☼☼☼☼☼☼☼☼☼☼☼☼☼☼☼☼☼☼☼☼☼
Минсок встревожено всматривается в раскрытую ладонь и не верит своим глазам. Его тоже поразил вирус ханахаки. Странная болезнь, подводящая черту жизни безответно влюблённых. Единственный способ излечиться – взаимное чувство носителя вируса. Что бывает крайне нечасто. Хочешь не хочешь, а Минсок слышит в университете массу историй о больных ханахаки. Что там говорить, двое однокурсников стали его жертвой, влюбившись и не дождавшись взаимности.
Смотреть на кроваво-красные лепестки, шёлком рассыпавшиеся в ладони, страшно. Минсок осторожно трогает их пальцами, подносит поближе к глазам и с испугом роняет всё на землю. Ему не показалось – лепестки не плод его воображения, а ужасающая реальность. Он перебирает в голове все свои увлечения, но не может никого вспомнить. Чувства к бывшим развеялись, словно дым. А комфорт рядом с ними, которого на самом деле нет, – не то, к чему он стремится. Он хочет любви. Ну что ж, он её получил.
Ему нравится проводить время с друзьями, но новых любовных интересов у него нет, он держится за привычное окружение, присматривается к характерам и особенностям, запоминает, при ком не говорить о ненавистной квантовой физике, а кому ни в коем разе не напоминать о любви или браке. Он помнит дни рождения и клички собак, помнит сорта пива, которые любят друзья и имена бывших подружек. Без этих знаний никуда и никак. Особенно, если по пьяни начинается бардак и непонятные звонки.
С друзьями комфортно, иногда им так необходимо вспомнить бывших и перемыть им кости для душевного спокойствия. Иногда надо попинать мяч вне соревнований, истечь потом, набегаться и наораться вдоволь, а иногда и сбить колени в прыжке за мячом. Чисто мужская компания – что ещё нужно, чтобы чувствовать себя нормально?
Минсоку комфортно с друзьями, но это не то, чего он бы хотел в отношении партнёра. Ему по-детски хочется романтики, взаимности, совместной встречи заката под одним пледом, долгих разговоров, совместных ужинов и любви. Он хочет не просто вжиматься телом в насквозь фальшивых девушек, которым нужен новый телефон и квартира, а не его любовь. Ему не нужны притворно стонущие под ним парни. Ему нужно то, чего он не может отыскать. Потому он так ни на ком и не остановился, месяц-два отношений не в счёт. Всё не то.
Именно поэтому он недоумённо смотрит на красивые нежные лепестки, что лежат у подошвы его обуви. Невероятно яркие, красочно-красные, будто сгустки крови, лепестки на фоне белых кроссовок выглядят ещё более нереальными. Он растерянно хмурится и нервно дёргает уголком рта. Будто всё тело свела судорога. Этого просто не может быть. Не должно быть. Но есть.
– Эй, ты что? – трясёт его за плечо Чунмён. – Ну?
– Я? – растерянно вскидывает брови Минсок и наступает на лепестки. Безжалостно сминает их рифлёной подошвой и морщится от звука будто крошащейся красоты у него под ногами.
Он не знает, когда контактировал с заражёнными цветами. На празднике осени цветов было выше крыши, и если один из них был инфицирован, Минсоку ни за что не узнать, какой именно цветок пустил в его кровь вирус. А теперь ад неразделённой любви просочился под кожу и распускался внутри ядовитыми цветками.
Чунмён кутается в вязаный шарф по самые глаза и поправляет пончо трясущимися руками. Вечно ледяными тонкими пальцами вцепляется в подставленный Бэкхёном локоть и вызывающе смотрит. Этого не отнять у него. Необъяснимая властность и в то же время крайняя ранимость, на страже которой вечно улыбающийся мальчик-колокольчик Бэкхён. Но не дай бог кто-то тронет его или Чунмёна, вся его весёлость улетучивается и сменяется холодным взглядом и отличнейшим хуком с левой.
