Он и его младший брат

Никогда в жизни Чонгук не задумывался о том, как действительно важна человеческая жизнь. Так всегда бывает, мы бежим навстречу нашей смерти со скоростью света и даже не подозреваем об этом. Мы не думает том, что наша жизнь может оборваться в любую минуту. Возможно, что человек, сидящий рядом с нами в автобусе, уже обречен, и мы видим его в первый и последний раз. А что мы делаем? Пытаемся это исправить? Бежим от этого? Нет, мы просто напросто существуем. Стараемся прожить долгую и счастливую жизнь, но для чего? В чем заключается смысл, да и есть ли он вообще? А может как раз смысл в том, что его вовсе не существует? Ответа на этот вопрос нет, и вряд ли когда-то будет.   

 Чонгук не глуп, но он как и большинство людей на нашей планете тоже не знает ответа, зато прекрасно помнит, как в один осенний вечер мерз на остановке и смотрел на рядом стоящую девчонку, которая захлебывалась в собственных слезах. Помнит слегка моросящий дождь и сильный ветер, обжигающий щеки. Помнит ее красные наушники в ушах и розовую вязаную шапку. Он хорошо помнит свои чувства в тот момент, а если быть точнее, их отсутствие. Ему было совершенно плевать на ту девушку, плевать на ее красный от холода нос и растрепанную косу, на мутные от слез глаза и порванную куртку, Чонгуку действительно было плевать на нее, но не на собственное любопытство, раздирающее его изнутри. Хотел ли он помочь? Нет. Хотел ли узнать, почему она плачет? Да. Сделал ли он что-нибудь, чтобы удовлетворить свой интерес? Ответ очевиден.  

 А что же происходит сейчас? Сейчас он задыхается и перебирает ногами так быстро, что собственные мышцы сводит настолько сильно, будто вот-вот откажут. Сейчас все сложно. Настолько сложно, что в слезах тонет уже он, а не та девчонка на проклятой остановке. 

Ты знаешь, что нужно делать.      

Но он не знает. Чонгук правда не глуп, но даже он может запутаться как в себе, так и в происходящем вокруг. Его голова идет кругом от собственных мыслей, сердце разрывается от переполнявших чувств, а легкие болят так, что хочется просто упасть. Он задыхается от слез и пустоты, которая в буквальном смысле легла на плечи всем своим весом. Это душит его. Еще немного и конец, он сломан, ему больно, за последние несколько месяцев на него навалилось слишком много, и у него совершенно нет идей, как именно он должен справиться с этим, да и как он может после произошедшего? Единственное желание — сдаться, поднять руки вверх, упасть на колени и сдаться, ему плевать, что с ним сделают. На большинство вещей он срать хотел, как и на любой конец его истории, но только не на то, на что ради него пришлось идти ему.      

Когда он стоял там, на остановке и смотрел на заплаканную девушку, он никогда и подумать не мог, что окажется в такой ситуации. Самое ужасное чувство, когда от безысходности ты готов лезть на стену и орать во всю глотку, а на деле задыхаешься и хрипишь из последних сил. Если бы они остались у Чонгука, то он бы даже посмеялся с этого абсурда. По виску скатывается капелька пота, но и ее он не замечает, Чон лишь крепче перехватывает маленькую руку и ускоряет шаг, когда за спиной гремит еще один выстрел.       

 Они бегут вперед, ведь Чонгук и плана продумать не успел, он не знает куда нужно бежать и что нужно делать. Ирония заключается в том, что он даже не из тех людей, которые принимают важные решения. Ему и не нужно было, всегда был он, чьи решения были продуманы до мельчайших подробностей.

 — Хен, я больше не могу! Я устал! Я сейчас упаду!       

И сказать честно, Чонгук тоже устал и готов упасть, им сейчас не до разговоров, поэтому он молча перехватывает руку и ускоряет шаг в два раза. Пот смешивается со слезами, тошнота подходит к горлу, но он не сбавляет скорость, а продолжает бежать, и тащить за собой еще одно тело. Он больше не слышит выстрелы, но громкие голоса гвардейцев звучат слишком оглушающе в пустом переулке. Если их поймают, то им конец, а Чонгук не может этого допустить. Только не снова. Руки все еще потряхивает от того, что произошло несколько минут назад, повторно он просто этого не переживет.     

  Однажды, мы все делаем выбор от которого так или иначе будет зависеть наше недалекое будущее. Как например: подойти к заплаканной девчонке на той самой остановке или же прибавить звук на телефоне и слушать музыку чуть громче положенного, искоса поглядывая на нее и возможно, чуть-чуть осуждая. Если все-таки предположить, что Чонгук подошел к ней, то как бы сильно изменилась его жизнь? Был бы он сейчас здесь или умер бы еще задолго до встречи с ним? Может быть, именно этот выбор предостерег бы их от настоящей опасности. Он мог быть сейчас где угодно, но оказался тут — в смертельной опасности, удирающий от гвардейцев с ребенком на руках. Выбор есть всегда и ровно десять минут назад Чонгук снова просрал все, что у него было.

