Он - дракон

☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼

Обычное, казалось бы, начало осени, началось совсем необычно. На остров Олух приехали разодетые послы во главе с огромным, словно медведь, вождём, чтобы совершить обмен сыновьями. Конечно же, вожди племени не отпустили своих сыновей без свиты. Так, с сыном медведеподобного вождя остались свои люди, а в свиту сына вождя Олуха вошли с десяток мужчин и женщин, среди которых был и юный Чондэ, что сейчас щурился на солнце и радовался путешествию, как мог радоваться только он сам.

Больше радоваться было некому: мать сгорела в послеродовой горячке, оставив маленький хнычущий комочек своему мужу, добрая бабушка ушла на небеса, когда Чондэ было семь, а отец погиб в прошлом году от лихорадки после  рыбалки в честь прихода осени. Тогда их корабль попал в шторм, а потом дрейфовал несколько дней без вёсел, что поломала стихия.

Удостоиться такой чести, как сопровождать сына вождя,  было непросто и считалось немалым достижением. Пусть Чондэ и взяли, лишь когда шаманка раскинула кости и внимательно вгляделась в руны. Старейшины могли бы поспорить, молодёжь высказаться, если бы Чондэ вызвался ехать сам к соседнему племени, а тут всё решили боги, указав свой выбор на потёртых костях с рунами — идти поперёк воли богов не хотел никто.

Плыли они недолго — всего неделю, на рыбалку со старшими Чондэ уходил порой и надольше. Взять, к примеру, рыбалку к летнему солнцестоянию, когда ловили рыбу, разделывали и солили там же, на корабле, в огромных бочках или провешивали  на крепких нитях вялиться на солнце. В такие дни корабль больше напоминал усеянную россыпью бисера свадебную понёву, только вместо тонкой воздушной ткани были крепкие нити, будто паутиной связывающие все возможные выступы и мачту между собой, а вместо бисера — рыба всех размеров и видов.

От Чондэ остро пахло рыбой и морем, казалось, только вчера он вернулся с очередной удачной рыбалки, и маленький сын вождя морщил свой носик и властно выставлял Чондэ на палубу, не желая дышать ещё и запахом рыбы. Его и так мутило от колебания волн и скачущего по ним корабля, чтоб ещё и Чондэ был рядом. Чондэ спокойно пожимал плечами и уходил, вновь возвращаясь к вечеру, и рассказывал историю, чтобы мальчик уснул.

Ещё полдня пути по суше, и они оказались в богатом селении. Чондэ с интересом рассматривал строения, людей и море деревьев. Оно волновалось, шелестело цветной листвой и приковывало взгляд. Казалось бы, лес и лес. Везде леса одинаковы. Но здесь была какая-то таинственность, и Чондэ чувствовал её кожей, загадка заставляла ускоренно биться сердце в предчувствии.

Их встретили достойно, без укоров в сторону непривычной вышивки или украшений, но всё же одежду Чондэ пришлось сменить. Сын вождя настоял на том, чтобы Чондэ был в льняной рубахе, отбеленной солнцем, а не в старой, задубевшей от соли и неясно уже из чего шитой, и в новых штанах вместо тех подстреленных, едва доходивших до колена. Даже обувь из мягкого сафьяна подарил. Всё-таки Чондэ приходил вечером сказки рассказывать, морского духа и так хватало с головой, чтобы ещё терпко пахла одежда Чондэ, а он сам напоминал мальчику чудище лесное из сказок.

Чондэ большую часть времени был свободен и мыкался от безделья, пока в один из дней, не оказался на отшибе селения, растянувшись на спине в пахучих осенних травах. Там он стал свидетелем, как принесли с охоты раненого воина. Дикий вепрь распорол бедро, а мужчина лицом был белее рубахи невесты. Чондэ стоял и смотрел, как другие охотники несли его, уложив на шкуру меж копий. При каждом шаге раненый вздрагивал, и на землю падали тёмные капли. У хижины знахарки они остановились и махнули Чондэ, чтобы постучал.  