Минсок однажды попробовал его. Совершенно случайно. Буркнул что-то обидное малознакомому тогда старосте группы по кличке Мистер Босс. День был тяжёлый: утренняя мигрень, заваленная на её фоне контрольная, подвёрнутая нога на скользком влажном полу, а тут ещё этот правильный мальчик прицепился из-за ерунды. Ну, ничего, оправившись от неожиданного удара, Минсок зацедил Бэкхёну под подбородок и нокаутировал его на долгих пять минут.
Чунмён с ужасом смотрел на Минсока с синяком на скуле, тот отвечал яростным взглядом, а потом занялся лежащим у его ног Бэкхёном. Тормошил его и даже дыхание проверял, по щекам пару раз хлестнул для верности. Но ничего, Бэкхён оклемался и так дико улыбнулся Минсоку, что он даже растерялся. Зато после этого Минсок нашёл двух новых друзей, с которыми не расстаётся уже три года.
Сехун скучающе стоит поодаль и крутит в руках зажигалку. Не курит, но зажигалку – подарок отца всегда держит при себе, как напоминание о скоротечности жизни. Вращает в длинных пальцах постоянно. Она сверкает металлическим корпусом на солнце, пускает редкие зайчики на лицо сосредоточенного Сехуна и вертится, подчиняясь его воле.
Чанёль с Исином перебирают струны гитар, примостившись прямо на ступенях университета. Чунмён поднимает глаза на Бэкхёна, и все как по мановению волшебной палочки оказываются рядом с ними. Когда чехлы на гитары успели надеть? Минсок похрустывает лепестками под ногой и мнётся, боится сойти с места. Мистер Босс ждёт, и Минсок идёт следом за друзьями, когда все от него отворачиваются.
Итальянская пиццерия встречает их шумом и различными запахами. Чанёль зычно чихает от витающего в воздухе красного перца и страдальчески закатывает глаза, поднимает лицо вверх и трогает переносицу двумя пальцами. Исин протягивает ему бумажный платок, и Чанёль прикладывает его к лицу, прикрывая нос.
– Всегда одно и то же, – бурчит он и чихает ещё раз. Да так, что подскакивают солонка, перечница и салфеточница на их столе.
– Да будь же здоров, – прилетает хоровое со всей пиццерии.
– Не дождётесь, – с улыбкой фыркает Чанёль, тянет носом воздух и откладывает бумажный носовой платок. – Всё, вроде больше не раздражает.
– Что будете брать? – спрашивает подошедшая официантка. Минсок оценивающе осматривает её фигуру и хмурится – не в его вкусе. Ещё и накрашена слишком ярко.
– «Маргарита», две «Маринара», четыре «Каприциоза», одну «Дьявольскую», две «Гавайских», всем томатный сок, – Бэкхён охотно озвучивает привычный набор.
– Спасибо за заказ, – щебечет официантка, строит глазки Чанёлю и уносится прочь, а Чанёль прицокивает языком ей вслед.
– Ничего такая, да? – Чанёль двигает бровями и приглаживает волосы на висках. Минсок вздыхает и смотрит в потолок. Сегодня в список побед добавится ещё одна жертва сногсшибательного очарования Чанёля.
– Тебе лишь бы на девчонок пялиться, – вздыхает Чунмён, а Бэкхён чуть слышно исправляет на «пялить» и давится смехом от злого ответного взгляда. – Остепениться не пора?
– Молчал бы, – хмыкает Чанёль. – Бэкхён, – обращается он к другу и делает страшные глаза, – люби его так, чтоб сидеть не мог, а? А то придирается ко всем, сил нет.
– Эээ! Ша! – тут же встревает в разговор Исин и сдвигает телефоны на край стола, поближе к окну, чтобы поставить принесённые соки. – Спасибо.
– А у меня смена через пять минут заканчивается, – шепчет Чанёлю девушка, но Минсок всё слышит и морщится. Вот теперь точно вовсе не в его вкусе. Ведётся по щелчку пальцев.
