Made in China

Made in China – это как клеймо – в буквальном смысле слова. По крайней мере, именно так предпочитал думать Минсок, медленно потягивая уже сто раз опротивевший чай, отдающий приторной и терпкой горечью то ли лотоса, то ли суасепа -  хрен его знает, что там Лухан так любил. Зеленое варево, помимо всего прочего, было ненавистным Мину еще по двум причинам: оно остыло, и, вопреки всем наполненным сопливыми пиздостраданиями историям, ни одна треклятая чаинка так и не всплыла*, как бы парень не гипнотизировал уже покрывшуюся отвратительной пленкой поверхность.  В пору бы вылить эту муть с осевшим на дне чашки песком в раковину, но других напитков в доме не было – ни, наперекор всем верованиям, усыпляющего, а не бодрящего вечером, кофе, ни хоть какого-нибудь сока, ни даже, вызывающего рвотные позывы из-за непереносимости лактозы, молока. Спасибо за это все тому же ничего не подозревающему и беззаботно прихлебывающему такую же янтарно-желтую в белой чашке из-за щедро добавленного липового меда жижу Лухану, который отложенные на поход в магазин деньги дал в долг одному из своих многочисленных друзей. Из-за этого во вполне миролюбивом – да вообще пацифисте! – Минсоке просыпался алчущий и жаждущий крови на своих холеных пальчиках садист-убийца. Впрочем, тут же на смену почти уже потянувшемуся к шее ненавистного китайца рукам, пришла мысль, что теория под кодовым названием «Made in China» всего-то нашла очередной себе довод, что, собственно руки и остановило, заставив вернуть на гладкие бока чашки. На ней, кстати, была их с Ханем фотография – скромно, на свой непритязательный вкус, улыбающийся Мин, и буквально излучающий тепло, ничем не уступающее солнечному, Лу. Тем не менее, Минсок знал, что стоит только поднять чашку – и можно увидеть все то же проклятущее и уже затрахавшее мозг до состояния розовой каши «Made in China». На упаковке с чаем оно тоже было, кстати. И на Лухане оно где-то имелось – Мин был более чем уверен, хоть уже давным-давно знал наизусть это избалованное его же лаской тело. Парня в принципе раздражал Китай, как таковой – и далеко насрать на тот факт, что половина его любимых и находящийся в ежедневном обороте вещей, включая зеленый чай и собственного парня, были сделаны в прекрасной стране конфуцианских мыслителей. Ибо бесит – и точка. 
- У меня вопрос, - неожиданно задумчиво протянул Лухан, даже не отрываясь от своего – несомненно, увлекательнейшего – созерцания какого-то пятна на стене, которое Мин просил, наверное, миллион раз оттереть или заклеить, чтоб не мусолило глаза. Сам же не делал этого принципиально – чтоб заставить работать до зубного скрежета, вызываемого даже одними мыслями о подъеме с дивана, ленивого китайца. 
Мысленно напрягшись и приготовившись к чему-то на подобии: «Представь себе, что ты – площадь, поделенная на огромное количество бананов. Сколько ты бы их в себе содержал, учитывая, что исчисляют тебя в килограммах квадратных?», которое было непонятным изначально самому Ханю, Мин невнятно булькнул в чашку что-то, очевидно означающее согласие. 
- Помнишь момент из «Алисы в стране чудес», где она выпила какую-то дрянь и стала лилипутом? Представь себя на её месте и расскажи мне, как бы ты боролся с тараканами, - сказано это было таким до неприличия повседневным тоном – будто о погоде интересовались – что Мину показалось кощунством громко уронить челюсть на стол. 
Пришлось, однако, признать, что в этот раз Хань превзошел самого себя. Волей-неволей вспомнились слова Ифаня о том, что этому неоцененному гению всех веков и народов противопоказано думать дольше, чем секунда в день – неприспособленная серая жидкость может вскипеть и, ища выхода, вытечь через рот подобными прозвучавшему вопросами. Тем не менее, это было, есть и будет оставаться до дрожи в руках раздражающим стилем Лухана, который можно описать одним единственным, выражающим всю колоритность, словом – йоптвоюмать. 
- Напомни мне, пожалуйста, почему я до сих пор тебя не бросил? – то ли для себя, то ли своеобразно отвечая на поставленный вопрос, четко и внятно проговорил парень, подкрепляя свои слова – для предельной ясности, разумеется – смачным фейспалмом. 