На стук никто не отозвался, и Чондэ занёс руку, чтобы постучать ещё раз, как дверь скрипнула и из дома выглянула сухонькая, сморщенная, словно печёное яблоко, женщина и поманила охотников рукой. Мужчины протиснулись в двери и занесли товарища в дом, положили на стол и спешно удалились, забыв закрыть за собой. Чондэ, вытянув шею, заглядывал в приоткрытую дверь, пока его не подстегнул низкий грудной голос знахарки:

— Заходи, не стой столбом. Поможешь мне.

Чондэ несмело вошёл в дом и прикрыл за собой дверь. А потом носился из одного угла в другой, подавая таз с водой, куски ткани, остро пахнущие мази и странные инструменты. Мужчина лежал без сознания, и знахарка, не теряя времени, обрабатывала рану, посыпала какими-то порошками и безостановочно шептала разные слова, смысла которых Чондэ не понимал.

— Ну что, парень, — сказала знахарка, закончив с раной, — жить будет?

— Я…не знаю, — пробормотал Чондэ и стал сливать воду женщине на руки.

— А ты смотри, сокол, смотри.

— Будет, — прошептал Чондэ и вжал голову в плечи.

— Верно говоришь. Ты из пришлых? Куда приставлен?

— Я сказки рассказываю сыну вождя, а так — принеси-подай.

— Значит так, я поговорю с вождём. Будешь мне помогать.

— Но я не умею.

— Я научу. Вон как ловко подавал мне всё, был у меня ученик десять зим тому, так тот ромашку и дёготь путал. Один день продержался. А ты сможешь многому научиться, многое тебе открыто, да сам не знаешь, — знахарка протянула Чондэ россыпь земляники, одуряюще пахнущей, будто солнце только-только целовало бока. — Завтра на рассвете жду тебя у дома. Пойдём травы учить.

— Да как я?

— Не спорь, мал ещё. Если к исходу весны ты ничему не научишься, отпущу тебя. А сейчас ступай.

Так Чондэ неожиданно для себя попал в обучение к знахарке, хотя всего лишь утром готовился попроситься на рыбалку в честь дня урожая. Под дверью знахарки он оказался задолго до рассвета. Присел на большой плоский камень у дома, что даже сейчас был тёплым. Будто и не утро раннее, не роса вокруг, а солнце жарит вовсю и греет каменные бока. Не успел он задуматься о том, какой смысл знахарке брать ученика на зиму, как ему в руки опустилась плетеная корзинка с ножом и лопаточкой. А следом за ней и увесистая котомка, из которой пахло чем-то вкусным.

— Люблю ранних пташек, — сказала знахарка и, махнув рукой, приказала следовать за ней.

Чондэ примотал корзинку к ремню котомки, закинул её на спину и побежал догонять знахарку, что довольно бодрым шагом для её почтенного возраста устремилась прочь от селения. Он вертел головой по сторонам, вслушивался в голоса просыпающихся птиц и с удовольствием рассматривал зверей, скользящих в предрассветной дымке, и разноцветье осени.

Весь день они провели на лугах, что шли вправо от селения и леса. Такого разнотравья Чондэ не видел никогда и даже не задумывался, какие красивые названия могут быть у растений, совершенно невзрачных на вид. Они бродили меж трав, и знахарка рассказывала, как они называются, показывала, как правильно срезать и как копать корешки. Показав, просила повторить Чондэ, и он повторял все действия без проволочек.

Обедали они вкуснейшим вяленым с травами мясом и ячменными лепёшками. А потом вновь собирали травы. Ведь каждому растению — своё время сбора. Пусть осенью и не так много можно собрать, как летом или весной. К вечеру Чондэ волок полную корзину трав и корешков, едва поспевая за знахаркой. Чондэ остался у старушки, напрочь забыв о сказках для сына вождя.

Так они ходили вплоть до первых снегов. Собирали травы, мыли ключевой водой корни, развешивали пучки под самой крышей и снимали готовые. Чондэ повторял заговоры на каждое действие, чтобы травы были лечебными и боги не осерчали. Зима прошла совсем незаметно за древними книгами с рисунками растений и животных, способами применения их частей в медицине. Весна пролетела, лето, снова пришла осень и вновь зима, родилась новая листва, а Чондэ всё не уходил от знахарки, внимая и запоминая. На исходе весны она отправила Чондэ одного на дальние луга, где цвели необходимые растения, чьи цветки собирать надо было в полдень, стебли — на закате, корни копать в полночь, а листья отламывать на заре.