Сехун крутит в руках зажигалку и смотрит в окно, привычно молчаливый. Только в игре он активный, взаимодействует, носится по площадке на своих ногах от ушей, всегда обгоняет длинноногого Чанёля, но чаще уступает в скорости Исину и ему, Минсоку. В агрессивности блоков не уступает Бэкхёну, которому проигрывают все остальные. Не раз и не два Минсок отлетал от заступившего дорогу Сехуна, будто на стену каменную натолкнувшись. Чанёля обойти было проще, как и Чунмёна. С Исином приходилось повозиться, а вот с Бэкхёном и Сехуном выложиться на полную.
Чунмён больше для общего удовольствия играл, а не на азарте. Спокойный всегда, кроме моментов, когда начинал командовать. Тогда проступали жилки на лбу, венами шло горло, а группа притихала и молча внимала, кивая головами и утвердительно хмыкая. Староста прикрывал многих, но и требовал многого. И выводить из себя его не стоило. Особенно, когда за спиной тенью вырастал непривычно молчаливый Бэкхён и щурил глаза на всех виноватых.
Исин отпивает сока и смотрит на то, как Чунмён усаживает на место злого Бэкхёна. Чанёль последнее время много нервничает и огрызается. А кто бы не переживал, когда родители за его спиной договорились о браке? В двадцать первом-то веке! Потому Чанёль бросается от одной юбки к другой, словно утопающий пытается напиться воздуха свободы, пока его не схомутали по рукам и ногам, превращая в один из винтиков слаженной фирмы отца и тестя.
Бэкхён всё-таки усаживается на место и позволяет Чунмёну переплести пальцы прямо на столе, не боясь косых взглядов. Минсок поджимает губы и понимает обе стороны. Как всегда. Даже зубы сводит от этого. Чанёль хмыкает и идёт за девушкой. Минсок хмурится и чувствует в груди какое-то клокотание. Глотку неприятно щекочет, будто что-то давит изнутри, вырывается глухим стоном. Минсок подскакивает и выбегает в туалет.
Дышит надсадно, слезящимися глазами старается рассмотреть, заняты ли кабинки, но вваливается туда всё-таки на ощупь. Сгибается пополам от нещадно раздираемой боли в горле, изнутри словно скользит острыми коготками, цепляет, перекрывает дыхание. Минсок хватается за шею, царапает кожу и заходится приступом кашля. Из полураскрытого рта высыпаются лепестки. Кроваво-красные, вытянутые они срываются с губ и падают на пол. От очередного спазма у Минсока из глаз брызгают слёзы, и он скручивается, едва не падая на пол.
Его потряхивает, руки дрожат, а ноги отказываются держать. Минсок садится на унитаз и вытирает глаза дрожащими пальцами, тыльной стороной ладони утирает рот и кривится. Если он не узнает, в кого умудрился влюбиться, то меньше, чем через месяц его не станет. Глупо, как же всё глупо. Особенно учитывая, что он точно уверен, что не влюблялся и старые влюблённости не оживали.
– Чёрт… чёрт-чёрт-черт… – стонет Минсок и прикрывает глаза. Он не готов ещё умирать. Он даже пожить не успел. А теперь эта неосознанная влюблённость убьёт его.
Минсок перебирает в голове обрывочные мысли, пытается сосредоточиться и разложить их по полочкам, но в голове шумит, мысли бегут от него, как тараканы при включённом свете. Минсок хватается за голову, сжимает её, стучит раскрытыми ладонями по вискам, ерошит короткие волосы на затылке. Они ещё колются – вчера только подстригся. А ещё чуток – и будет плевать. Минсок дёргает головой и заставляет себя думать о хорошем. Он найдёт выход из ситуации. Обязательно.
Трясущимися пальцами он делает запрос в гугл и читает всё, что нашлось о ханахаки. Симптомы неприятные: общая заторможенность, тяжёлая проходимость дыхания, учащённое сердцебиение, головные боли, перерастающие в мигрени, депрессивность, апатичность, вялость и слабость. Как с таким букетом учиться вообще неясно. Лечение и вмешательство медиков не даёт абсолютно никаких результатов. Никакие лекарства не способны остановить это вирусное заболевание с мистическими проявлениями. От полученной информации хочется плакать и биться головой об стену.
