собери по осколкам мое разбитое сердце
Время — вода.
Вода, что утекает сквозь пальцы, не оставляя ничего кроме пустоты и влажных следов сожалений с покалыванием на кончиках пальцев. Она медленно капает, пока смотришь в упор, и льется сильным непрерывным потоком, когда глаза обращаются к чему-то другому. Но не останавливается — никогда и вовек, насмехаясь над самой попыткой удержать и замедлить хоть на мгновение.
Так и сейчас. Цзян Чэн уверен — они с Вэй Ином потеряли многое.
Хочется попросить кого-то собрать воедино все то, что потрескалось — разбилось острыми осколками прямо в ноги, задев до кровавых следов. Вот так скинуть на кого-то бремя восстановления давно поломанного и израненного, чтобы самому раз за разом не переворачивать, находя все новое и шокирующее — до трепета и боли в сердце отчаянное.
сбит я с толку, не могу никак согреться
В душе ледники, расцарапанные именами близких и палочками отсчета времени.
Хочется кричать до севшего голоса одному единственному человеку, лишь бы в итоге услышали. Лишь бы приняли из рук собранную хрупкость — где-то обязательно не хватит частей. И время будет неумолимо бежать, не давая перевести дух и подобрать слова, составить хотя бы часть прошлого в фундамент настоящего. Чтобы до прочного и вечного — невозможного, как ни крути.
Время хрупкое, а тринадцать лет кажутся вечностью, когда бежишь и пытаешься поймать за хвост ускользающее.
и без тебя здесь слишком много пустоты
Цзян Чэн смотрит, как Вэй Ин приоткрывает губы, глядя на Пристань. Она уже не та, что сгорела под флагами солнца, окрашенная в грязный кровавый — другая. Восстановленная руками человека, что так неожиданно остался с ребенком на руках в одиночестве, но выстоял в битве с самой судьбой, доказав небесам всю стойкость, что раньше не замечалась. Ценой боли, потерь и отчаяния — ценой всего, что когда-то оставалось звездами в небе. С грузом на сердце несравнимых масштабов.
Хотелось упасть на колени, потонуть в тех горьких слезах, что пропитали всю плоть изнутри, въелись соленой влагой в каждую клетку тела, так и не найдя выхода. Впервые за долгие годы дать волю эмоциям — и сдаться. Совершенно несвойственно сломаться в глазах человека, что видел все состояния, принимал любым до самого конца. Берег от своих демонов, стараясь оградить самое дорогое — но раз за разом терпел поражение в схватке с тьмой, вглядывающейся в самую душу.
Она тогда тисками перекрыла кислород, больше не позволяя светить настоящему и искреннему, что окончательно не давало сломаться. Отобрала то единственное, что из последних сил тянуло со дна беспомощности перед самой жизнью и ее переплетениями с узлами на самом больном.
Тогда и сейчас — все иначе. Пристань не тонула в чужом искреннем смехе — главы и его правой руки — от края до края так долго, что позабыла что-то до щемящей нежности важное — пропиталась палочками успокаивающих благовоний в стенах цзинши, где простыни хранят страх, преследующий по пятам. Каждый раз кусающий и тянущий обратно — в свою темноту — в объятия глубоко засевшей боли.
такие до боли мне знакомые черты
Цзян Чэн вглядывается в черты человека, что кажется таким знакомым и незнакомым. Смотрит в искрящиеся с печалью глаза и тонет в них — как тогда — не в силах развидеть родное в чужом. Было больно до скрипа в сердце осознавать, что с Сюаньюем они похожи. Похожи настолько, чтобы снова выбить почву из-под ног главы прославленного ордена, непоколебимого и сурового Саньду Шэншоу. И дыхание вместе с этим сбивается, когда в дни светлой юности возвращает картинками.
Он смотрит на полуулыбку, что отдает теплом сгоревшего дома. И на дрожь плеч человека, что не решается сделать шаг — только смотрит полными слез глазами куда-то насквозь. Будто тоже вспоминает, как было тогда, и сколько всего утекло. Слезы на собственных щеках кажутся облегчением, а Вэй Ин делает шаг от ворот.
На языке крутятся фразы, так много, что до ломоты в ребрах — переполненный сосуд на треть состоящий из сожалений. Но Цзян Чэн молчит и смотрит. Впитывает образ человека, что до сих пор кажется ненастоящим, просто злой шуткой больного — с какой стороны не посмотри — сознания.
Минуты ничего не решат, когда тринадцать лет превратились в сплошной кошмар.
Цзян Чэн готов на шаг вперед за двоих. Подхватить на руки родное — ведь любилось всегда за душу. Что неугомонная, справедливая, искренняя и ищущая себе приключения в каждом уголке заклинательского мира. Что одной улыбкой располагала к себе на ближайшую вечность, а одним прикосновением разжигала внутри пожар.
И Цзян Чэн делает шаг, потому что слов в нем ровно столько, чтобы никогда не закончить. Столько, чтобы потонуть вслед за временем. Столько, чтобы промолчать и коснуться чужой руки.
