влад привык, что его боятся или хотя бы просто терпеть не могут. ёжатся в углу, потирают ушибленные места, плачут в туалетах, тихо матерятся, избегают его и обсуждают за спиной, какой он хуёвый, премерзкий и как, наверное, много платит, чтобы оставаться здесь и дальше.
он привык считать, что да, он премерзкий и хуёвый, что у него нет сердца. он привык гордится этим, игнорируя крик чего-то маленького кроваво-красного и одинокого в левой части своей груди. он привык, что его не любят, привык убеждать себя и невольно окружающих в том, что он настолько самовлюблённый, что эта любовь сильнее любви каждой его бывшей тёлки. мол, ему хватает.
высший уровень пиздабольства — пиздеть самому себе. одним зимним вечером влад солгал себе, что это круто — быть самым ущербным человеком в мире и поверил в это.
его никогда не любили. сначала дома, а потом везде, куда он приносил своё пожизненное плохое настроение. чувствуя к себе маленькую неприязнь, влад стремился превратить её в большую ненависть. оскорблял, выводил, бил. «чувствовать нужно по максимуму», всегда говорил на поле боя, на которое никто не хотел приходить.
влада считали нелепым, глупым. ненавидели и не любили.
и в тот день всё начиналось как всегда — родители орали на него, подгоняли, обвиняли во всех смертных грехах, и он так же орал на них, выпрашивая пиздюлину от отца. вообще, дома влад бывал редко. в основном кантовался на сомнительных вписках в сомнительных компаниях, где его ещё не успели возненавидеть, потому что толком не знали. у влада ведь и друзей-то не было — всех он предал и оттолкнул от себя, потому что плевать хотел на каждого, кто когда-либо появлялся в его жизни.
суматоха в тот день была по дурацкому поводу — приходили какие-то гости, кажется люди, которым старательно лизал жопу отец за то, чтобы его не выперли с крутой должности. крутой, конечно, только по меркам того зажопинска, в котором они жили. влад так и сказал отцу, за что получил нехилый подзатыльник, к которым, впрочем, привык ещё в детстве — считай, по голове погладили. за тот день он так же был неоднократным.
один из он получил, прокомментировав приход гостей — те зачем-то притащили своего сына, которого влад оскорбил чуть ли не с порога. вместо «здравствуйте».
сынок, на удивление, не сказал ни слова в ответ. воспитанный придурок, боящийся и слова сказать при своих родителях. влад охарактеризовал его без задней мысли и тут же забыл о нём, наконец слиняв в другую комнату. типа свою. в ней, по честному, не было ничего особенного, что могло бы сказать что-то о своём обладателе. может, потому что во владе не было ничего особенного?
влад провёл час в одиночестве, прежде, чем дверь его комнаты со скрипом открылась. он был готов послать нахуй любого, кто это сделал и получить за свои выходки. он ничего не боялся, потому что ему нечего было терять. если когда-нибудь его изобьют, как пару лет назад, до кровищи изо рта, он, вероятно, станет только злее и ни капли не пугливее, если после этого сможет ходить.
— привет. мне разрешили к тебе зайти.
от такой наглости влад вскинул бровь — на пороге стоял тот щенок и изрёк весьма странную фразу.
— разрешаю тебе выйти.
— я думал, ты хотел извиниться, — от парня веяло блевотной наивностью, которую влад потерял в свои лет шесть, если не раньше.
— нет. хочу послать тебя нахуй. можешь отправляться.
— ты всегда такой злой? — парнишка не раздражался в ответ на фразы, говорил спокойно и возможно даже с интересом в голосе. он прошёл в комнату и сел на кровать.
— я ещё не злой, но если ты не съебешься к хуям прямо сейчас — я дам тебе по еблу.
— не дашь, — владу показалось, что тот придуривается, но заглянув в глаза он увидел чистую уверенность в своих словах и детскую наивность, которую каждой частичкой души хотелось убить, разрушить, сломать.
влад схватил его за ухо, больно сжимая, и под мышиный писк, вывел тупого ребёнка из своей комнаты. захлопнул дверь. залипнув в телефон, на похуизме стал ждать отца, который пропишет ему за излишнюю дерзость.