– Мужик, выходи, ты тут не один, – басят из-за двери, и Минсок дёргается, едва не роняет телефон, поправляет одежду и ногами запинывает цветы в соседнюю техническую кабинку. Спускает воду и с чинным видом выходит к умывальнику.
Умывается долго, регулирует воду, чтобы была прохладнее и остудила горящую кожу, трясущимися руками плескает в лицо и смотрит в отражение в зеркале. Зеркальный Минсок сверкает испуганными глазами и алеет щеками. Остальная кожа неестественно бледная, взгляд потухший и даже немного больной, как бывает у него при температуре. Горло саднит и давит.
Минсок сглатывает и вновь давится кашлем. Так дело не пойдёт, он выходит из туалета, извиняется перед друзьями и собирается уходить. Пиццу ещё не принесли, Чунмён дремлет на плече Бэкхёна, Исин записывает слова придуманной песни в истрёпанный блокнот, а Сехун по-прежнему вертит в руках зажигалку с гравировкой.
Исин обеспокоенно спрашивает о причине ухода и рассеянно кивает, Сехун поджимает губы и отпивает сока, а Бэкхён обещает принести пиццы ему в комнату. Минсок кивает, благодарит, извиняется ещё раз и уходит. Буквально следом за Чанёлем, под ручку с зацелованной официанткой. У обоих губы распухли, и это ещё не предел – Чанёль ведёт её в своё уютное гнёздышко, которое вскоре станет семейным, и ему придётся искать утех на стороне.
Путь к общежитию превращается в полосу препятствий, сопровождается кашлем и красными лепестками, которые Минсок безжалостно топчет ногами и едва сдерживается, чтобы не закричать. Минсок обессилено валится на кровать и засыпает. Спит плохо, кашель спазмами скручивает его, и к утру на подушке обнаруживается целая горсть лепестков.
Пиццу впихнуть в себя не может, хотя желудок требует и бунтует, подвывает китами. Минсок не помнит, когда Бэкхён заходил и очень надеется, что он не видел лепестков. И уж тем более не влез в них. Они, конечно, с Чунмёном пара, но мало ли. Такой судьбы Минсок не пожелал бы никому. Поэтому с этого момента сгребает все лепестки и тщательно смывает в унитаз, чтобы никто не заразился.
Сосед по комнате валяется в больнице со сломанными ногами, поэтому немного легче. Меньше свидетелей и потенциальных заражённых. Он вяло плетётся на лекции, но постоянный кашель мешает даже преподавателю, в медблоке ему выдают рецепт на отхаркивающие, который Минсок комкает и выбрасывает в ближайшую мусорку, потому что знает – не поможет. Недельная отсрочка – тоже дело, и он бредёт обратно в общежитие.
Он отвечает на сообщения в чате и выходит оттуда, не желая объяснять каждому всё по новой. Всё равно после занятий припрутся все выяснять, как дела. Минсок медленно ползёт в комнату по бесконечным ступенькам и скомочивается под одеялом. Давится кашлем и выплёвывает всё больше лепестков. Он пьёт воду, обливается и кашляет лишь сильнее. Есть хочется и не хочется одновременно. От одного взгляда на коробку с пиццей мутит.
Друзей на порог комнаты Минсок не пускает, приоткрывает дверь, закутавшись в одеяло, смотрит воспалёнными глазами из щели между дверью и притолокой, покашливает в кулак сомкнутыми губами и молится, чтоб не полезли проклятые лепестки. Бэкхён внимательно его осматривает и подозрительно щурится, Чунмён переводит взгляд с него на Минсока и обратно. Исин суёт в проём собственноручно испечённые пирожки, так любимые Минсоком.
– Плохо выглядишь, дружище, – констатируя факт, говорит Бэкхён.
– Чанёль ещё кувыркается, – будто извиняясь, шепчет Исин и поджимает губы. – Ты выздоравливай. Это не дело болеть. Тепло совсем ещё. Спи побольше и кушай хорошо. Мы тебя не оставим голодным.