Чондэ взял две корзины и котомку, полную снеди, заботливо приготовленной старушкой. Пока Чондэ проверял остроту ножа и подумывал, как и куда прикрутить третью корзину, знахарка, хитро стрельнув глазами, положила в котомку несколько коробочек с порошками корневищ и травами, ещё несколько полосок мяса и лепёшек, стеклянную бутыль и отрезы ткани.

К вечеру Чондэ добрался до лугов и, примостившись под раскидистым деревом на краю поляны, взялся разматывать котомку, чтобы поужинать. Но не успел он и узла развязать, как над ним стремительно что-то пронеслось и ухнуло куда-то за холм. Чондэ подхватил всё и устремился туда. За спиной раздался лай собак и какой-то неизвестный ему говор охотников. Вероятнее всего, это были те самые кочевники, с которыми, по словам старожилов, лучше было не встречаться, и Чондэ прибавил шагу.

За холмом обнаружилась ещё одна лужайка, в одном месте травы были примяты, и Чондэ рванул туда, совершенно не задумываясь, что там может быть. У него в голове мелькнула мысль о драконах, но на них в своё время так охотились, что они исчезли задолго до его рождения. Хотя маленький Чондэ, слушая рассказы отца, надеялся, что драконов не истребили, что те просто улетели прочь от обозлённых людей и нашли себе хорошее убежище, где и радовались жизни. И никакие жуткие сказки об огнедышащих червях, плюющихся ядом, не могли переубедить его — он всем сердцем любил драконов.

Среди завалов книг о травах, растениях, животных и их применении в медицине, среди талмудов о строении человека и применении наговоров Чондэ нашёл потрёпанную записную книжку с рисунками драконов и их описанием и вызубрил наизусть. Ему очень нравились драконы, они были грациозны и прекрасны. Несмотря на смертоносные плевки, огненное дыхание и шипы, невзирая на клыки и когти, они были по душе мечтательного Чондэ. Жаль, что ему никогда не суждено было увидеть их.

Мысли о драконах улетучились, когда среди примятых трав, куда уже успел добежать Чондэ, обнаружился черноволосый паренёк с копьём в груди. Чондэ пару раз моргнул и подумал, что здесь что-то нечисто. Но собаки залаяли ближе, и он стал оглядываться в поисках укрытия. Но спрятаться было негде, лишь успевшее сесть за горизонт солнце и стремительно сгущающаяся темнота могли помочь им. Чондэ закусил губу и огляделся, принюхиваясь. Здесь точно должна быть трава, отбивающая нюх у собак. Стоит просто потереть её между пальцев, согревая теплом, да нанести чуток на кожу или ткань — и собака пройдёт мимо, не заметив.

Чондэ скинул котомку и корзины на землю и зашуршал травой в поисках нужной. Вскоре она нашлась, и Чондэ принялся растирать её пальцами, пыхтя от напряжения. Первым делом он обмазал так и не пришедшего в себя паренька, немного себя, а потом положил жмуток остро пахнущей травы возле раны, чтоб отбить запах крови, чувствуя, как в затылок ткнулся влажный нос. Чондэ замер и, не удержавшись, тяжело сглотнул. Раненого парня обнюхивало три пса, отфыркиваясь и поскуливая. Раздался свист, и собаки убежали прочь, так и не унюхав их. Спустя долгие минуты лая и переругиваний неподалёку охотники ушли.

Темнота и трава спасли их, но теперь Чондэ предстояло спасти парня, а как это делать в полной темноте — было неясно. Парень застонал, и Чондэ отчаяннее стал рыться в котомке, а потом и вовсе вывернул содержимое на землю, пытаясь отыскать хотя бы нож, который почему-то никак не находился. Так и не найдя его среди вещей, он хлопнул себя по лбу и покачал головой — нож привычно висел на поясе в шитых ножнах. Зато он нашёл толстостенную бутыль, которую точно не складывал. А с ней он мог соорудить светоч, чем и занялся: призвал заговором поднявшихся из травы светлячков и набил ими банку.