- Вообще-то вопрос был крайне актуальным, поскольку я сейчас вижу этого паразита, гордо восседающим на крышке мусорника, словно на унитазе, - пожал плечами, имитируя ответ «ну-не-хочешь-и-не-надо» Хань, в защитном жесте поджимая под себя оголенные голени – а вдруг эта тварь бросится и начнет кусаться? Учитывая взгляд, которым смерили его глаза напротив, Лу поздравил себя с тем, что рефлекс этот был не только от таракана защитным. Сюмин же, как весенний лось, ломанувшийся к мусорнику с тапком на перевес, запоздало и с явным сожалением решил, что не фейспалмом нужно было подтверждать свои слова, а крепкой затрещиной, или лучше ударом в челюсть Лухана. Почему? Да потому что многострадальное мусорное ведро – к слову, судя по издавшему звуку, чудом оставшееся целым после удара беспощадным элементом обувного гардероба – перевернулось и явило двум присутствующим зрителям все свое содержимое, щедро рассыпая его по полу и дополняя картину под красноречивым названием «свинарник обыкновенный». Содержимое, которое Лухан еще утром должен был вынести на помойку, уходя на работу позже Мина. 
- Ты труп, - емко высказался новоявленный истребитель тараканов, мысленно вознося к небесам свою силу воли, которая чудом, подобным пришествию Христа, удержала его от пары сотен непечатных высказываний. – Даю десять минут на уборку кухни… олень недобитый. Если по твоей вине этот, явно уцелевший, пример пользы от изворотливости в жизни приведет потомство, я отрежу твою голову, напихаю в неё ядов и отдам им же на съедение. 
Явно не ожидавший от всегда тихого и спокойного Мина подобной кровожадности, Лухан лишь удивленно открыл рот, тем не менее, брезгливо поглядывая на сиротливую лежащую там, где за минуту до «мини-погрома по-сюминовски» были его ступни, кожуру банана. 
- Живо, - заметив это, подстегнул агрессор, выразительно стрельнув глазами. После чего, с грацией табуретки, лавируя между ошметками мусора, удалился в ванную, успешно сохраняя вид доведенной до бешенства невинности. В непонятно пустой голове при этом билась одна только отчаянная мысль – найти на теле придурошного китайца это проклятущее «Made in China» и, наконец, смириться с тем, что с продуктами данного производителя у него паталогическое невезение.
- Такой колючий, - признавая, что слова Мина не лишены справедливости и логики, Хань без лишних слов опустил ноги на засыпанный мусором пол, и, прыгая по чистым клочкам плитки, как по кочкам, поплелся ставить мусорное ведро на положенное место, а затем брать совок с веником. Нет, он не обиделся – Мин всегда был спокойным, но резким в высказываниях – просто в голове засело его небрежно брошенное «…почему я до сих пор тебя не бросил?», которое в последнее время зачастило с завидной, заставляющей невольно сжаться в комок нервов, регулярностью. Каждый раз оно сопровождало вытворенную Ханем непонятную хуйню – будь то вопрос, утверждение или просто мысль – ну не виноват он, что ёбаный пиздец – обычное состояние всего, что находилось у него в голове или происходило вокруг, превращая даже «просто мысль» в нечто, выходящее за пределы человеческого понимания. Может, он инопланетянин – кто знает? А, может, просто человек с по-особому заточенными мозгами – такого варианта даже Бог не отметает. Только ощущение с каждым днем все больше разрастающейся пропасти между ними с Мином отвратительно холодило участок груди, в центре которого гулко бился источник жизни и смысла жизни Лухана. 
Когда, спустя отпущенные десять минут, Мин, гордо удалившийся после душа в спальню, не пришел проверить успехи, или точнее неуспехи, Ханя на поле битвы с мусором, китаец забеспокоился. По прохождению еще такого же промежутка времени, когда все неприятно пахнущие предметы были старательно подобраны и собраны в ведро, возле которого стояло еще одно – с теплой водой и половой тряпкой, Хань почувствовал что-то, подозрительно напоминающее укол совести. Ведь это он не вынес мусор утром… Спустя еще минут пять, парень, кое-как повозив тряпкой по полу, едва ли не швырнул ведро с водой в ванную и понесся  в спальню, откуда доносился приглушенный, как в пчелином улее, гул телевизора. Из-за давешнего укола совести, у самых дверей Лухана одолел слишком необычный в своей внезапности приступ нерешительности – или страха увидеть Минсока тихо крушащим в гневе спальню Халком – хрен его знает – заставивший не зайти в комнату, а заглянуть в неё с порога. Искомый объект нашелся лежащим на разобранном диване пятой точкой ко входу и, как показалось Лу, одним выражением своей спины дающим понять, что ему не рады. Желание запихнуть совесть в куче с чувством вины поглубже в одной очень интереснее место тут же отпало, уступая мыслям о неотмытом пятне в кухне на стене и о возможном удобстве импровизированной кровати из трех-четырех стульев. Искренне и безальтернативно убеждая себя,  что идет проверить последнее, Хань как можно тише попытался удалиться на кухню… но, по законам жанра, под ноги ему подвернулся каким-то чудом оказавшийся на полу зонтик, наступив на который, парень почувствовал всю прелесть ощущений, испытуемых именно сонным водрузившимся на катящуюся колоду медведем.  Летящей походкой, как говорится. 