Сехун смотрит прямо, в руках сверкает вечная спутница – зажигалка, он протягивает яблоко, Минсок берёт его и пирожки, благодарно кивает, но стоит разомкнуть губы, как он заходится кашлем и спешно захлопывает дверь. Кашляет долго, с надрывом и позывами. Пол устилают кровавые лепестки, а Минсок скручивается прямо под дверью, не имея сил дойти до кровати. Болезнь стремительно развивается, а Минсок соображает совсем плохо, чтобы понять, откуда ветер дует.
Он вяло рассматривает фото бывших и прислушивается к себе, не ёкнет ли сердце, но оно продолжает заполошно биться вне зависимости от лиц и ракурсов, оно глупое не знает, что вскоре может остановиться навсегда. Он пролистывает страницы всех, кто привлекал его раньше, потом идёт вдоль и поперёк по всем контактам, но не понимает. В кого мог влюбиться так, чтобы сейчас захлёбываться лепестками?
Чат разрывается обеспокоенными сообщениями, на которые отвечать нет сил, но Минсок заставляет себя набирать текст и жмурится, когда очередной спазм коверкает дыхание и выплёскивается лепестками наружу. Он плохо видит от выступивших на глаза слёз, промахивается мимо клавиш и кусает губы. Друзья беспокоятся о нём, а он не имеет смелости признаться, что ему, по ходу, конец.
Ему плохо морально и физически. Болезнь стремительно протекает и сопровождающие её симптомы не добавляют красок жизни. Мало того, что он ощущает крайний дискомфорт, так ещё и мерзостное чувство полной беспомощности от осознания причины заболевания туманит и без того медленно работающий мозг. Раньше влечение заканчивалось разочарованием в партнёрах, но не так же, чтобы задыхаться от забивших дыхательные пути неведомых цветов.
Минсок пытается понять, кто причиняет ему такую боль, но никакие логические цепочки, никакие фотографии и переписки не пробуждают и грамма понимания. Ни одну из девушек он не видел в роли жены, и ни один парень не претендовал на место в его сердце до конца жизни. Он быстро перегорал, когда видел безразличие и отчуждённость, не видел смысла цепляться за тех, кто не хотел его больше видеть.
Проходит неделя, Минсок едва передвигается по комнате, с трудом давится водой, полностью игнорирует еду и вяло отвечает на сообщения чата. Чаще всего обессилено лежит на полу, не в силах добраться до кровати и апатично смотрит в потолок. Дверь не открывает, ссылаясь на грипп, а сам пишет прощальное письмо. Он уже понял, что вычислить свою безнадёжную влюблённость он не в силах. Голова раскалывается так, что он с трудом вспоминает своё имя, что уж говорить о претендентах на убийцы?
– Минсок, открой, – слышен из-за двери обеспокоенный голос Бэкхёна. Минсок смотрит на такую далёкую дверь и прикрывает глаза. Собирается с духом и начинает сгребать лепестки в пакет. – Не откроешь – дверь сломаю, – добавляет Бэкхён после некоторой заминки, и Минсок старается двигаться быстрее.
И едва успевает открыть дверь, в комнату влетает Бэкхён, явно возжелавший выполнить своё обещание и вынести дверь плечом. Он один, и Минсок спокойнее выдыхает, прижимает пальцы ко рту и садится прямо там, где стоял, силы покидают его слишком стремительно.
– Боже, Мин, ты на смерть похож, – причитает Бэкхён и протягивает руку Минсоку. Помогает добраться до постели и накрывает одеялом. – Кожа да кости.
Минсок вяло кивает, видит в зеркало каждый день и мешки под глазами, и впалые щёки, и неестественную бледность, на фоне которой щетина сделала кожу синюшной. Он видит всё, но уже привык.
– Ты что не ел? – спрашивает Бэкхён, заглянув в холодильник. Там высится гора пирожков, фрукты и даже коробка с пиццей. – Минсок, какого хрена?!