 Ты же меня знаешь, мелкий, я слишком крутой, чтобы вот так умереть.     

  Когда за спиной слышится звук упавшего тела, а маленькие пальцы выскальзывают из его ладони, сердце Чонгука вновь за последние несколько минут пропускает удар. Чимин стал для него не просто маленьким другом, он стал для него семьей. Семьей, которую он вновь обрел. У них нет времени на промедление, он оборачивается и не видит ничего кроме огромных от испуга глаз. Ему хватает несколько секунд, чтобы подхватить Чимина на руки и возобновить бег уже с удвоенной силой. Чимин легкий для своего девятилетнего возраста, но у измотанного Чонгука начинает темнеть в глазах от усталости. Он хочет, чтобы все было как раньше. Что плохого в том, что он хочет вернуть время вспять? Они втроем против целого мира и ничего больше. А где он находится сейчас? На самом дне, наедине со своими страхами.      

 Чимин когда-то был в десятке самых умных учеников школы. Он всегда знал, что случилось с его родителями, и как бы брат не оправдывался перед ним, он все прекрасно понимал. Так и сейчас, смотря на слезы Чонгука, он все понимал. На самом деле, он понял это еще там, когда сидел между полок с одеждой, а брат зажимал его рот своей рукой.      

 Чонгук боится, он всегда был трусом. Он понял это еще тогда, когда стоял на той самой остановке. Он боится за себя, за Чимина, боится не справиться и не оправдать как чужих, так и своих надежд. Он много чего боится на самом деле: глубины, пауков, высоты, одиночества. Но никогда страх не ощущался так сильно, словно расплывается по всему телу, замедляя все живое начало внутри него.

 Не смотри на меня этим своим взглядом. Я должен это сделать.       

Он бы хотел тогда не смотреть, но просто не мог оторвать своих глаз от родного лица. Чонгук знал, что должно произойти и не мог, просто не мог остановиться смотреть. Ему кажется, что его карие глаза будут мерещиться теперь повсюду. Он помнит, как тонул в них, помнит, как посмотрел в них первый раз и теперь уже помнит, как посмотрел в них последний. Все-таки он действительно на дне. Без шуток, на самом что ни на есть дне.Когда-то пробежать несколько миль для Чонгука не было проблемой, сейчас же он умирает, не пробежав еще одной. Жизнь в экстремальных условиях должна была пойти ему на пользу. Чимин со своим братом стали крупнее, он же наоборот за последние месяцы приобрел только несколько новых шрамов и хронический гастрит. 

Полуразрушенная улица постепенно начала переходить в нормальное состояние. Среди груды камней начинают вырисовываться останки домов, а впереди виднеется парочка нормальных построек. Пот стекает по спине ручьем, а в глазах темнеет от усталости. Почти полное отсутствие сна даёт о себе знать. Чонгук бы упал, но не сейчас, когда впереди образовывается небольшой шанс на спасение, а за спиной уже ничего не слышно, кроме редких всхлипов Чимина. В его горле першит так, что из легких вырывается сухой кашель, а в грудной клетке так горячо, что ему кажется, будто в любую минуту он готов умереть. Ему плохо, но как ни странно он продолжает идти и тащить Чимина на себе. Груз на плечах Чонгука возрос в несколько раз, как в прямом, так и в переносном смысле. Ему тяжело, правое плечо почти онемело, вес рюкзака совместно с весом Чимина не несет в себе ничего хорошего. А с каждым вздохом боль в сердце становится все сильней, как будто пронизывает весь организм. Еще недавно болела только грудь и ноги, сейчас болит все тело, начиная с головы, заканчивая ступнями. Чувство, будто она растекается по венам, переходит от одного органа к другому по всем маленьким сосудам и венам. Неужели, та девчонка страдала также? 

Приглядишь за моим братишкой в мое отсутствие?      

 Он не хочет это вспоминать. Он закрывает глаза, вытирает рукавом слезы совместно с потом и пытается дышать ровно. Перед ним карие глаза и такая родная ослепляющая улыбка. Ему плохо, казалось бы, мы закрываем глаза на миллисекунду, но каждая такая миллисекунда заставляет Чонгука чувствовать что-то необъяснимое. Когда-то бархатный голос убаюкивал его, успокаивал. А что сейчас? В ушах стоят те самые его крики и это далеко не убаюкивающие звуки. Он больше никогда не сможет заснуть. 

Ты такой красивый, Чонгук.      