В бледном свете он рассмотрел рану и закусил губу. Прежде он сам никогда не лечил такие раны, лишь помогая врачеванию. Теперь же предстояло побороться за жизнь самому, хоть он и не был уверен в своих силах. Ведь до этого он занимался перевязкой или сопливыми носами, медвежьей болезнью или кашлем. До родов и исцеления ран знахарка его ещё не допускала. Подсвечивая себе, Чондэ осмотрел вещи и изумился содержимому мешка, часть которого он не брал наверняка. Он сложил всё необходимое в кучу, принюхался к содержимому коробочек, удовлетворённо кивнул и принялся за рану.

Оттянул ворот рубахи и промыл рану водой из фляги. Острие копья извлёк с большим трудом, тут же отбрасывая в сторону и засыпая рану измельчённым корнем «земляного человечка», что хорошо снимал боль, сверху кровеостанавливающим порошком, и замазал сверху остро пахнущей мазью. Наложил чистую ткань поверх и примотал покрепче. Вздохнул, удовлетворившись работой, и посмотрел на небо. Близилось время сбора. Чондэ вновь принюхался — необходимые растения были и здесь. Можно было не бояться бросить раненого наедине с небом.

Полная луна выглянула и осветила поляну, и Чондэ лучше рассмотрел незнакомца. Чёрные, как смоль волосы, он видел впервые. У большинства жителей Олуха волосы были золотыми или рыжими, очень редко бывали такие, как у него — каштановые. На этом острове и вовсе были беловолосые, реже рыжие. А черноволосых он не видел даже среди послов дальних стран, сумевших добраться до них. И вышивки на рубахе совсем не было — непривычно. Да и ноги босые, ни оружия, ни вещей.

Ухнул филин, и Чондэ обернулся на звук, поднял голову вверх и неохотно поднялся, подхватил корзинку, проверил нож и лопатку и пошёл на запах необходимых растений. Накопал корней полную корзинку, потянулся, выдыхая, утёр пот и вернулся к пареньку, что так и лежал, раскинув руки, словно крылья.

Чондэ смочил губы раненого водой и свернулся калачиком под боком. Он осторожно взялся за пальцы парня, чтобы проснуться, если тот вдруг пошевелится, и закрыл глаза, проваливаясь в сон. С рассветом он проснулся, чтобы собрать новые ингредиенты, а потом принялся за перевязку. Небо с утра заволокло тучами, и к обеду мог зарядить дождь. Возможно, сильные ветра и отнесут тучи, а если же нет? Раненому ещё простыть не хватало, а идти он вряд ли будет способен, по крайней мере, ещё дня два.

За холмом, откуда пришёл Чондэ, в глубине леса была хижина, где они со знахаркой ночевали во время заготовки растений. Именно там он и решил прятаться, пока раненый не пойдёт на поправку. Привязав к котомке корзинки и закрепив их перед собой, Чондэ осторожно поднял парня на закорки и направился в лесную чащу, постоянно прислушиваясь и оглядываясь.

Жарило не по-весеннему, рубаха Чондэ насквозь промокла от пота, спину ломило от тяжести, но он упорно  шагал вперёд. Травы будто расступались перед ним, ни разу нога не запуталась в хитросплетении корней и стеблей. Под сенью юной листвы было прохладнее и дышалось легче, хотя идти в зарослях кустарников и мелкой древесной поросли было непросто.

В такую чащобу никто не заходил, кроме диких зверей да Чондэ со знахаркой, знавших дорогу к хижине. Но всё равно, сгрузив бессознательного парня на лежанку, Чондэ раскидал вокруг хижины отводящие травы, а потом достал из-за пазухи плакун-траву и повесил её у входа, над дверью, прошептав все необходимые заговоры. Сразу в дом идти не стал, сначала скинул грязную рубаху у корытца, наносил воды из вьющейся лентой речушки, дров наготовил.

