Азалия и эскимо

У тихонькой Ёриичи тяжело с общением: она предпочитает общаться прикосновениями и мелкими поступками, нежели мимикой и словами. У бойкого Мичикацу тяжело с характером: он амбициозный, но в глубине души завистливый к другим и беспощадный к себе с отдушиной саморазрушительного перфекционизма. Всех девочек, что распадаются на розовые лепестки при виде его горько-прекрасной внешности, Мичикацу оценивает в первую очередь прагматически и функционально, но с сестрой всё не так. Она самая сильная спортсменка в школе и отличница, а он оценки и победы на соревнованиях зубами выдирает, бесится с сестры, но не может злиться, потому что он, черт возьми, единственный, кто понимает язык её случайных жестов и то, как она, ставя солонку на стол после обеда, тем самым говорит: «Я к себе». А с ним она нежна и такими глазами смотрит, как будто только он один на свете везде отведёт, всё знает и объяснит. Сильная, а как будто слабая. Они близки, но между ними пропасть, наполненная чем-то, что они оба боятся в себе нащупать, потому что это плохо и папа отругал бы, а мама бы плакала. Но они без пяти минут взрослые, у них последние классы школ, и уже неважно, что подумают мама и папа. Неважно, потому что мама и папа даже не узнают.
Он редко встречает её после уроков, но вот сегодня после физкультуры встретил. Дождался у раздевалки. Она благодарит его полуулыбкой, и он ведёт её вниз, к своему мотоциклу — подарку отца на отличное окончание среднего звена престижной гимназии.

— Давай покатаю тебя, — говорит Мичикацу. Ёриичи молчит и крепче прижимается к близнецу в знак согласия. Его чёрные волосы бьют ветром ей в лицо, когда они описывают дугу по пустой солнечной окраине пригорода. Он тормозит, ставит мотоцикл на подножку, она снимает с себя его единственный шлем.

Мичикацу возвращается с мороженым в руках. Её любимое эскимо, и он знает. Ёриичи жарко под солнышком и после тренировки. Она берёт одно и кивает ему на второе, но он откладывает второе в карман у руля со словами: «Оба для тебя». А потом уводит её в тень, чтобы не припекало им головы, ставит спиной к клёну и говорит: «Ешь».
Ёриичи ест мороженое спокойно и аккуратно: она не из тех, кто широко открывает рот, облизывает или набивает за щёки. Маленькие, скромные укусы и едва слышный хруст шоколадной глазури — как мышка.
Она ест, а он стоит и смотрит своим всегда тяжёлым тёмным взглядом, будто тестирует её на что-то, и это немного волнительно. Нет, это страшно так, как не было ни на одной спартакиаде, но и нестрашно тоже, потому что это же её старший брат, а значит, всё точно будет хорошо.
Когда она доедает, рефлекторно шагает выкинуть деревянную палочку и обёртку прочь, но они преступно летят на траву, когда он начинает её целовать.
Какой бы аккуратной Ёриичи ни была, съесть мороженое, не измазавшись, не под силу никому, уж тем более такой неуклюжей девчонке, как она. На губах Ёриичи ещё предостаточно шоколада со сливками, и Мичикацу целенаправленно сцеловывает его весь, вылизывает даже вздернутые уголки её рта, а потом прижимается губами, думая отыскать сладость и на её языке, но вдруг замирает. Отстраняется. Прежде, чем она успевает подумать, что сделала что-то не так, Мичикацу спрашивает:

— Ты же понимаешь, что это неправильно?

Ёриичи охотно кивает.

Конечно, это неправильно, и папа отругает, если узнает, и мама будет плакать, если узнает, но они не узнают, потому что кругом никого и ничего, кроме раскидистых розовых зарослей азалии, и к ним-то Ёриичи брата за руку и влечёт. А когда увлекает в самую бурлящую цветом пучину, направляет его руку себе под форменную юбку. Мичикацу неглупый и очень решительный, он не будет переспрашивать.
Пара мужских пальцев отодвигает белые трусики. Мичикацу не похож на сказочного демона-совратителя: он взволнован, и его нахмуренные брови выдают то ли тайное волнение, то ли желание действовать вопреки всем своим тормозам и стоп-кранам.
Ёриичи уже несколько минут не потеет от жары, но вокруг смятых трусиков внезапно мокро. А брат берёт её чуть выше талии, придерживает и трахает пальцами. Резко и абсолютно безжалостно. Он всегда был именно таким: лучше скажет больно и сразу, чем будет долго томить и мучить. Ёриичи в нём это любит. Ёриичи любит его красивые жёсткие пальцы, хотя внутри неё они кажутся ей в три раза больше, чем выглядят. Раздвигают её, режут и растягивают. Резко, чтобы сразу. Чтобы не изводить. Секундная боль забудется быстрее минутной.
Ей хочется впервые в жизни быть подле него самой сильной, а всё равно каждый раз, как пальцы входят, она вздрагивает, чуть подпрыгивает, а сама напряжена и неподвижна, как гибкая ветвь молодого клёна.
Когда Мичикацу решает, что достаточно, отнятая им от тела сестры рука вся во влаге и сукровице. Ёриичи уставилась на него так, будто он вдруг подарил ей, слепой, зрение, но в обмен на это попросил её жизнь. Напуганная радость. Ёриичи не представляет, как себя чувствовать. Пока она оправляет трусики, Мичикацу успевает сходить к мотоциклу обтереть руку. Возвращается, берёт сестру за щёки, целует — крепко-крепко — в лоб, рядом с замысловатым родимым пятном. И даёт второе эскимо. Ёриичи ест, опускает голову и краснеет. Дурацкий получается бутерброд из мороженого и восхитительной боли.

По дороге домой Ёриичи забывает надеть шлем. Ей так хорошо, и они едут совершенно не спеша. А домой не хочется. А дома папы нет — он на работе, но всё равно ругается по телефону, потому что Мичикацу, где ты шлялся, не вози её где попало, у тебя экзамены через месяц, и пускай приберётся у себя. А мама вернулась от врача и приготовила пышные блинчики с клубникой. Спросила, не сходить ли за мороженым. Ёриичи в ответ матери качает головой и виновато улыбается. А Мичикацу наверху в ванной — отстирывает сестринские белоснежные гетры от капелек крови и растаявшего шоколада.