 Ему плохо. Морально плохо так, что хочется выть и лезть на стены. 

Самый красивый.      

 Если бы здесь не было Чимина, то он сейчас не искал бы убежище. Кричал. Звал бы на помощь. Сдался бы гвардейцам. Все, что угодно, но только бы не продолжал идти дальше.      

 Он пытается отдышаться, стоя напротив разбитой витрины бывшего магазина. Дверей и окон нет, как и половины крыши, стены на месте, им этого хватит, чтобы перевести дыхание. Чонгук в последний раз осматривает улицу, и полностью убедившись в отсутствии гвардейцев, заходит, сбрасывает Чимина, ставит его на ноги и следом за ним сбрасывает рюкзак.      

 Младший падает на пол и начинает кашлять. У Чонгука в голове пустота и звон в ушах, он смотрит на человека перед собой и видит только его. Того, кого он не уберег. Того, кого он любил. Осознание произошедшего подкрадывается незаметно. Что он будет делать? Куда он должен идти? Как он будет выживать и как не дать умереть Чимину? Звон в ушах нарастает, а перед глазами все плывет, он не видит ни Чимина ни то, что его окружает, совершенно ничего. Он идет. Куда? Не знает. Ему тяжело. Он ставит перед собой руку и нащупывает стену, облокачивается на нее и съезжает вниз. Чонгук ничтожен, он бросил его там умирать. Надо было удержать, отсидеться всем вместе и все закончилось бы хорошо. Можно было придумать миллион идей, но Чонгук как обычно струсил и поддался эмоциям. 

— Что нам делать, хен? — он не знает. — Он же вернется, правда?       

Он не знает. Чонгук не тот человек, который отвечает на вопросы, он любит их задавать. Единственное, что останавливает его от рыданий это Чимин, который стоит перед ним весь красный и запыхавшийся, в штанах с дыркой на коленке, утирающий нос рукавом когда-то светло-зеленой куртки. Он сильный. Не Чонгук. У Чонгука колени трясутся, он боится. Боится не гвардейцев, боится потерять последнее, что у него осталось. Он поднимает взгляд и встречается с карими глазами. Карие глаза. Чонгук не сможет. Он и не выдерживает, перед ним все расплывается, чувствует, как горячие слезы начинают бежать по его лицу. Он размазывает их по лицу, смешивая с потом и пылью. — Я все просрал, Чимин, — еле слышно произносит Чонгук, хриплым от бега голосом.

 Пообещай мне, что вы выберетесь живыми.      

 Как он может это пообещать? Он сидит и ревет перед девятилетним ребенком. Возможно, гвардейцы уже поймали след и бегут, чтобы убить их, но он не может найти силы, чтобы хотя бы встать. Он был сильным, Чимин был сильным, Чонгук слабак. Всегда им был. Он струсил там, на остановке, струсил в проклятом торговом центре перед солдатами, даже сейчас он сидит и его трясет от гребанного страха.      

 Ему стыдно перед Чимином за свои рыдания, ему стыдно перед ним за себя и свою беспомощность. А перед глазами стоит тот осенний вечер и девушка в розовой шапке. Было ли ей так же стыдно?      

 Чонгук смотрит на Чимина, тот тоже плачет, но смотрит прямо на него. Не прячется, не убегает. Смотрит и не скрывает своих своих слез.     

  Он должен спасти его, не ради обещания и не ради него. Чимин его семья, он не даст ему умереть. И осознание подкрадывается незаметно, туман от истерики исчезает, но звон в ушах уходить не собирается. У него действительно перехватывает дыхание от понимания. Понимания того, что он здесь старший, на нем вся ответственность за жизнь человека, который стоит перед ним и задыхается.

 — Все будет хорошо, — говорит Чимин немного севшим голосом. — Он мой брат, я знаю, что он сможет сбежать, он сильный, — не он сейчас должен успокаивать Чонгука, далеко не он. 

— Я знаю, — он сильный, и он не врет Чимину, истерика утихает и на ее смену приходит надежда. Надежда на их спасение. Как глупо это звучит, но это действительно, последнее, что у них осталось, кроме друг друга.

 — Он хорошо дерется, помнишь, как он побил тебя? — Чон улыбается, поддаваясь эмоциям, — А еще он хорошо стреляет. Он умный. Я верю в него, — так что мешает поверить Чонгуку?      

 С выдохом боль, которая находилась в легких испаряется, дыхание выравнивается, и ему приходится встать, скрипя зубами от дискомфорта в ногах. Чонгук устал, сил хватит едва дойти до нового убежища. Он сглатывает ком в горле, и тошнота уходит. Чон достает бутылку воды из рюкзака и дает ее Чимину, тот жадно выпивает почти треть бутылки и отдает ее обратно. Когда вода поступает уже в его организм, мозг наконец может нормально думать и оценить их обстановку. Он промачивает рукав своей толстовки и вытирает сначала лицо Чимина потом свое. Первого немного потряхивает то ли от сильной усталости, то ли от осознания пережитого. Чонгук знает, что если они останутся тут больше положенного, то рано или поздно их найдут, поэтому скоро им снова придется бежать.