Быстро развёл огонь в очаге, воды нагрел, снял рубаху с парня, протёр тщательно влажной тканью тело, вновь обработал и перевязал рану, натёр корень одолень-травы и залил кипятком, чтобы настой к вечеру был готов. Промыл корни и разложил ровным слоем на тканой дорожке под навесом на свежем воздухе. И лишь затем позволил себе искупаться в реке и постирать обе рубашки, вывесив потом сушиться на солнце. Проверил состояние раненого и отправился за полуденными травами.

Пока руки ловко срезали цветки, Чондэ думал, привиделось ли ему пятнышко на груди, будто покрытое чешуйками. Однако он тряхнул головой, прогоняя нелепые мысли — чего не примерещится от нервов и напряжения.  Он почти всё собрал, осталось подсушить травы и коренья, поставить на ноги паренька, и можно отправляться к знахарке. Не оставлять же парня в глуши, где бродят совершенно дикие охотники, которым плевать, в медведя или в человека кидать своё копьё. Нет, нет, нет, Чондэ не оставит его одного. Отец говорил, что иногда помощь нужна тем, кто вообще о ней не просит. Потому приведёт парня к знахарке, а там решат, как быть дальше. Благо дом на отшибе, спрашивать о приблуде особо некому.

Парень в себя так и не пришёл, но уже просто спал, лишь ворочался и слабо скрёб грудь, будто чесалась рана. Чондэ тщательно осмотрел её и поцокал языком от вида тонкой чёрной  паутинки у края раны — острие копья всё-таки было смочено в яде. Хоть корень мандрагоры и поглотил большую часть яда, предотвратив дальнейшее отравление, он вновь прибегнул к помощи «ведьминого корня», тщательно следя за мерой порошка, помня слова знахарки, что любое лекарство может превратиться в яд при неправильной дозировке. Приложил сверху размятые пальцами «медвежьи ушки» и закрепил повязку. Тронул примерещившиеся чёрные с отливом чешуйки и нахмурился. Поморгал — никакого пятнышка напротив сердца не было и в помине. Он разложил цветы в плетённые тарелки и оставил под навесом.

Дождь так и не пошёл — тучи уволок ветер. Чондэ собрал закатные травы, развесил стебли и лишь тогда облегчённо выдохнул — наконец-то можно было готовить ужин. У него со вчерашнего утра кроме родниковой воды во рту ничего не было. Вечером он обнаружил раненого и укрывался от охотников, а с полночи до заката сбора есть и вовсе не полагалось, чтобы травы сами шли к нему, не прятались и не вяли до срока. Он взялся за приготовление похлёбки под утробный рёв в животе. Но не успел он отхлебнуть горячей юшки, как парень на лежанке зашевелился и сел. Чондэ отбросил ложку и кинулся к нему.

— Где я?

— У меня в хижине, — Чондэ удержал собравшегося вставать парня и спокойно сказал: — Не дёргайся, никто её не найдёт. Травы сторожат, не пустят никого, а разрыв-траву этим горе-охотникам вовек не сыскать, так что лежи. Или хочешь, отужинай со мной. Голоден?

— Угу, — буркнул парень и прикрыл глаза, бледнея.

— Эх, ты. Сиди, герой, — Чондэ помог парню устроиться поудобнее и повернулся к котелку.

— Бэкхён.

— Что? — Чондэ вскинул брови и повернулся к раненому парню, чей силуэт едва различался в сумерках, лишь отблески очага обрисовывали его фигуру.

— Бэкхён меня зовут. Спасибо, что помог.

— Да не за что. Неправильно это, когда люди на людей охотятся. Ещё и с ядовитыми копьями, будто чудище какое загоняют, — Чондэ поставил перед Бэкхёном плошку с супом, сунул в руку свою деревянную ложку с резной ручкой и не заметил, как фыркнул Бэкхён. — Ешь.

Сам Чондэ взял обгрызенную почти до плоского состояния ложку, которой, видимо, ещё бабка знахарки ела, и принялся за еду, задавая темп Бэкхёну. Сунул ему в зубы лепёшку, лишь тот попытался что-то расспрашивать. Сначала еда — потом разговоры. Бэкхён обнюхал лепёшку и быстро откусил кусочек, заработав челюстями, затем опасливо понюхал похлёбку, лизнул ложку и, довольно хмыкнув, стал есть. И съел всё предложенное: и похлёбку, и добавку, и лепёшки, и даже половину прошлогоднего яблока, тарелку только не вылизал.