Грохот падающих безделушек с сорванных пытающимся удержать равновесие Ханем полок, грохот от падения самого китайца и смачное протяжное «блядь» оповестили Минсока о приближении его личного эпицентра несчастий. Парень медленно потянулся к пульту, выключил порядком надоевший своим бессмысленным галдением, но стратегически важный для прикрытия телевизор, и вышел в прихожую подозрительно спокойным на вид. Увиденная картина, вопреки тому, что должна была бы смешить, в виду достаточно комичных попыток приложившегося головой об пол Лухана подняться на ноги, вызывала только крокодильи слезы, немой вопрос «за что мне это?» и уже привычное «спокойно, made in China же». 
- Решил продемонстрировать свои отсутствующие таланты в сфере эквилибристики? – без тени намека на наёб, поинтересовался Мин, нависая над Лу, но всем своим видом выражая твердое намеренье НЕ помочь подняться. Тот, как застигнутый в процессе пережевывания картофельных листьев колорадский жук, сначала замер на секунду, затем бросил быстрый взгляд в сторону парня и закинул руки себе за голову.
- Знаешь, у нас такой ковер удобный, что я не смог удержаться и прилег немного отдохнуть на нем. Хочешь испробовать? Я могу подвинуться, - парень демонстративно двинулся немного в сторону, тут же натыкаясь на что-то, что, судя по хрусту, сломалось под его весом и сделало китайцу внеплановый сеанс иглоукалывания. 
- Поверю тебе на слово и посоветую подбирать участок поудобней, ибо, если на кухне прежний срач, тут и будешь спать, понял? – Мин убедительно покивал головой, заставляя поверить в эти слова даже самого себя. Мысль о том, что это как бы квартира Лухана посетила его намного позже, чем должна была бы, учитывая, что он ставил ультиматум, но, исходя из реально испуганного лица Ханя, в его китайскую голову эта идея даже не заглянула на огонёк. Ментально, поздравив себя с парнем-умалишенным, Минсок мученически закатил глаза и совестливо – прям как настоящая жена – поплелся на кухню проверять на вшивость своего нерадивого «мужа». По щелчку выключателя, глаза автоматически метнулись на стену – проверять многострадальное – в плане, сколько он выстрадал, прежде чем выдавил из этого оленя обещание отдраить злосчастное последствие каких-то кулинарных экспериментом хозяина квартиры – пятно, которое тихо-мирно послало его в пешее эротическое своим невозмутимым присутствием на положенном месте. Пол же, в противовес, подавал признаки более-менее чистого, с чем Мин, скрепя зубами и недобро косясь на все то же опротивевшее пятно, готов был смириться. 
- Бог с тобой, смертный, чеши в постель спать, - хмыкнув, кивнул парень, прикрывая глаза и чувствуя, что он еще пожалеет о такой своей снисходительности по отношению к одному отдельно взятому китайскому элементу. В ответ же послышался не радостный возглас и топот ног с последующим за ними хлопком двери ванной – если быть конкретным, вообще ничего не послышалось, но почувствовалось. Руки Лухана аккуратно легли на его живот, а прижавшаяся к спине грудь создала ощущение, будто Хань укутал его собственным теплом, даря без остатка и ничего не прося взамен. Такой себе односторонний обмен, вполне устраивающий китайца, но навевающий дурацкие предположения в голову Мина. 
- Слышал, что говорю? Милостиво разрешаю тебе, животное, спать сегодня на кровати… при условии, что копытами не забьешь, разумеется, - если честно, его уже давно отпустило, а после теплых, словно солнечными лучами подаренных, прикосновений вообще хотелось все простить и отпустить грешнику, как говорится – даже то несчастное пятно. Но затянувшееся молчание со стороны неких рогатых крупно его насторожило, закрались смутные сомнения, которые обязательно, по их личным законам, должны были вылиться в…
- Больно.