отец не пришёл. значит, мальчишка не пожаловался.
влад ещё раз убедился в том, что тот тупой, как пробка.
влад забыл про него, как про любое другое событие, случившиеся в его жизни. до тех пор, пока они не повстречались в столовой его универа.
— привет. моё ухо не болит, если тебе интересно, — парень сел напротив и влад ещё полминуты вдуплял, кто это. — меня, кстати, юлик зовут.
— уёбищное имя, — агрессировать даже тогда, когда ситуация того не требовала, давно стало привычкой.
— а у тебя красивое, — улыбка на лице поставила в ступор. без насмешки, сарказма, без обиды в глазах, без любого проявления злости из всех возможных. такое простое «хорошее» в ответ на его «плохое». влад, впрочем, придя в себя, подумал, что это ненадолго.
— съебись отсюда, а. как ты тут вообще, блять, оказался?
— так мне уйти или рассказывать?
— перестать выёбываться.
— мой отец собирался заключать какой-то договор. он будет спонсировать какое-то важное мероприятие, помню что-то про конкурс среди студентов. ты будешь принимать участие?
— я похож на дебила?
— почему? главный приз — должность в его компании. с хорошей заработной платой. я считаю, это круто.
— я считаю, что ты опаздываешь.
— куда?
— нахуй. ты заебал меня уже.
— так бы сразу и сказал, — парнишка пожал плечами и встал со стула, словно каждое произнесённое владом слово было в порядке вещей. он пошёл к выходу и влад подставил подножку, заставив упасть на холодную плитку.
— мне больно, — юлик прикусил губу, посмотрев на влада из-под нахмуренных бровей.
— это жизнь. привыкай, — он с усмешкой пожал плечами, получив удовольствие хотя бы от того, что у того наконец-то поменялось выражение лица, одно спокойствие рядом с собой лицезреть было непривычно, а от того раздражающе.
второй раз юлик забылся так же просто. у влада было достаточно проблем, чтобы не помнить о странном наивном мальчике. сессия, преподаватели, грозящиеся отчислить его, вписки, после которых дай бог не очнуться под лавочкой в рязани, работа…
на работе влад и встретил его в третий раз.
— ты, блять, преследуешь меня, — влад встрече был не рад, едва сдерживаясь от того, чтобы не запустить в лицо парня бутылкой коньяка, которую он держал в руке. и сдержался не потому, что мальчишку стало жалко, а потому, что бутылка стоит дороже мальчишки и больше его зарплаты, а у него есть желание её получить, снять квартиру и съехать от родителей.
— возможно, — за барной стойкой юлик выглядел максимально нелепо, как будто кто-то из посетителей забыл забрать своего ребёнка.
— вали отсюда, здесь не детский сад, мы щас закрываемся.
— жаль, я хотел поговорить.
— о чём? — влад устало закатил глаза, смеряя парня раздражительным взглядом — на большее после ночной смены не хватало, если честно.
— не знаю. просто поболтать. мне кажется, тебе этого не хватает.
— господи, малыш, иди отсюда, не неси хуйни, — влад засмеялся, а юлик ничуть не смутился.
— меня отвозят в школу сейчас. хочешь, подбросят и тебя до универа?
— если щас не уйдёшь сам — позову охрану. тебе в таких заведениях делать нечего, щенок.
— ладно. увидимся, — парень пожал плечами и спрыгнул со стула.
влад смотрел ему вслед и не понимал, почему впервые в жизни он не бесит того, кто бесит его.
не понимал, почему юлик такой простой и спокойный. почему добрый и наивный. почему такой глупый. всё это непонимание вкупе с усталостью после ночной смены отражалось злостью до скрипа зубов. влад надеялся, что это была последняя их встреча, иначе в этом месяце он не получит зарплату, но получит срок за нанесение увечий.
он, конечно, надеялся зря, потому что юлик то ли на самом деле был очень глупым, то ли максимально странным, потому что вновь его появление на пороге бара перед его закрытием утром влад объяснить не мог.
объяснить не мог и объяснения слушать не хотел, поэтому позвал охрану и та его вывела моментально. и больше не впускала. аргумент был — лицам младше восемнадцати лет вход был запрещён.