   Он смотрит на Чимина, на его слезы, на прерывистое дыхание. Смотрит, как тот заламывает себе пальцы, как пялится в одну точку и слегка дрожит. Именно в этот момент Чонгук понимает, как он на самом ничтожен. Его пустая истерика не имеет смысла быть, Чимин только что возможно лишился брата, а он распустил свои сопли.

 — Посмотри на меня, Чимин, — ему больно видеть это. — Эй, ребенок, — Чонгук подходит и садится прямо перед ним.       

Первые секунды младший сидит неподвижно, но бувально в следующий миг Чимин бросается к нему на шею и заходится тяжелым грудным кашлем. Чону больно, физически больно, но он молчит, сжимает крепче зубы и молчит, потому что не имеет права. Не ему сейчас говорить о боли. 

Смотри.

 — Я даже ничего не сказал ему на последок. Мы вернулись в город из-за меня. Это моя вина, что его забрали.

 — Ты же знаешь, что это не так.

 — Если бы я не заболел, мы бы не вернулись в город.

 — Твоя болезнь, Чимин-и, тут не причем, еще немного и мы бы начали голодать, так что тут нет ничей вины, — Чимин молчит, долго молчит, только по прерывистому дыханию Чонгук понимает, что тот начинает успокаиваться. 

Смотри на меня, Чонгук.

 — Мы должны идти, ребенок.

 — Мы можем переночевать здесь? 

— Ты же сам прекрасно знаешь ответ. 

Тебе так повезло со мной, малявка.

 — Да, ладно, тогда можем мы так посидидеть еще немного?      

 Небольшой отдых им действительно не повредит, поэтому Чонгук кивает и снова погружается в свои мысли. Ему тяжело. Кожу на лице немного стягивает от недавних рыданий и обильного ветра на улице, в глаза будто песка насыпали, скорее всего он выглядит сейчас просто ужасно. Он бы сейчас, скорее всего уже смеялся над ним. Сказал бы что-нибудь глупое, заставляя Чонгука злиться, а Чимина кататься по полу от смеха. 

Когда-нибудь мы будем рассказывать о моих подвигах нашим детям.      

 Реальность сурова, и единственный выход для них — это двигаться вперёд. Туда, где он найдёт их или же они найдут его. 

Иногда ты такой трусишка, Чонгук-и.        

Спустя несколько минут Чимин тяжело вздыхает, собирается с силами и поднимает голову. Чонгук улыбается ему, чтобы хоть как-нибудь прибавить силы младшему. Оба понимают все без слов — нужно двигаться дальше, не оборачиваясь назад.       

Чонгук тяжело вздыхает двигается вновь ближе к младшему, заправляет черную футболку в штаны, подтягивает их чуть выше и поправляет куртку. Шапка Чимина осталась в толстовке его брата, поэтому Чон достает свою и надевает ему прям на уши, сверху натягивает капюшон и снова смотрит ему в глаза.

 — Мы справимся, — он не знает кому это было адресовано, возможно, что самому себе. Уверенность словам придает ответная улыбка, на что Чонгук облегченно вздыхает и встает, облокотившись на свои колени. 

Ты должен знать, что ты самый сильный человек, которого я когда-либо встречал.      

 Под ногами хрустит стекло, скорее всего остатки бывших окон или же чего-то другого, Чонгуку плевать на самом деле, он подходит к дверному проему и смотрит. Смотрит на пустые безлюдные улицы, смотрит на груды камней, на пару сломанных машин, на серое небо. Он не помнит, когда последний раз видел белые облака. Странное чувство, ты живешь и не задумываешься о вещах, которые являются для тебя обыденностью, но как только у тебя это отнимают, ты начинаешь ценить это. Какой абсурд.       

Позади вновь слышится хруст стекла, а потом его ладонь обхватывают маленькие пальцы. Чонгук не пугается, но дергается, поворачивает голову в сторону Чимина и смотрит в глаза напротив. Тот снова заходится небольшим кашлем, а успокоившись, обреченно вздыхает, отворачивается и смотрит вперед.

 — Готов? Я люблю тебя, Чонгук.       

В ответ Чимин лишь кивает и дергает его за рукав. Чонгук перехватывает маленькую ладонь удобней, и они возобновляют шаг. Они идут вдвоем по пустынной улице, по пути им не встретился ни один гвардеец.

 — Я тоже люблю тебя, Тэхен.— шепчет еле слышно Чонгук в пустоту.