— Вкусно. Спасибо. А теперь я пошёл, — Бэкхён заоглядывался в поисках рубахи, потом зевнул, как-то обмяк и невнятно пробурчал: — Отравил меня, да? А если я последний?

У Чондэ даже слов не нашлось, он сложил руки на груди и вздёрнул брови. И ему было всё равно, что в полутьме хижины этого не видно. Он просто помог засыпающему Бэкхёну поудобнее улечься и укрыл его овчиной — ночь обещала быть прохладной.  Пара капель настойки не только сморила Бэкхёна, но и заработала, выгоняя яд. Бэкхён завозился,  и Чондэ присел рядом, промакивая рану и борясь со сном. Он просидел так до восхода луны — как раз и настойка завершила своё дело, Чондэ спокойно свернулся калачиком под боком Бэкхёна и уснул. Проснулся затемно от позабытой ласки, когда волосы ему перебирала бабушка, рассказывая сказки, но не подал виду, нежась в тепле.

— Странный ты человек, Чондэ, — пробормотал Бэкхён. — Помогаешь, а вдруг я враг и правильно на меня охотятся?

— Даже если ты враг, на тебя охотились с копьём и ядом,  а это неправильно, — подал голос Чондэ и ощутил, как всем телом вздрогнул Бэкхён.

— А если я тебя съем?

— Подавишься. Я костлявый. Да и ты тоже не шибко в теле, ещё и ранен. Не справишься со мной, — Чондэ сел и потянулся. — Рубахи сейчас принесу, хищник. Есть он меня собрался, ишь ты.

Он вновь сменил повязку, отметив, что рана подозрительно быстро затягивается, и вновь ему примерещились чешуйки, только буквально по всей груди. Чёрные, с синим отливом. Красивые, как перья на крыле у ворона. Мелькнула мысль, что пора пить настойку петунии, чтобы сохранить голову трезвой и не казалось то, чего нет. Или вообще для зрения пропить чаёв.

— Я пойду рыбу поймаю, а ты спи, — сказал Чондэ, поднимаясь. —Проголодаешься — вот лепёшки, а тут мясо, — он указал на крепко сбитый стол и укрытую вышитым полотенцем снедь. Бэкхён прищурился и внимательно смотрел за сборами Чондэ, пока тот неспешно собирался.

— С тобой хочу.

— Но…

— Хочу с тобой. И пойду. Я люблю рыбу, — прошептал Бэкхён, облизываясь.

Чондэ рыбачил, а Бэкхён грелся на солнышке и уже вполне свободно двигался, вызывая новую волну подозрений. Он долго фырчал и плевался при виде обыкновенного полоза, лентой скользнувшего в траве, с опаской опускаясь в траву. А ещё Чондэ точно помнил, что поймал с десяток солнечных карасей и даже пять лещей. Но в корзинке вяло брыкались только два карася и ни одного леща. Зато Бэкхён сидел до нездорового довольный и облизывался, будто схарчил всё в одно лицо. Пришлось довольствоваться двумя свежепойманными коропчуками и карасями, которых Чондэ положил в корзинку у ног, побоявшись выносить дальше на берег. Из этой рыбы и варил уху, пока Бэкхён ходил вокруг и причитал, что варкой он рыбу попортит.

Спустя пару дней, замотав травы в полотно и уложив в корзины, прошептав заговоры у хижины, они отправились в селение. Хотя Бэкхён долго упирался и не соглашался, но напоминание об охотниках, ране и яде действовало безотказно. Чондэ не очень нравилось напоминать о причине их знакомства, но ему определённо нравился говорливый Бэкхён, который замирал и внимательно следил, стоило Чондэ заняться делом. А ещё он был и отзывчивым слушателем, засыпал вопросами и уточнял все непонятные места в историях, рассказанных Чондэ. А ещё при любом удобном случае Чондэ пытался шипеть, как змея, Бэкхён весь подбирался и испуганно оглядывался, а Чондэ в голос хохотал, получая за это по шее.