влад чувствовал себя так, словно попал в мультфильм «том и джерри», но кто из них кот, а кто мышь — так и не разобрался. он как кот ждал его и хотел избавиться от него, когда видел, он как мышь сам лез, когда случалась встреча и ждал реакции. впервые в своей жизни он был увлечён человеком, а человек был увлечён им, и это было увлечение, отличное от всех остальных, даже не смотря на то, что тут тоже присутствовало желание выбить все зубы.
юлик был дурным. он выучил график его смен. наивно ждал влада у дверей бара каждое утро перед закрытием. каждый раз улыбался и предлагал проехаться с ним. влад каждый раз посылал на три весёлых, чморил за новую причёску, ставил подножки и задевал плечом, заставляя поскальзываться на льду и падать, но один раз, в мороз минус тридцать, всё-таки согласился.
тогда и узнал, что юлику пятнадцать, что он учится в тридцать восьмой школе, умеет играть на гитаре и хотел бы научиться рисовать, но сколько не пытался — выходит ерунда. узнал, что расписание у него дурацкое, а не любимый предмет — математика, хоть он её и худо-бедно понимает.
«прямо как у меня», — подумал тогда влад, вольно-невольно запоминая каждое произносимое юликом слово, — «только я не понимаю»
с тех пор они каждую его смену ездили вместе, сначала личный водитель юлика подвозил его в универ, а дальше влад не интересовался. с тех пор юлик жужжал ему про свою жизнь (как оказалось, вполне обычную) в уши, а влад, закатывая глаза, твердил, что ему вообще насрать, но тем не менее, прокручивал в голове некоторые его рассказы, а в следующие разы задавал вопросы. запоминал ответы. иногда, когда безумно сильно выматывался, засыпал у него в машине, а потом, как всегда, на парте последнего ряда в аудитории. снилась то работа, то дурацкий наивный юлик.
дурацкий наивный юлик проник в жизнь так незаметно и быстро, словно проскочил в комнату через дверь, которую забыли закрыть и спрятался под кровать, как кот, в самый дальний угол, чтобы было не достать. каждое утро влада начиналось с него и как бы он не пытался выпихнуть его из своей жизни, юлик снова находил возможность встретиться.
влад привык видеть его по утрам, но вот днём, после пар, встретить юлика было необычно и даже нежеланно. тот считался утренним явлением и по утрам влад даже перестал посылать его.
— ты че тут забыл, ошибка природы? — влад вскинул бровь, засунув руки в карманы и исподлобья смотря на мальчишку.
— я хочу поговорить, — тот ответил просто и ясно, владу казалось он никогда не привыкнет к тому, что тот ничего не стеснялся и ничего не боялся, не испытывал неловкости в тех ситуациях, в которых было некомфортно другим. владу иногда казалось, что юлик — его лайтовая версия, добрая и не озлобленная на мир, но от этих мыслей влад почему-то злился.
— завтра поговорим, у тебя всё равно рот не затыкается, не забудешь, — влад двинулся вперёд, но был схвачен за рукав куртки. мальчишка встал на носочки и поцеловал его, хотя поцелуем это назвать было трудно — лишь мягкое касание губ.
— я тебя люблю.
влад опешил, глаза загорелись едва ли не синим пламенем, и юлик, казалось, мог услышать скрип зубов перед тем, как влад дал ему кулаком по лицу, не жалея силы.
— долбоёб. нахуй иди! — он ушёл, улетел, не задумываясь, пребывая в ярости такой, от которой тряслись руки.
на утро его никто не встретил.
он только фыркнул, обзывая мысленно юлика пидором и всеми похожими словами, пиная злобно комки снега под ногами.
«я»
да кто он такой? почему появился в его жизни и зачем попытался остаться? кто его вообще просил лезть, докапываться, рассказывать что-то, дожидаться по утрам даже после того, как его послали сто раз? он самый настоящий ребёнок, глупый, каких поискать.
«тебя»
и почему именно влад? да что в нём такого, он такой же тупой, оскорблённый и оскорбляющий, он никогда к нему знаков внимания не проявлял, всегда слал и показывал, как ему наплевать на каждую попытку юлика познакомиться и стать ближе. ещё тогда в комнате он показал, что он злой.