Верно, именно в непонятную хуйню - всенепременно из трудолюбивых в этом плане рук Ханя. Ибо, когда Лу думает – это всегда опасно для мозга тех, кто находится в радиусе ближайших пяти метров, но когда Лу думает аж два раза в день – это просто все, конец, финитэ, алес, овари. Сушите весла и вытаскивайте рыболовные снасти – надвигается шторм – мыслительный процесс Ханя по-другому не описать. Но Мин слишком устал – он за день обошел порядка тридцати фотоателье, поговорил примерно со столькими же фотографами по работе, короче говоря, так иссушил себе голову, что решать очередные проблемы с заёбистым в самом себе Ханем ему уже было просто не под силу. 
- Клешни расцепи – я спать иду, чего же и тебе желаю вместо того, чтоб придумывать проблемы на свою и без того в них щедро изваянную задницу, - сразу вспомнился и недавний погром, и его причина, и зеленый чай, и то, как же Мина в принципе бесила эта полная луханевская самоотдача, лично для него попахивающая подачками во благо какой-то эфемерной прочности их будущего. Все это искусно приправилось соусом с отвратительным названием «Made in China», что окончательно снесло все заслонки и размыло границы поведения. – Но только после душа – от тебя несет, как от помойки. 
Мин знал, что делал больнее – он намеренно беспощадно давил на самое кровоточащее, думая, что поделом этому безрогому оленю – знал, что проблема по мере запускаемости может стать, словно раковая опухоль четвертой степени, нерешаемой, а процент тепла, исходящего от, в общем-то тоже имеющего чувства Ханя, имеет свойство заметно понижаться в ответ. Знал, но все равно продолжал, довершая все демонстративным шлепком по тут же ослабевающим рукам, из которых сравнительно легко выбраться, что Минсок и сделал, неспешно направляясь в сторону спальни, по ходу дела напоминая Лухану про душ стуком костяшек о деревянную дверь. 
Не то, чтоб Хань отличался каким-то послушанием или что-то в этом роде, но резанувший уши звук проворачиваемого замка входной двери стал для Минсока чем-то из разряда совсем-совсем не ожидаемого. Хлопок двери вообще выбил из колеи, и парень, в голове прикидывая самые худшие варианты с ворами, решившими забраться в квартиру посреди ночи, выскочил в прихожую в чем, собственно собирался спать – спортивных штанах, служивших пижамными, но встретили его далеко не предполагаемые воры. Все было куда хуже – его встретила пустота квартиры, рассеивающая ночной мрак лишь слабой подсветкой, исходящей от подвесного аквариума. Кстати, на его же стекле была приклеена записка с несколькими строками, явно наспех начерканными рукой Лухана:

<i><center>«Не буду мешать отдыхать, ваше королевское высочество.
Круассан в холодильнике, кофе – я купил – в полке под сидением. Не жди утром».</center></i>

- Обиделся, - шумно выдохнул Мин, чувствуя, как все таки запущенная раковая опухоль их отношений потихоньку начала показывать первые признаки активного проявления. И эта забота, которую даже в такой ситуации пытался проявлять Хань, наверняка снова думая о каких-то гарантиях их совместного будущего, не грела, а злила – куда больше, чем то, что его парень посреди ночи собрался и свалил в непонятном направлении, собственно, по его же – Миновой – вине. Замкнутый круг прям… впрочем, как из него можно было выбраться? Верно, действуя по принципу Лухана, только жестче – натворить хуйни и ею беспощадно разорвать этот круг, выводя ситуацию в русло, подсказываемое собственным эго. Что-что, а это Минсок делать умел – парень сорвал ярко-салатовый стикер со стекла, скомкал его и выбросил в стоящий у компьютерного стола мусорник. Круассан он тоже утром решил оставить нетронутым, а вот кофе – завезенный в кои-то веки не из Китая, а из Вьетнама – вылакать до последней капли. Короткое же «не жди утром» было силой затолкано куда-то на задворки сознания, откуда оно то и дело, без согласия Мина, выглядывало и кусало, разливаясь щемящим холодком где-то в районе солнечного сплетения. 
