё не понял, что это значит. Вы меня съедите, да?

Ответом послужил раскатистый смех. На горизонте полыхнуло,  Бог улыбнулся шире и мягче сказал:

– Нет, дитя.

– А что тогда? Убьёте?

– Нет. Я заберу тебя к себе. Но сначала ты должен вырасти. Ты первый, кто не испугался меня и дождя. Что ты делаешь? Нет!

Но Бэкхён уже прикоснулся к красивому переливающемуся плащу - и его тело опутали молнии. Сначала тело сковала боль, а затем на время пришла успокаивающая, но такая же потрескивающая прохлада чужих пальцев. Было очень больно, но Бэкхён терпел, пока мир не померк.

Он пришёл в себя нескоро. Тело ещё хранило память той пронзительной боли и приятных прикосновений. Он очнулся не в своём доме на лавке, а в чужой комнате и на постели, где пахло какими-то ароматными маслами, над ним парусом надувался полог кровати, а неподалёку шептались.

– Эй, – позвал Бэкхён.

Полог отдёрнулся - и перед изумлённым Бэкхёном предстали жрецы, увешанные амулетами и какими-то украшениями. Они тараторили так, что он с трудом разобрал что-то об отмеченном богом и о том, что вопреки ожиданиям выжил. Бэкхён вздрогнул, когда его схватили и настойчиво потянули к огромному окну. Жрец указывал на его руку, и Бэкхён уставился на неё, изумляясь красивому рисунку на коже. Его левое предплечье оплетали разветвлённые молнии. Он потянулся, чтобы потрогать, но получил по пальцам прутиком. Больно. Но, когда молнии целовали тело, было больнее. И Бэкхён зажмурился, сдерживая злые слёзы.

Когда жрецы ушли, оставив после себя тяжёлый запах ладана, он забрался на подоконник и с трудом распахнул окно, едва не вывалившись наружу: за окном остро пахло дождём и грозой, но даже редкие дождинки не срывались с небес - дождь вновь ушёл. Бэкхён сидел на подоконнике долго, всё трогал шероховатый рисунок на коже, кусал губы и жмурился от острой боли, но не мог не прикасаться к поцелуям молний и смотрел на восток, откуда пришёл бог. Когда начало темнеть, ему принесли ужин.

С тех пор Бэкхён жил в храме. Дни были похожи один на другой, работа и учёба  навалились внезапно. Ведь до недавнего времени Бэкхён даже читать не умел, а теперь сидел за трактатами о боге дождя. Каждый народ называл его по-своему, но имя у его народа и египтян почему-то было одинаковым. Бога называли Мин. Будто капелька дождя звонко разбилась о хрустальный бокал правителя. Бэкхёну нравилось не только красивое имя, ему понравился бог и гроза, которой он не видел прежде, а лишь слышал её отголоски.

Работы по храму тоже хватало: окна протереть, полы помыть, в купальне стены выдраить, зерна смолоть, кур покормить, двор подмести, винограда натоптать, натереть до блеска подсвечники к приходу знати. Что только не выдумывали жрецы, чтобы он не сидел без дела.

Иногда бывало откровенно нудно, но стоило коже с рисунком начинать чесаться, предвещая приход бога и дождя, Бэкхён оживал и носился с детской непосредственностью по храму, получая нагоняи. Лишь небо на востоке мрачнело, как его наряжали в тонкие шелка и выгоняли на улицу - исполнять заученный обряд: греметь колокольцами на щиколотках и запястьях, вить руками причудливые узоры и крутиться-крутиться-крутиться...

Бэкхёну нравилось танцевать под дождём, ему нравилось танцевать для бога. И чем старше он становился, тем отчётливее понимал, как он хочет вновь ощутить трескучую от молний прохладу пальцев бога дождя. Но бог оставался в колеснице, свысока наблюдая за танцем. Сначала мальчика, потом подростка, а теперь и юноши.

