~~~

еще один ледяной, обычный день. идти в офис лень, да и нельзя: с температурой и соплями до колен.

видимо, нехуй с похмелья шароебится по декабрьскому ветренному утру без шапки и шарфа.

видимо, нехуй ничего не есть двое суток и пить водку.

видимо, нехуй орать на морозе.

видимо, нехуй спать по три часа в неделю.

видимо, нехуй.

нехуй, сереж.

и я сплю. сплю сначала с восьми утра до восьми вечера, потом трачу четыре часа на пересмотр первых серий тупых, унылых ситкомов: клиника, друзья, офис. залипаю на несколько серий доктора хауса. засыпаю под очередное восклицание: это аутоиммунное!

просыпаюсь под него же полтора сезона спустя.

на улице дубак. на сердце тлен и мрак. я выключаю телевизор и сворачиваюсь в трясущееся температурное желе. пакетик терафлю, выпитый вчера утром, уже не работает. из противопростудного у меня дома только лимон и засахарившийся мед. из кредита сил я выскребал по сусекам последние крохи, чтобы дойти до кухни и в пятый раз заглянуть в холодильник: пожухлевший желтенький лимончик, полупустой пакет молока и какого-то хуя пачка черного молотого перца.

завтрак чемпиона, блять.

с добрым утром, сереж.

смотрю на это все пять раз, как будто бы пленку зажевало, и каждый раз, открывая дверцу, себя дергаю: ничего, умник ебаный, не прибавилось. и не прибавится такими темпами.

паша звонил.

звонил миша.

звонил романов и звонил муравьев.

привет

ты не пришел в офис

ты в порядке?

Не знаю

Какой ответ ты хочешь?

честный

не знаю я, блять, как я.

Честно, отвали, Миш

заблокировав телефон, кидаю его не глядя куда-то в сторону дивана. судя по гулкому стуку, промахиваюсь. ну и ладно. мне похуй.

мне похуй.

рылеев не написал ни слова.

хотя в любой другой ситуации первый начал бы ебать мне мозги.

что случилось?

Я заболел

чем?

Ветрянкой, блять

Мозги не еби

Больничный взял

удивительно, но правда - взял. на автомате дополз до поликлиники и кабинета терапевта и выглядел, видимо, так плохо, что мне недолго думая выдали справку.

свободно вздохнув, я позволил себе остаток недели лежать под пледом и трястись. купил заварную овсянку и еще пачку терафлю. желудок, мне кажется, скоро начал бы пинать меня по ребрам изнутри, а потом сказал бы: "иди нахуй, сереж", вылез бы через рот, разорвав мне трахею, и пошел бы на поиски лучшей жизни.

умер бы, как и я, через пару часов, но хотя бы с осознанием того что предпринял какую-никакую попытку жить правильнее.

я бы умер просто и скучно: в луже рвоты и крови, с тупыми остекленевшими глазами.

я бы умер просто и скучно: как всегда, один.

в субботу в домофон звонит рылеев. очень зло просит его впустить. ну я и пускаю - он приносит с собой морозную свежесть от пятого декабрьского дня, банку бабушкиного малинового варенья, какие-то горькие шипучие таблетки и свои извинения.

сил было так мало, что я даже не стал удивляться.

- будем лечиться. и извиняться.

охуенно.

- кто сказал, что мне нужны извинения?

кто вообще решил, что вину можно искупать простым прости?

ну сказал ты мне это. ну может даже искренне.

мне что, легче? мне что, лучше? я что, жить захотел? да нихуя. нихуя. твои слова это просто ебаное ничего, даже меньше, чем ничего, потому что от этого ебучего извини, сказанного разбитым, охриплым голосом, мне становится только хуже. в стотыщ раз хуже.

рылеев выглядит еще более юным в огромном теплом пуховике цвета гриппозной ноябрьской травы в калининграде. он в нем тонет, не цепляясь за края. смотрится беззащитно. смотрится уязвимо. и это будто специально.

и я будто рад его видеть.

- у тебя очень пусто.

- угу.

- давно она последние вещи забрала?

- пару недель.

он сглатывает.

- не общаетесь?

еблан, что ли?

- еблан, что ли?

рылеев неловко покашливает. вот уж кого тут не должно быть.

он окидывает взглядом неряшливую кучу обуви и оборванную вешалку для курток. разглядывает мой свитер, кинутый в угол, как дохлое животное на помойку. свитер забавный: с жирафами. их огромные мультяшные глаза обиженно пырились на меня каждый гребанный раз, когда я проходил мимо этого угла.

- чаю предложишь? - спрашивает.

сука.

- кончился.

- кофе?

- кончился.

- а что не кончилось?

- ничего.

- ничего?

- всё кончилось.

силы у меня кончились. и терпение кончилось.

- у меня есть, - говорит рылеев спокойно. - там в пакете.

в пакете коробка тесс плэжэр.

по-любому паша. знает и помнит меня до облупленных ногтевых пластинок и маленького шрама между бровей. не мог же кондратий сам собой угадать всё: таблетки, которые помогают при любой серьезной простуде, малиновое варенье и самый лучший чай во вселенной.

я разливаю чай по столу.

рылеев неловко хихикает. я смотрю, наверное, озлобленно - на него это не влияет. ему похуй. мне похуй тоже.

- и жест чего это? примирения?

- считай, что мне стыдно.

- у меня с математикой хуево было.

оон на секунду подвисает.

- чего?

- ну, я плохо считаю.

- а.

дошло.

по зрачкам-уголькам вижу.

неловко почесываю челюсть за ухом.

неловко молчу.

- мне правда стыдно за то, что я тогда наговорил. я... со злости. не подумав.

- с какой злости? чего ты злился? что мы тебя разбудили?

- нет. из ревности.

- из какой еще ревности, рылеев? он же твой начальник, ты совсем балбес?

молчит.

смотрит в кружку. шмыгает носом.

до меня доходит.

юный. взъерошенный. худой. на худи fuck off. он его специально надел, зная, что идет ко мне, или это просто стиль такой?

блять.

блять блять.

- а.

хуй на, серёж.

и многое на место встает практически мгновенно: все эти его придурочные доебки, все эти его приказные тоны, все эти его "переделай, перепиши, подай, принеси". это как девочку в первом классе за косички дергать.

только я не девочка, не в первом классе и косичек у меня нет.

- нет, кондраш.

становится будто меньше.

жмет плечи.

- почему?

- тебе правда надо объяснять?

потому что мне двадцать девять почти, а тебе двадцать два. потому что ты искристый и пахнешь ржаным хлебом и медом, а с меня пыль сыплется. потому что ты носишь цветные худи и шлешь всех нахуй, а я не могу заставить себя встать с кровати. потому что ты реактивный и радиоактивный, а я хочу умереть.

- мы слишком разные.

- это так важно?

не смотри на меня.

глаза поднимает - щенок. ребенок. молокосос несчастный.

а глаза большие, оливковые, глубокие и теплые. такие, в которых я совсем не против захлебнуться. такие, в которых никогда не замерзну. такие, в которых будет очень уютно умирать.

- да.