***
Сказать, что по возвращению с работы, Мин впал в ступор – не то, что ничего не сказать – это все равно, что лично удостовериться в существовании Санта Клауса и держать это в секрете, обманув весь мир. Зайдя в прихожую, Минсок не наступил на привычный рукав повешенной на ручке шкафа куртки, не чертыхнулся, больно ударившись ногой о стоящую у входа сумку Лухана, в которой тот явно носил кирпичи… он просто свободно прошел в буквально кричащую о том, что в ней протерли пыль со всех поверхностей прихожую, наблюдая под ногами отмытый аквачисткой и – о Господи! – оказывается, белый, а не темно-пепельный с оттенком в грязь, ковер. Пытливый взгляд пополз вверх, наблюдая на тумбочке неправильно аккуратно для квартиры Лухана выставленные одеколоны, рядом с коими лежали карандаш для век китайца и их с Мином общая расческа – ничего лишнего или, как обычно, чего попало. Еще и звуки, исходящие из глубин квартиры были какими-то до смущения непривычными – не гул телевизора и треск подгорающих на сковороде яиц, а странное шуршание, напоминающее наждачку, проезжающуюся по кафелю. Пройдя на кухню и увидев Лухана, оттирающего со стены пятно, над которым прозвучал не один мат, Минсок впервые задумался, не подменили ли инопланетяне его парня. 
- Что ты делаешь?
- Выцарапываю на мебели тысячу и одно учение Конфуция, - невозмутимости в голосе Ханя позавидовала бы колода. 
- И как успехи? 
- На пятисотом застрял – кухонная мебель не подходит для писаний великого мудреца.
- Плохому писарю копыта мешают, - фыркнул Мин, понимая, что с сарказмом справляется плохо.
Лухан же промолчал, продолжая упрямо тереть скребущей стороной мочалки. Он понимал, что продолжив отвечать во все той же веселой манере, даст повод Мину думать, что все в порядке и инцидент прошлой ночи канул в небытие по сроку давности. 
- Я пойду… переоденусь, - не ожидав от Лухана резкой игры в молчанку, Мин несколько растерялся и решил как можно скорее ретироваться. 
Но Хань по-прежнему продолжал молчать, даже не кивнув в ответ, от чего Мину внезапно захотелось повторить давешний погром – желательно, при участии Лу, как предмета, об голову которого будет разбито все, что можно разбить в их квартире.  В их гребанной, заполненной до краев – как стакан пива – пузырящейся так открыто и феерично – в которой никто не хочет уступать – заебистостью обоих, и бардаком. Правда, Минсок относил себя к рационально мыслящим людям, коим присущи хладнокровие и расчетливость больше, чем человеческие чувства, но это не помешало признать, что так рьяно лепимая маска равнодушия дала трещину – ему не нравился такой Хань, в какую бы из сторон тот не изменился. Вот все в нем, вроде, как обычно – такой же ублюдок со слегка раскосыми глазами, отвратительным характером обнаглевшего пиздюка, и руками из жопы, а глянешь с другой стороны и тошнить начинает от пропитанной расчетливостью натуры человека, который, будто партию в шахматы, продумывает все ходы с самого начала игры, мысленно уже поставив шах и мат королю. И у Минсока сложилось стойкое впечатление, что мат ему уже поставлен – сам он только об этом еще не знает. 
- Неужели мои молитвы были услышаны и это пятно наконец исчезнет? – будничным тоном поинтересовался Мин, наливая себе чай – да-да, все тот же проклятущий зеленый с непонятной горчащей хренью – тем самым подчеркивая повседневность ситуации.
- Смотря какое ты имеешь в виду, - и ни намека на подъеб – это как раз напрягло больше всего. 
- Ты успел поставить еще какое-то? – ответом стало лишь неопределенное пожимание плечами. 
Секунды тянулись невыносимо долго – словно густой молочный кисель, славно снабженный крахмалом – пока Мин наконец не понял, что еще немного и ошпарит пальцы кипятком из чайника. Мысленно поздравив себя-любимого с пиздецом, образовавшимся в его жизни так же внезапно, каким было и появление в ней же Лухана – а если быть совсем точным, то как раз одновременно – Минсок отставил предмет кухонной атрибутики на положенное место, не потрудившись даже протереть за собой стол. Пускай китаец убирает – часть самой трудолюбивой нации, как-никак. 
- Надо же, это, оказывается, рисовый пудинг, - задумчиво проговорил Хань сам себе. Мин, в целях сбережения психики, не захотел смотреть или уточнять каким образом был сделан сей, несомненно, важный, вывод, да и как пятно от пудинга там очутилось, но перетряхнуло его основательно. Еще бы – субстанция, мало того, что подпадала под категорию «made in China», так еще и, по мнению корейца, являлась редкой гадостью, чисто формально называясь сладостью. Жест же не остался безнаказанным кармой – пальцы Мина таки окатило кипятком, но парень, мужественно сдерживая мат, лишь зашипел. На долю секунды ему даже показалось, что Лу дернулся было к нему, но в следующий миг стало понятно, что парень лишь бросил орудие труда, именуемое тряпкой, в раковину, очевидно, закончив с оттирательством. Минсок же, осквернословив почему-то именно лухановскую родню вплоть до десятого колена, тем самым пытаясь отвлечь себя от пульсирующей жгучей боли, с провоцирующим мурашек в страхе пробежаться по спине Ханя стуком поставил чашку на стол. Лухан затылком ощутил настроение Мина на скандал, которого, впрочем, после минутного изображения Лу бурной деятельности по отслеживанию на стене остатков злосчастного пудинга, не последовало. 