«люблю»
и что любить его нельзя. никто не любил и юлик не должен. ущербный, не достойный, он даже не понимает, что значит «любить», он не знает, потому что с ним такого не случалось, потому что «любовь» для него — это что-то из фильмов и книг, это что-то вроде приведений, о боже, что-то не существующее, далекое. его невозможно любить! не за что.
он ничего из себя не представляет. он сплошной минус.
впервые за девятнадцать лет у влада случилась истерика.
он не мог поверить в случившееся, не хотел в это верить, почему-то мысль «а вдруг то было правдой» отдавалась жжением в области сердца.
когда его в очередной раз не встретили после ночной смены, когда он не узнал продолжение истории про новогодний бал в тридцать восьмой школе, когда по улице, пусть уже и не такой холодной, приходилось ходить самому от бара до универа, влад понял, что он потерял, возможно, единственного человека, который испытывал к нему положительное чувство.
он не мог жить, хотелось выть, в прямом смысле бросаться на стены и орать от того, какой он премерзкий и хуёвый, от того, что каждый, кто говорил за его спиной, был прав в каждом своём слове.
в одно утро влад влетел в универ как ветер, снёс каждого студента, возникшего на пути к нужному кабинету. он не спал, кажется, с того момента, как прозвучали все слова, вечность возможно, хотя на самом деле дня четыре или пять. спал урывками на парах и просыпался, слыша во сне те слова, о которых думать было страшно. потому что их никогда не было в жизни влада, а если и были, то брошены были случайно, не искренне, не по-настоящему.
в то утро он влетел в универ с одной единственной целью — узнать про этот несчастный конкурс и его спонсоров, узнать всё, что было известно преподавателям, прочесть каждую дурацкую брошурку, найти всё, что помогло бы найти юлика.
он потратил полчаса, ругаясь и прося дать ему фамилии спонсоров, в конце концов даже давая согласие на участие в тупом конкурсе и обязуясь действительно выполнять требования и хотя бы делать вид, что он борется за победу.
спонсоров было несколько и влад, к сожалению, в душе не знал, кто из них отец юлика. приходилось вбивать в соцсетях каждую фамилию, приставляя к ней имя мальчишки, и просматривать каждый профиль.
влад был готов кричать, когда нашёл. отправил сообщение без объяснений — просто просил адрес и не был почему-то уверен, что юлик ответит. ведь если ты десять раз отверг человека, имеешь ли ты право ждать, что в одиннадцатый он позволит тебе хотя бы подойти к себе?
юлик был глупым ребёнком, потому что позволил, потому что написал адрес, потому что полюбил влада, который не мог и не хотел давать ответных чувств. он мог только бить, оскорблять и унижать, он мог отвергать и делать больно.
потому нажать кнопку звонка, стоя возле большого частного дома, было трудно. потому что шёл он обычно только на стрелки, а не извиняться. потому что он не умел по-другому.
— прости, — он сглотнул нервно, смотря на почти сошедший след от его удара на скуле. — я не то чтобы не хотел… я просто…
— прощаю, — юлик оборвал его, как будто был в курсе, что ему сложно, как будто знал всё, что он скажет в дальнейшем, как будто он так не любил себя, что ему хватало жалкого «прости» после кучи сказанных гадостей.
он первым подался вперёд, обнимая влада, крепко, с теплотой, ранее неощутимой парнем. тот обнял в ответ, как-то неумело, будто не обнимал никого никогда ранее. немного боязно, что юлик может оттолкнуть. юлик бы не оттолкнул и не засмеялся, не сказал, что всё шутка, юлик был простой и без подвоха, но влад не умел ждать чего-то иного.
они обнимались долго.
после этого влад часто зависал у юлика дома, променяв сомнительные компании и вписки на него. он часто лежал у него на кровати, реже брыкался и огрызался, часто кутался в тёплый плед и просил налить ему ещё чаю. он часто лежал с ним на его кровати, часто обнимал его и боялся дышать, когда тот засыпал у него на груди. очень редко, но бывало, что оставался на ночь, накрываясь одеялом с головой и прижимая к себе хрупкого мальчишку.