– Я … я не могу, – шепчет Минсок и прижимает ладонь к губам, бледнея.
– Собирайся, мы едем в больницу! – Бэкхён воодушевлённо разворачивается, но брови болезненно изламываются при виде Минсока, и Минсок прикусывает язык, чтобы ничего не ляпнуть и уж тем более не закашляться, подвергая друга опасности.
– Нет, Бэкхён. Мне не помогут, – Минсок качает головой в подтверждение своих слов. Согласно последним исследованиям, медицина бессильна.
– Что ты такое говоришь?! – тут же вспыхивает Бэкхён и сверкает глазами, он роется в ящике стола в поисках документов Минсока. – Как это не помогут? Всё будет в лучшем виде.
Минсок заходится в приступе кашля и вздрагивает всем телом, корчится на постели и сворачивается клубочком, чтобы снизить неприятные ощущения, но кроваво-красные лепестки раздирают горло, просятся наружу ярким свидетельством неразделённых чувств. Минсок с трудом находит силы прижать ко рту край простыни, чтобы ни один изорванный цветок не коснулся Бэкхёна.
– Боже, Мин, что с тобой? – спрашивает Бэкхён и косится на выскользнувший из ладони лепесток.
– Не трогай! – почти кричит Минсок, тратит все силы и обессилено откидывает голову. Бэкхён отдёргивает руку, но смотрит так, что Минсоку становится больно. Он не хотел говорить раньше времени. Никто не должен был знать.
– Ханахаки, Бэк. Это неизлечимо.
– Как ханахаки? – Бэкхён садится на край кровати и тянет руку к обострившимся скулам Минсока, чтобы проверить температуру.
– Не надо, – Минсок отшатывается от протянутой руки и жмурится, борясь с новыми позывами. Боль режет грудину острыми краями цветов.
– Кто это сделал? – спрашивает Бэкхён и смущённо убирает руку, так и не коснувшись Минсока. Он растерян и подавлен.
– Я не знаю…
– Ну дела… – Бэкхён разминает шею и трясёт головой. – А…
– Бэк, я уже всех перебрал, – качает головой Минсок и старается дышать размеренно, чтобы не клокотало в груди, раздражая глотку. – Я не знаю, кто это. Да и всё равно. Болезнь прогрессирует слишком быстро.
– Мин, только скажи, я…
– Не надо, спасибо! – Минсок слабо улыбается и опускает глаза. Бэкхён не знает, как себя вести и тоже мнётся. Но Минсок обязан попросить и он разлепляет растрескавшиеся губы с запёкшейся кровью в ранках: – Ты только никому не говори, ладно?
– Но…
– Пусть переживают потом, – тихо говорит Минсок и дёргает уголком рта. – Я тебя прошу.
– Ладно, – нехотя кивает Бэкхён. И дышит так же рвано, как Минсок. Всё же трогает кончиками пальцев холодную сухую ладонь Минсока и сжимает её. Минсок благодарно кивает и закрывает глаза. – Но ты не должен быть один. Это нечестно.
– Нечестно – это привязывать вас к себе, – отвечает Минсок и приоткрывает один глаз, наблюдает за Бэкхёном и сжимает его пальцы. Совсем слабо – обессилен от болезни и усталости. – Понимаешь, вы мне ничего не должны. Я знаю, что вы мои друзья. Но я хочу – слышишь? – хочу побыть один. Не хочу быть обузой. Пойми.
– Мин…
– Пообещай, – придавая голосу всей возможной суровости, шепчет Минсок и болезненно кривится от подступающих к губам лепестков.
– Обещаю, – глухим голосом говорит Бэкхён и шмыгает носом. Гроза университета шмыгает носом. Ради такого и оба глаза открыть можно. Внутри жжётся желание пошутить, но Минсоку самому не смешно. Ему страшно. До чёртиков.
– Спасибо, Бэк. За всё. Правда. Прости, я устал, – Минсок не в силах бороться с потяжелевшими ресницами всё же закрывает глаза и забывается зыбким сном.