Китаец аккуратно повернул голову на девяносто градусов, боковым зрением улавливая спокойно стоящего и что-то прижимающего к лицу Мина. Удивившись, парень повернулся полностью, чтоб рассмотреть повнимательней реального – равно перпендикулярного, успевшему в голове Ханя перевернуть всю квартиру вверх дном – Мина. Осознания увиденного накатывались на него как-то слишком уж медленного, как и понимание того, что боковое зрение капитально так подвело: Минсок стоял, да только не спокойно – его буквально трясло, а по глазам было довольно сложно определить от чего сильнее – от боли в пальцах, которые он прижимал к губам во вполне себе детском жесте поранившегося сорванца, или же от злости, которая едва ли не осязаемыми волнами исходила от парня, как от взъерошенного, но готового убивать маньяка. Эта картина пробудила в Лухане на столько материнские чувства и порывы, что ему тут же захотелось дать себе по морде теми гирьками, которые <i>его Мин</i> прятал под кроватью, иногда доставая и негромко обещая себе, что когда-то с их помощью накачает себе бицепсы. Но в следующий миг китаец просто пошел к аптечке, выудил баллончик пантенола, вернулся и сел на стул коло своего парня, бесцеремонно отрывая его ладонь от губ и распыляя лечебную пену по уже заметно покрасневшим участкам кожи. При этом он незаметно поглаживал кончиками пальцев следы от зубов – Мин в порыве прекратить одну боль, старался переключиться на другую. 
- Блядский мазохист, - буркнул Хань первое, что ему пришло в голову на этот счет. Одним из своих достоинств китаец считал умение не скрывать собственную точку зрения, вне зависимости от того, на сколько она расходится с чьей-либо, что бывало всегда, ведь, Мин никогда не уставал напоминать, что Лу думает слишком «не так» для того, чтоб его можно было считать адекватным. 
- Нахуй иди, - от души пожелал Мин, чувствуя себя последним беспомощным существом на этой планете. 
- Лучше в задницу, - на автомате парировал Лухан, даже не задумываясь, и только спустя несколько секунд после необдуманного ляпа, голову китайца осенило осознание, но отступать было поздно. 
- Нахуй иди, - повторился потерпевший, сверкнув злобным взглядом так, будто это именно Хань нарочно полил ему пальцы кипятком, но руку не одернул. 
Самому Лу это показалось до того нелепым – он чувствовал себя воспитателем в детском саду, который мазал йодом ранки ребенку, отчетливо зная, где и при каких обстоятельствах он их заработал, но при этом, пытаясь выманить правду от самого дитя, которое, в свою очередь, упрямо молчало. Стараясь не засмеяться, китаец распылил спрей на последний воспаленный участок, еще раз осторожно провел пальцами по следам от укусов и отпустил руку Мина – при чем совершил это все так, будто ему каждый день приходится проворачивать подобные операции. 
- Печет? 
- А тебя ебет? – осведомился Минсок притворно сладким до дурноты голосом. 
- Погоди пару минут – перестанет. А мне идти пора. 
- Опять туда же, куда и прошлой ночью? – окрысятился Мин, абсолютно не отдавая себе отчет в том, как вопрос может быть истолкован. 
- Собственно, да, - многозначительно кивнул Лухан, прежде чем скрыться в полумраке гостиной. 
- Не поделишься радостью, кто же этот несчастный, которому досталось твое блядское внимание? – Минсок был просто в бешенстве от сложившейся ситуации, которая, нужно признать, играла снова не в его пользу, от чего степень адреналина в крови только повышалась. С ней за компанию увеличивалось количество дурных идей, возникающих в голове Мина и тут же озвучивающихся, благополучно минуя стадию трезвого осмысливания. – Я тебе не мешаю тут вообще? А то как-то неловко выходит – жмешься по каким-то углам, как малолетка, вместо того, чтоб опробывать со своей новой пассией все горизонтальные поверхности в собственной квартире!
Состояние Минсока успешно достигло отметки «гори все синим пламенем», которое клокотало обидой и злостью так громко, что он не услышал, как шуршание одежды в гостиной притихло. 