Вэй Ин вздрагивает от прикосновения, поворачивается и смотрит осмысленно заплаканными глазами в такие же с лопнувшими капиллярами и дышит через раз, будто и не здесь находится, а все еще в темноте, где и пытаться вдохнуть не нужно. Тогда красную ленту подхватывает ветер, чтобы мозолить Цзян Чэну глаза, как в юности, чтобы до покалывания хотелось развязать непослушные волосы. Вэй Ин тянется к прикосновению, со страхом сжать вкладывает пальцы в чужие, и дрожит уже на уровне сердца — лишь чудом держится на ногах. В местах касания кожа пылает.
Тогда и ноги подгибаются, потому что тормоза срывает воспоминаниями и убегающим временем — Вэй Ин падает в чужие объятия, прячет нос в шее, резко выдыхая, шепчет что-то одними губами, отчаянно пытаясь поверить.
Цзян Чэн все еще молчит, не давая волю крику, вспоминает чем в юности заканчивались ссоры и долгие разлуки.
без боя тебе сдаться, вместо слов целоваться
Они целовались до звездочек перед глазами, до тяжести внизу живота и покрасневших губ. Руками от нежности до страсти изучали вновь и вновь, перехватывая инициативу и падая на покрывало, не останавливались — тонули все глубже в друг друге, пока не отрывались, глядя в глаза влюбленно и нежно. Будто на самой сетчатке хотели сохранить человека, что значил так много в масштабах жизни. Все еще значит.
под мамины нотации смеяться, смеяться
Они убегали нырять прямо с мостков, где-то на самом краю Пристани, среди кувшинок и розовых цветов. И вглядывались в глаза друг друга, когда всплывали снова, оставаясь лишь вдвоем, наедине с этими чувствами, заполняющими с ног до головы. Наедине с этим моментом, вот так иметь возможность просто наслаждаться. Чтобы потом получать за неподобающее поведение от Мадам Юй и смеяться в цзинши, путаясь ногами в простынях, а душой в обещаниях повторить. У Вэй Ина всегда получалось отвлечь Цзян Чэна от слов, забивающих колья в сердце. Одними прикосновениями, взглядами и улыбкой. Наматывая пряди волос на пальцы, смущая словами полными откровений.
как будто мне семнадцать
Цзян Чэн вспоминает, обнимая самое дорогое, что потерял так давно и обрел вновь с розово-фиолетовым закатом. Только поднимает руку повыше, зарываясь пальцами в волосы, сглатывает ком в горле и держится на ногах за двоих. И ядро в груди отзывается тоже, гоняет светлую ци по телу в два раза оживленнее. Мешает хоть как-то думать и пресекает попытки сложить слова.
Внутри снова кипит кровь, а эмоциями заволакивает без остатка — на поясе звякает колокольчик. Все тринадцать лет хотелось получить ответы, признания невыполненных обещаний и разразиться криком, а сейчас — только чувствовать, просто на мгновение дольше вот так прижимать к груди и быть рядом. Ближе.
скажешь «не уходи», и я, конечно, останусь
Цзян Чэн снова хочет выбрать молчать и целоваться до звездочек перед глазами, снова путаться в простынях и сбегать после тренировок купаться, снова касаться-дышать-впитывать, но вместо этого отстраняется, в попытке поймать чужой взгляд и что-то сказать. Но Вэй Ин опережает все мысли, обнимает еще крепче, не отпуская, и на грани слышимости произносит:
— Прости меня…
И почва из-под ног выбивается — прославленный глава ордена, касаясь пурпурными одеждами земли, срывается на рыдания, сжимая чужие плечи.
Вэй Ин оседает с ним, теперь на расстоянии вытянутых рук смотрит, как самого близкого человека ломает и скручивает, выбивает всю боль, что скопилась за долгие годы. Слезы уже давно заволокли обзор, но капли слетают с ресниц вместе с движением — когда удается подвинуться ближе, взять родное лицо в ладони и посмотреть прямо в глаза. До пронзительного нежно и обезоруживающе.
Взглядом, предназначенным лишь одному человеку.
Вэй Ин гладит большими пальцами щеки, не просит перестать плакать, потому что сам выглядит также, только стирает влагу с кожи. Касается, доказывая сердцу, что он на пороге Пристани. Что прямо сейчас все можно решить раз и навсегда — воплотить в жизнь те обещания, сказанные в темноте комнаты и брызгах воды. Просто начать заново, получив возможность дышать. Объясниться — и быть услышанным.
Цзян Чэн сжимает чужие плечи, не вкладывая силу и не отрывая взгляда, только двигается ближе. Сокращает это расстояние, что кажется огромным спустя годы, что кажется ненужным после потерянного времени. Касается носом носа, ведет руки ближе к шее и дышит в самые губы, впитывая блики заката в чужих глазах. Дрожит, как и Вэй Ин, то ли от долгожданности, то ли от невозможности — лишь сорванным шепотом позволяет себе сказать:
— Прости…
кажется, так сбываются мои мечты
И робкое прикосновение губ к губам.