Он просыпается от очередного приступа. Кашляет тяжело и с надрывом, давится чёртовыми лепестками, но теперь выплёвывает цветок. Красную лилию с острыми, как бритва лепестками. Так кажется Минсоку. Он трогает цветок кончиками пальцев и воспалёнными глазами смотрит на лилию. Красивую, но больше похожую на кровь на изрезанных пальцах. Приступы становятся затяжными и долго не отпускают. Противный кашель душит, дерёт горло в кровь, будто осколки толчёного стекла, слёзы больше не скатываются с ресниц – глаза сухие, воспалённые от постоянного недосыпа и боли.
Спазм отступает так же внезапно, как и начинается. Минсок тяжело дышит, хватает открытым ртом воздух, бьётся выброшенной на берег рыбой, с силой проталкивает кислород в изрезанные лёгкие. Нервная дрожь сотрясает тело, встряхивает, сводит судорогой, выкручивает. Минсок прикрывает глаза, стараясь забыться, но распахивает их при тихих словах.
– Что это?
Рядом с Минсоком сидит Сехун и тычет пальцами в лепестки. Красные, красивые, нежные. Но измятые бесцеремонными губами Минсока, мёртвые, как и его душа. Он ещё шевелится, но кажется, давно умер. Ещё в тот день, когда первый лепесток выскользнул изо рта. Минсок давится криком и обессилено закрывает глаза. Всё. Сехун тоже заразился, а он не успел.
– Цветы, – вяло отзывается Минсок. Голос звучит совсем слабо, но Минсоку уже даже не противно от себя. Он просто устал и хочет, чтобы всё поскорее закончилось, потому что уже всё – предел. Щёку обжигает пощёчина, и Минсок распахивает глаза.
– Как давно?! – рычит Сехун. Минсок впервые видит Сехуна таким, но слабость сковывает тело с новой силой, и он закатывает глаза. Похоже, всё. Наконец-то. – Минсок, мать твою! Как давно?!
– Не помню. Неделя-две… – Минсок вымотан, ему даже говорить тяжело, не то, чтобы реагировать на злые слова.
– Ты идиот! Ты же умираешь.
– Да ладно? – Минсок старается, чтобы голос звучал иронично, но не уверен, что выходит. Он дрожит ресницами и чувствует, как горит кожа на впалой щеке.
– Кто она? Почему ты, придурка кусок, ей не признался? Да каждая б за тобой пошла. Или каждый.
– Ой ли, – шепчет Минсок и вяло машет рукой, прогоняя Сехуна. Но тот вцепляется в ладонь стальной хваткой и держит, не отпуская. А потом бьёт по другой щеке. Голова Минсока дёргается, и он открывает глаза. Пытается сфокусироваться, но взгляд плывёт, как и все окружающие его предметы.
Минсока складывает пополам в очередном приступе, и он надсадно кашляет, давится лепестками, желает сделать вдох и сдохнуть одновременно. Красные лепестки мешаются с кровью, что тонкой струйкой вытекает изо рта на мятую простынь. Минсок обессилено выдыхает и смотрит Сехуну прямо в глаза. Фиксирует его взгляд и дёргает уголком рта в привычном жесте, силится что-то сказать, но тело немеет и звуки приглушаются. Новый спазм сковывает тело, и Минсока ломает по новой.
– Ким Минсок, ты самый большой козёл, которого я только встречал! Хуже друга не придумаешь. С какого перепугу ты так хочешь умереть? У тебя в жизни что ли не ладится? Кто ждёт тебя за гранью, что ты так туда стремишься? А если бы Бэкхён промолчал?
Минсок кривит губы и обещает являться Бэкхёну по ночам мрачным призраком нарушенного обещания. Засранец, поклялся, и всё равно сдал. Изнутри колется острыми лепестками, вспарывает нутро, душит. Минсок кашляет, но всё равно слышит неиссякающую гневную тираду Сехуна. Минсок дрожит, сознание плывёт, и он обмякает – ещё чуть – и свобода.