- Не ерунди, Мин, - тихий и спокойный голос Ханя послужил своеобразным катализатором для злости Минсока, которая искала выхода пока только в колких словах.
- Что, правда глаза режет? Так ты мне напрямую и скажи, мол, дорогуша, чеши отсюда – твой зад свободен валить на все четыре стороны, не мешай мне жизнью наслаждаться! – кулаки в сердцах стукнули по столешнице.
- Я сказал, не ерунди, - прозвучало неожиданно близко. – Ты прекрасно знаешь, что у меня никого, кроме тебя, нет.
- А к кому, позволь поинтересоваться, ты уебываешь вторую ночь подряд, а?! – Мин резко повернулся, едва не утыкаясь носом в солнечное сплетение тихо подошедшего сзади Лу. – Или я уже не имею права узнать, где мой парень шляется?
Если бы Ким Минсок был хоть чуточку менее разъяренным, более внимательным к окружающим и меньше накручивал себя по поводу всякой мелочи, он бы явно заметил, что глаза Ханя – и без того мало походящие на азиатские – внезапно стали постепенно округляться и расширяться. 
- Момент, я ослышался? – для верности тряхнув головой и вытянув руки чуть вперед в останавливающем жесте, переспросил ошалевший от нежданно прилетевшего на его душу счастья Лухан. – Повтори!
- Ничего не буду повторять! Ты все равно пропускаешь мимо ушей все, что я говорю!
- Мин, детка, успокойся, прошу тебя, - Хань попытался осторожно провести ладонью по щеке парня, пробуя отвлечь, но тот, казалось, лишь больше распалялся от этого, потому китаец решил действовать кардинально – он завел руку за голову Мина, зарылся в волосы и резко сжал руку в кулак, заставляя зашипеть и поморщиться от неожиданной боли. Он приподнял голову корейца, заставляя того смотреть себе в глаза. 
- Отпусти, черт тебя бери, придурок! – Мин с силой уперся ладонями ему в плечи, пачкая светлую куртку Лухана пантенолом. 
- Приди в себя, хороший мой. Я не смогу даже на вопросы твои ответить, пока не прекратишь истерику, - во взгляде Лу четко читались твердость намерений и абсолютно не свойственное ему холодное спокойствие. – Давай, сделай несколько глубоких вдохов. 
- Отпусти, я сказал! 
- Не отпущу, пока не возьмешь себя в руки! – резко повысил голос Хань в надежде на то, что хоть это отрезвит Мина, но практически сразу осекся, меняясь в лице. Он ненавидел решать какие-либо проблемы посредством криков поскольку считал, что это равносильно биению лбами об стену – безрезультатно то есть. Взгляд Минсока же буквально фонтанировал желанием крови, добытой в очень длительных, но сладко-садистических муках жертвы. Признаться, что ему банально больно от сжавшихся на затылке пальцев? Ну уж нет! Легкие пути – это не для Мина - он предпочитал, как акула от крови, погружаться в такую близкую душе ярость – и чем ярче боль, тем глубже погружение. В какой-то момент лицо Ханя, наблюдавшего это пришествие в мир нового маньяка, окрасилось в легкий оттенок безысходности и её осознания, а затем Мин стал приобретать поразительное сходство с захудалой золотой рыбкой в их заплывшем мулом аквариуме. Все очень просто – Лухан, повинуясь одной из гениальнейших идей своего китайского мышления, просто вылил ему на голову остывшую кипяченую воду с кувшина, стоявшего на столе. Созерцая, как потоки воды скатывались с волос на щеки, подбородок, скулы Мина, а затем стекали за шиворот или разбивались об трикотажную ткань футболки, Лу поймал себя на мысли, что сходство с рыбкой усилилось в разы, учитывая еще и то, как кореец открывал да закрывал рот, хватая воздух, дабы не поперхнуться какой-то неудачно сбежавшей в нос капелькой. 
- Ты… ты что сделал, мудак? – ошалело бегая глазами по всему Ханю, будто выискивая в нем что-то, что, несомненно, спасет его от всех бед, и заикаясь, спросил Минсок. 
- Охладил, - оторопело ответил китаец, охуевая от степени собственной схожести с  летчиками-смертниками, осознанно делающими все для того, чтоб их сбили. 
- Ну, будем считать, что у тебя получилось, - Мин, чувствуя себя мокрой кошкой, провел ладонями по лицу, стирая оставшиеся на коже крупные капли. Да уж, такой подставы он от Лухана точно не ожидал. Подобный неждан даже для луханевского мышления был чем-то диким. 