Сегодняшний день был безумно напряжённым. Бэкхён горел от предчувствия и забывал, как дышать. Все носились по храму, не находя себе места, и искали Бэкхёна, который забрался на сливу и прятался в цветущей кроне. Один из трясущихся от старости чтецов звёзд предсказал сегодняшний день, как самую большую грозу за несколько десятилетий. Плодотворную, идеальную для урожая. Жрецы готовились, укрепляли ставни и прятали пожитки, чтобы не смыло и не попортило затяжным ливнем. А Бэкхён знал, что сегодняшний день важен чем-то именно для него. Пальцы покалывало, а сердце никак не унималось в груди. Он хотел подарить себя - и будь что будет.

После обеда Бэкхёна таки сняли со сливы и загнали в золочёную ванну. Драили до скрипа, подготавливали тело для сегодняшней ночи и умащивали маслами. Сердце Бэкхёна готово было вырваться из груди, а рисунок из молний зудел так, что хотелось наплевать на все запреты и почесаться от души. Но жрецы несколько часов расписывали его тело, щекоча тонкой кисточкой чувствительную кожу, и за такое своеволие могли побить или завалить работой. Они могли сделать то, от чего Бэкхён полез бы на стены – они бы не выпустили его из той каморки без окон, где запирали за проказы. А без дождя Бэкхён не знал, как жить. Он не пропускал ни одного дождливого дня, он бы просто умер бы без прикосновений капель.

К вечеру туча зависла над городом, и грохотало так, что дрожали стёкла за закрытыми ставнями. Жрецы молились, чтобы бог дождя принял сегодняшнюю жертву. Он и так с того дня, как за ворота выкинули маленького Бэкхёна, отказывался от предложенных жертв, и дети возвращались домой или же приходили в храм, если от них отказывалась семья.

Несколько недель над городом грохотали сухие грозы, и ни капля небесных слёз не пролилась на измождённую землю, хотя послушники неистово исполняли танец призыва, а  жрецы пробовали подсунуть новые жертвы. Это длилось несколько недель, пока чтецы звёзд не нашли ответ в темноте ночи. Тогда маленького Бэкхёна просто выпихнули за дверь под всполохи молний. Когда на высохшую землю упали первые капли, Бэкхён закружился и засмеялся, глядя в небеса, дождь встал стеной, стремясь напоить землю. С тех пор мальчишка танцевал, отрабатывая хлеб и кров.

Сегодня жрецы старались вовсю, чтобы угодить, не хватало ещё упустить возможность получить идеальный урожай, не задобрив  божество, как следует. Да и убитый молнией жрец, покусившийся на юное тело Бэкхёна, добавлял рвения. Как у него вообще появилась мысль зажать мальчишку в ночи под дождём, не знал никто, но гром грохотал и всполохи в небесах сверкали так, что было светло как днём, а позарившийся жрец долго кричал, будучи пригвождённым молнией к земле. Он умер на глазах всего населения  храма, вывалившегося после дождя для приведения в порядок территорий.

С того дня Бэкхёна старались не обижать и не нагружать, и с первым весенним дождём стали готовить к встрече с Господином Неба. Вечером Бэкхён танцевал в окружении зажжённых в широких плошках ароматных свечей. Лёгкий ветерок трепал сливу и розовый цвет мелким дождём осыпался, кружился вокруг Бэкхёна и падал на землю, устилая мягким ковром. Гроза приближалась, и в сумраке даже поцелуй молнии в виде узорных шрамиков вспыхивали неровным трепещущим светом.

Бэкхён не видел, а скорее чувствовал присутствие бога. По коже поползли мурашки, и Бэкхён позволил себе открыть глаза и обернуться чуть быстрее положенного танцем. Господин Неба заворожено наблюдал за каждым движением Бэкхёна. Бэкхён это чувствовал каждой клеточкой тела: богу нравится он и его танец.

Ветер развевал полупрозрачные одежды, колокольчики с бубенцами звякали в такт движениям, и шелест мелкого дождя идеально вплетался в лёгкую мелодию танца. Бог подошёл ближе и легко тронул Бэкхёна за запястье, останавливая. По коже пробежались мурашки от приятного покалывания и ощущения некоего томления.

– Бэкхён, посмотри на меня, – позвал бог.

– Да, мой господин, – поднял глаза Бэкхён и замер, заглядывая в глаза цвета дождя.