Знахарка приняла Бэкхёна спокойно, не сказав и слова о новом нахлебнике ни самому Бэкхёну, ни затихшему Чондэ, который был готов уже делать ноги подальше от гнева старушки. Она лишь хитро улыбнулась, разглядывая Бэкхёна, незнавшего, куда деваться от пристального взгляда.  Предупредила только, что спать будут на одной лежанке, потому что другого места не было. Разве что стол, на который раненых да болезных складывали. Но от такой перспективы отказались оба.

Бэкхён составлял компанию Чондэ, и два парня переделывали кучу дел гораздо быстрее и лучше, освобождая женщину от горы работы по дому, оставляя ей лишь врачевание и готовку. Хотя Бэкхён тоже заинтересовался целительством и вечерами донимал вопросами и знахарку, и Чондэ.

С каждым днём Чондэ всё больше убеждался, что он прав в своих предположениях. В редкие минуты одиночества он доставал из-за пазухи истёртый блокнот и листал его до ряби в глазах, вчитываясь в исписанные страницы. Косвенных подтверждений была масса. Например, раз в месяц Бэкхён уходил на три дня из дома. Чондэ сколько ни пытался выследить его, всё путался в следах или направлении, хотя прежде с ним такого не бывало. От вопросов Бэкхён отмахивался, и знахарка была на его стороне, что немного злило Чондэ. Что же такого знала она, чего не знал он сам? Зато прямых — ни одного.

К исходу лета терпение Чондэ подошло к концу. Его гложило то, что он не знал, почему Бэкхён уходит и отчего молчит, хотя они сдружились и проводили вместе целые дни. Благодаря знахарке появилась работа для парней: то дров наколоть, то воды наносить, а то и вовсе крышу починить. Старушка всё чаще давала самим решать, какую из трав или мазей применять, зорко следя и останавливая в случае чего. Чондэ нервничал, подозревая, что ещё чуть-чуть — и знахарка покинет их. А останется ли Бэкхён, который получил необходимые знания, было неясно. Неизвестность мучила Чондэ и мешала спать. Устав от всего этого, он позвал Бэкхёна на дальнюю прогулку и вывел его на высокий утёс, с которого открывался потрясающий вид на море.

— Красиво, — выдохнул Бэкхён. — Не скучаешь?

— Нет. Мне нравится помогать людям. И запах трав мне больше по душе, чем  запах рыбы. Хоть это и был путь моих предков, но врачевание мне ближе. Так я нужен. Бэкхён, куда ты уходишь всё время?

Бэкхён замер, оторвался от созерцания бушующего вдали моря и зеленеющих луговых трав внизу утёса, нахмурился и внимательно посмотрел на закусившего губу Чондэ, который стоял близко к краю и горящим взглядом смотрел то вниз, то на него.

— Дэ, — серьёзно начал Бэкхён, — я говорил, что не могу сказать.

— Да ладно, — вздохнул Чондэ. — Я проверял. Поймаешь?

Чондэ просто сделал шаг вперёд и полетел с утёса вниз. Бэкхён вскрикнул и прыгнул вслед за ним, обнимая и принимая удар на себя. Они покатились по земле, мараясь в зелени, выбивая дух и сминая телами растения огромного луга, над которым и нависал утёс. Катились долго, пока не замерли. Бэкхён — спиной на душистых травах уходящего лета, продолжая обнимать и защищать, а Чондэ — сверху на меняющем форму Бэкхёне. Чондэ погладил щёку Бэкхёна с ещё не совсем человеческими глазами и выдохнул:

— Я с первого дня знал, что ты дракон. Самый красивый и самый лучший. Ты — ночная фурия. Я прав?

Бэкхён тяжело вздохнул, беззвучно шевеля губами, будто призывая богов в свидетели и помощники, кивнул, соглашаясь и не делая попытки сбросить с себя замершего Чондэ, прикрыл глаза, заливаясь смехом:

— Плюнуть бы на тебя, так жалко — испортишься.