- Раз получилось, то возвращаемся к насущным вопросам, - тут же взял быка за рога Хань, в который раз сбивая с толку уже порядком пришибленного их общими перепадами настроения Минсока.  – Детка, будь любезен, нажми в своей голове кнопочку «replay» и скажи, что я не ошибся, услышав то, что услышал. 
- Тогда ты отключи в своей голове функцию «похуй, что другие не поймут» и объясни, что ты имел в виду, - фыркнул в ответ Мин, прогоняя весь их предыдущий диалог в голове и не находя искомого. 
- Ты парнем меня своим назвал, смекаешь? – тут же просиял Лухан, ставя руки на столешницу по бокам от плеч Мина. – Не «отпуском от девочек», не «просто сексом» и даже не «привычкой»…
Минсок и рад был бы начать оправдываться, что, мол, вырвалось – да и вообще, какой только бред с этим оленем в пылу ссоры не придет на ум – но осознание, что он попался в сети этой рогатой нервотрепки где-то на границе между его словами и комплектом из полных каким-то детским восторгом глаз и полуулыбки опытного ловеласа, будоражила кровь в венах, заставляя её течь вспять. Иначе как можно объяснить то, что он, считая себя вполне заурядной личностью, верил каждому слову Ханя, когда тот говорил, какой Мин восхитительный и необыкновенный? Возможно ли найти еще какое-либо объяснение тому, что этого пошлого, заезженного и просто отвратительного «детка» в исполнении Лу Мин ждал так, как дети Рождества не ждут? Собственно, из этих размышлений исходя, Минсок и решил просто промолчать – хрена лысого этот китайским тугодум дождется от него чего-то в духе признания, если не в любви, то в зависимости точно. Даже, беря в расчет тот факт, что Мина бесило все, что касалось Китая – в частности один отдельно взятый китаец. Вот она – вся мощь когнитивного диссонанса. 
- А хочешь, я напомню одну весьма интересную фразу с ночи, когда мы познакомились? – Лухан пустил в ход свой последний козырь.
- Ты о той, когда затащил меня в постель, полностью игнорируя тот факт, что я не гей вообще-то? – уточнил Мин, упрямо скрещивая руки на груди. – Валяй, только я все равно ничего не помню, так что…
- «Я никогда не назову человека, которому не доверяю, своей парой», - процитировал Лу, бегая глазами по трогательно топорщащимся подсыхающим волоскам в челке Мина. – Ничего не хочешь мне сказать?
- Нахуй иди, - от всего сердца пожелал Минсок, поднимая окрашенные раздражением лисьи глазки на Ханя. – Я не помню этого. Не помню – значит, не было. 
- Тогда не смей жаловаться, раз уж моя память – единственный сохранившийся носитель событий того вечера. 
- Я подам на тебя в суд за клевету, - серьезно предупредил Мин.
- Детский сад, - буркнул Хань, закатывая глаза и резко подаваясь вперед, накрывая губы Минсока своими и тем самым убивая сразу двух зайцев – Мин молчал и, судя по довольно жадному ответу на поцелуй, доволен – это раз, удовлетворение собственного эгоистичного желания – это два. 
- Ты меня бесишь, - признался Минсок, капризно протягивая руки к шее Лухана и как-то даже мстительно оставляя очередной след на светлой куртке от пантенола, который уже просто капал с пальцев, из пенки превратившись в жидкость. 
- Переживешь, - ответил Хань, сдвигая ладони по столешнице, пока те не наткнулись на плечи Мина и не смогли уютно на них расположиться, прижимая его к груди китайца. 
Вот казалось бы идиллия, да? Но… Лухан, конечно, многое мог понять, но вот звук принюхивания и неестественное активное копошение Минсока в его объятиях в понимании Лу абсолютно не вязалось с подобным моментом.
- Не говори мне, что ты не принял вчера душ перед уходом, - тихо простонал Мин, отталкивая ладонями Ханя подальше. 
- Эм… если честно, забыл, - искренне ответил Лухан, абсолютно не ожидая увидеть в ответ смачный фейспалм.
- Господи, этот человек когда-то станет нормальным?! – возведя глаза к потолку, рявкнул Мин, спрыгивая со стула, по ходу дела смывая в раковине с руки пантенол и раздраженно шагая в спальню. – Не смей приближаться ко мне пока не помоешься! 
«Так, успокойся, это просто made in China! Просто made in China!», - мысленно уговаривал себя Минсок, поминая все раздражающие факторы про Ханя. 
«Я не отпущу его никогда – этот парень вызывает во мне слишком трогательные чувства», - размышлял Лухан, направляюсь в душ. 
Похоже, этих двоих ничему жизнь не учит.