они иногда даже целовались. юлик накручивал прядки волос влада на свои пальцы и подавался ближе, целуя нежно, в то время как влад — всегда жадно и напористо, будто боясь, что это их последний поцелуй, что юлик растворится, если влад успокоится.
они не встречались. и влад запрещал ему говорить что-то о любви. он злился, когда юлик пытался затронуть тему их отношений и как-то разбил его чашку, когда тот не замолчал после требования заткнуться и перестать об этом болтать. он боялся.
он боялся любви. всё неизвестное — всегда страшное, а владу не довелось за девятнадцать лет узнать, как это — когда тебя любят. почему-то казалось, что это больно. и влад не позволял любить себя и любить себе. будто не понимал, что если это не оговаривается, то не значит, что этого нет.
— влад, — юлик осторожно касался его рук и он еле сдерживался, чтобы не дёрнуть плечом. — влад, — он едва ощутимо касался губами щеки, а потом садился рядом, залезал под «крыло», руку окутанную пледом, — я всегда видел, что ты хороший, — он всегда начинал издалека, когда снова хотел поговорить о них.
— я тебе втащу, — предупреждал влад, хотя больше никогда не поднимал на него руку. это стало невозможным, будто кто-то написал правила и загрузил их в голову всегда беспринципного влада.
— хоть раз, пожалуйста, перестань убегать от происходящего, — раньше владу казалось, что мальчишка всегда спокойный, но когда он едва ли не жить стал, то начал замечать, как хмурятся его брови и как дёргаются уголки губ, как он бывает расстроен и весел, кажется, начал отличать каждую эмоцию, понимая, что спокойствие — лишь маска, чтобы не сойти с ума среди кучи сумасшедших людей. снова отмечал про себя, что они чем-то похожи.
— я никогда не убегаю! я всегда стою лицом и принимаю! можно хоть раз от меня все отъебутся?
— тебе бы не пришлось стоять и принимать, если бы ты стал чуточку менее агрессивен… я понимаю, что ты не умеешь по-другому, но, знаешь, я хочу… научить тебя, — юлик старался говорить осторожно и подбирать слова, чтобы не нажать случайно на точку невозврата, чтобы не дать ему взорваться. — мир на самом деле не такой злой, как тебе кажется. и люди вокруг… они бывают добрые. и самое главное в том, что ты тоже… бываешь добрым. ты… я тебя люблю, — юлик сказал это совсем тихо, чуть сжав чужую ладонь в своей руке.
— меня не за что любить.
— а за что я тогда люблю?
— ты глупый наивный ребёнок. ты не знаешь, что такое любовь.
— а ты — знаешь? — немного ранее влад бы сказал, что юлик как всегда до противного спокоен, но сейчас он видел, что тому неприятно и, наверное, даже больно. за что ему только такая мука? — приручать дикое, озлобленное животное.
— и я тем более не знаю.
— знаешь. то, когда ты звонишь мне и спрашиваешь, что я делаю и как себя чувствую, то как ты предлагаешь мне свой чай и как спрашиваешь по ночам, не замёрз ли я, то, как в мороз отдаёшь свои варежки и даже то, как ты прибежал ко мне, когда ударил… это и есть любовь, понимаешь? это когда кто-то становится тебе настолько важным, что ты меняешься изнутри, делаешь то, что тебе несвойственно.
влад задумывается об этом и молчит, но юлик и не требует ответа. юлик никогда ничего не требует. он не требовал хорошего к себе отношения и первых шагов, он не требовал любви, он всегда шёл сам навстречу и всегда прощал, всегда накидывал на плечи плед и спрашивал, как прошёл день, докапывался, если видел, что что-то не так. наверное, это и имеет ввиду юлик, но владу, которого никогда не любили, который сам никогда не позволял себя любить, а другие и не принимали больше одной попытки, понять это было трудно.
— то есть, я тебя люблю? — влад чувствовал много того неизвестного и ему нужна была помощь, чтобы разобраться со всем, что творилось в голове. — то есть, я тебя люблю.
— а я — тебя. ты знаешь, глупые наивные дети лучше всех других понимают, что такое любовь.
— теперь знаю.
влад остался с ним. сначала на ночь, а потом навсегда.