– Я тебе отключусь, на меня смотри! Какого чёрта ты умираешь у меня на глазах? Так хотелось сдохнуть? Сиганул бы с крыши, идиот! Почему у меня на руках? Почему ты не сказал? Почему именно ты?! Ты сволочь, Минсок. Поганец ты худосочный! Гад узкоглазый! Да как меня угораздило влюбиться именно в такого придурка как ты?
Кашель отступает настолько резко и внезапно, что Минсок думает, что наконец-то умер. Он давится воздухом и последней лилией, зло выплёвывает её и смотрит с презрением на ни в чём не повинный цветок. И до него внезапно доходит, где он видел лилию. На зажигалке, с которой Сехун не расстаётся. От осознания нелепости происходящего Минсоку хочется смеяться и плакать одновременно.
Он не понимает, когда успел влюбиться в своего друга, с которым нравилось играть в разных командах и побеждать всех, чтобы выйти с ним в спарринг. Они всегда оказывались в финале: Бэкхён, Сехун и он сам. Теперь Минсок понимает, что это была неуёмная жажда большего телесного контакта и внимания. Но они ведь вместе обсуждали бывших и делились видением жизни, дрались и соревновались.
Они столько вместе прошли, как же так вышло? Он всё равно не понимает, когда дружеское отношение сменила влюблённость. Которая душила и забирала силы в прямом смысле слова. Которая хотела убить, вырываясь лепестками из израненной души. Когда это случилось? Да и неважно уже, если задуматься.
Минсок мечтал о любви – он её получил. Ощущения не для слабонервных. Он втайне даже от себя взрастил в душе цветы любви, которые приобрели форму гравировки на зажигалке. Кровавой лилии. Любовь дала ростки, проросла насквозь, не сообщая, когда внутрь попали её семена. И уж тем более не уведомляя, кто стал причиной дремучих зарослей в дыхательных путях.
Любовь – боль. Это Минсок прочувствовал сполна. Любовь как болезнь, которая легко начинается, достаточно какого-то момента, взгляда, слова, происходит заражение, потом перемыкает – и всё. Но любовь, как и тяжёлое заболевание сложно остановить. Если повезёт, то ею заболевают оба, страдают друг без друга и стремятся быть вместе. Любовь расцветает и приносит счастье.
Но если же любовь поражает только одного, тогда цветы любви распускаются в теле неразделённо влюблённого человека и ранят изнутри. Режут, рвут на куски, превращают жизнь в ад. Будто мало душевных терзаний. Такая любовь безжалостна и жестока, она как война – убивает и калечит, и нет от неё спасения. Безответная любовь превращает пьянящее вино в яд, отравляет и разъедает изнутри, убивает последние капельки здравого смысла и желания бороться. Человек превращается в пустую оболочку, что ходит, разговаривает, но не живёт, только чувствует бесконечную боль и страдание.
Неразделённая безответная любовь – настоящая смертельная болезнь. Неизлечимая, опасная и удушающее страшная. Минсок познал на себе всё, захлёбываясь лепестками, испил до дна чашу с ядом безответности, медленно умирая каждый день. Но в то же время он понял, что лучше умереть, чем мучиться дальше, когда мягкие лепестки превращались в кинжалы и вспарывали изнутри.
Сехун вновь замахивается для очередной пощёчины, но Минсок тянет его за руку на себя, прикладывает к своей щеке тёплую ладонь, трётся щетиной об неё и жмурится. Сехун замирает на мгновение, аккуратно вытирает большим пальцем кровь с уголка рта и осторожно трогает поцелуем потрескавшиеся губы Минсока. Минсок ещё слишком слаб, но сердце заполошно бьётся теперь не из-за болезни, а из-за взаимности. Той малой крохи ответа, без которой жизнь превратилась в ад. Теперь можно помахать рукой болезненной зависимости и получить поцелуй.
– Какой ты идиот, Минсок, – вздыхает Сехун и вновь целует. Осторожно, боясь причинить боль. А Минсок забирается ледяными ладонями под футболку Сехуна и думает, что чуть оклемается и поспорит ещё, кто из них больший идиот.