– Ты знаешь моё имя?

– Знаю, господин.

– Называй меня по имени.

– Да, господин, – сказал Бэкхён и осёкся, вдохнул побольше воздуха и поправился: – Мин.

Бог осторожно коснулся пальцами подбородка Бэкхёна и поцеловал. Мягко, ненастойчиво, давая возможность отстраниться, если бы Бэкхён захотел. Но он не захотел, позволяя раздвигать языком свои губы и опустить на поясницу прохладные ладони. Он отвечал неумело, но от чистого сердца, упиваясь привкусом дождя на мягких губах.

Мин отстранился и заглянул в глаза Бэкхёну, ища там ответы на свои вопросы. Бэкхён робко посмотрел в ответ и залился краской; в ушах бешено стучала кровь, и сердце выпрыгивало из груди. Он тронул дрожащими пальцами свои губы и улыбнулся. Подался вперёд и поцеловал сам, вновь пробуя изгиб губ на вкус.

Голова кружилась от собственной наглости, когда Бэкхён положил руки на плечи Мина и прижался всем телом. Бог щёлкнул застёжкой - и грозовой плащ мерцающим облаком упал к его ногам. Губы у Бэкхёна горели, да он и сам весь плавился под прикосновениями сильных рук.

Он не заметил, как оказался на мягком ложе, сотканном из сливового цвета, обнажённый и придавленный сверху приятной тяжестью, от которой не хотелось избавляться. Хотелось притянуть ближе и потеряться в ощущениях, пока Мин выцеловывал вспыхивающие под его губами рисунки на коже.

Дождь мелко моросил, покрывая обнажённые тела мерцающими в колеблющемся свете свечей каплями. Бэкхён дарил себя богу, не прося ничего взамен. Даже если это будет единственная ночь, когда его будет любить Господин Неба, даже если это окажется последняя ночь в его жизни, Бэкхён ничего не хотел менять.

Удовольствие, накрывшее его, ещё долго бродило по телу, эхом отдаваясь в душе и кончиках пальцев. По коже плясали мелкие отблески и всполохи, складывались в узоры, повторяя нанесённые краской или создавая новую вязь. Бэкхён тихо шептал имя бога и слышал в ответ своё, тая от прикосновений к коже и, как ему казалось, к душе.

– Бэкхён, ты пойдёшь со мной? Или останешься?

– Уйти с тобой – значит, умереть?

– Не совсем, ты будешь жив, но для небесного мира. Ты больше не сможешь жить среди смертных. Они забудут тебя, будто тебя никогда не существовало.

– А если я останусь?

– Пойму, – вздохнул Мин. – Не могу требовать от тебя большего, чем ты хочешь дать. Но я буду приходить к тебе каждый раз, когда земле потребуется небесная вода.

– То есть всю зиму и долгие дни без дождей я не смогу увидеть тебя?

– Да.

– Тогда я пойду с тобой. Меня многому научили. Я умею готовить, шить, читать и писать. Для слуги вполне сгожусь. А если не нужен, брось в меня молнию, как в того... – Бэкхён скривился, вспоминая похотливого жреца.

Господин Неба нахмурился и замолчал на время, а  Бэкхёну казалось, что сердце не бьётся в груди, да и дышать было тяжело, будто кто сдавил грудь. Он жалел о сказанных словах, хотя сказал именно то, что думал.

– Зачем мне весь мир, если рядом нет тебя? Ума не приложу, как жил раньше, – улыбнулся Мин. – Я хочу приходить к тебе как муж, а не только как бог в дожде.

– Муж? – переспросил Бэкхён.

– Да. Эй, тише ты.

Бэкхён взвизгнул, оседлал Мина, закричал от радости в ночное небо, засмеялся звонко, заглянул в тёмные глаза, прошептал «спасибо» и поцеловал. В ответ ему загрохотал гром, полыхнула молния, хлынул ливень, а тёплые объятия и мерцающий грозовой плащ укрыли его от всего мира. Бэкхён нежился в руках Мина под шелест капель и счастливо смотрел в редко вспыхивающий сумрак своей последней ночи на земле.