Одни рвутся в него через уши. Вливаются звонким шумным потоком бессвязных фраз, нарочито выстроенных ради протяжности и, кажется, глупости. Эти звуки выходят откровенно похабными, неумелыми и до боли на щеках смешными. Другие заползают в его чёрные зрачки яркой революцией красок и открытой нежной кожей. Заполняют глаза хороводом безвкусных ядовитых цветов и яркой губной помадой, которая так и рвётся оставить след на нём. Третьи заполняют лёгкие тяжёлым ароматом цветов. Пропитывают и свою, и его кожу отвратительно мощным запахом нарочитой привлекательности. Чтобы почувствовал. Чтобы обернулся. Он задерживает дыхание, чтобы яд не отравлял его изнутри, отводит глаза, чтобы не было так больно от откровенных призывов, и обрывает лишние звуки новыми заданиями.
Она подбирается к нему, точно зверёк, и он даже не сразу замечает это. Сначала она заполняет черепную коробку, вытесняя параграфы и темы уроков, оставляя тухленький уголёк интереса. Впитывается в глазное яблоко тёмной зеленью своих глаз — ему запоздало припоминается рассказ о детях почти утонувших в болоте — и чёрными хмурыми бровями. Крадётся в ушную раковину тихим неуверенным голосом и простыми словами. Такими обычно говорят люди. И влетает в лёгкие тихим ароматом незнакомой зелени и свежести только постиранных вещей. Она сливается с этой осенью, с этой деревенькой и с зелёной шелушащейся краской в коридорах школы.
Однажды, когда холодная ночь осторожно спускается на землю, печь весело потрескивает, обещая долгожданное тепло, а чайник на плите шипит, он со двора замечает её, переминающуюся у его двери с рюкзаком за спиной. Она сжимает и перебирает пальцами выглядывающий из-под чёрной тонкой куртки толстый вязаный свитер тёмного зелёного цвета и лепечет о помощи с предметом — всё никак не может понять новые темы.
И она проникает дальше — в его дом. Шагает шерстяными носками по деревянному полу, садится на обшарпанный стул и выкладывает на глупую клеёнку кухонного стола тетради, линейку и ластик. Суёт карандаш в растрёпанные тёмные, почти чёрные, словно раскрашенные гуашью, волосы, ручку вертит в руках и неуверенно тычет пальцем в учебник с самой первой темой.
Лампочка, вкрученная на кухне в начале месяца, жёлтым светом согревает пространство тихого дома, мягко ложится на немного угловатые плечи и аккуратные руки, выводящие на полях тетради очередные заметки-правила.
Она приходит снова, неловко выуживает из кармана карамельки, и он наливает ей в стакан чай без молока, наблюдая за тем, как она осторожно держит его через рукава кофты, еле слышно дует на него, смаргивает от кипятка слёзы и хлюпает покрасневшим носом, отставляя чай и выуживая из косы карандаш, осторожно выводя очередной график.
Краснеющие ягоды на редких голых кустах рябины притягивают взгляд. Руки чешутся сорвать горькие ягоды и засыпать в рот полную горсть, чтобы потом кривиться, хмуриться и всё же тянуть губы в улыбке, раскусывая привлекающую горечь. Ему кажется, что так делают все, кроме него. Даже она, проходя мимо куста, не удерживается и срывает пару ягод, облизывая губы. Сверкает тёмными малахитами глаз и попутно срывает несколько ягод дички, растущей недалеко от тропинки, разделяющейся и уходящей в разные стороны деревеньки.
Ему не спится — такое бывает, и он бродит по дому бледным призраком, листая на телефоне фотографии со школьного мероприятия. Он чувствует себя липкой лентой, на которую цепляются жужжащие мухи, или рисунком, безжалостно раскрашенным дитём акварелью поверх чёрно-белого эскиза, или открытым окном, впитывающим все зудящие внутренности запахи. А она кажется одиноким деревцем, камышом или странной зелёной мышью — когда-то у него была такая мягкая игрушка. И ему очень нравилось смотреть в её умные глазки.
Она зажмуривается, собирает морщинки на носу и весело смеётся, прикрывая ладошкой рот. Смех разливается, рассыпается в его черепной коробке, тщательно упаковывается в зелёный ящик и убирается на одну из полок воспоминаний, тоже зелёную. Он торжественно ставит на ёрзающую клеёнку ноутбук, желая доказать, что этот способ решения самый удобный, а потом обнаруживает их, пересматривающих мультики про каркающую ворону и говорящую рыбу. У неё по локоть закатаны рукава кофты, а руки вертят в руках посеревший ластик. Звёзды, огоньками загорающиеся за окном, напоминают о времени, но он на них не смотрит, с усилием переводя взгляд на экран ноутбука.
Они рвутся в его дом, ноготками выстукивая по тонком стеклу окошка, неизбежно пачкая в грязи новенькие туфельки и окликивая только профессией. Он хмурится, говорит что-то типично наставительное и закрывает двери перед самым носом, позже тихо отпирая задний ход. Она мышкой вбегает во двор, стряхивая с шапки нацепившийся сор и последние жёлтые листья. Раскрасневшееся лицо впитывается в глазную сетчатку, отпечатывается новой паутинкой нервов в мозгу и встречается осторожной улыбкой и руками, мягко убирающими сухие веточки из капюшона.
Она делает глоток из зелёной кружки, но тут же возвращает её на стол. Лезет куда-то в рюкзак, утопая в безразмерном мешке обоими руками, и вытаскивает шоколадку с орешками, благодаря за помощь в учёбе. Лампочка гаснет, когда он машет головой. Она тихо ойкает, поднимает ноги на стул и замирает. Всполохи огня из печки пятнами выхватывают фигуры в тёмной комнате. Он щёлкает выключателем, чешет затылок, ищет в столе свечу, которую заметил когда-то почти давно, и зажигает, выуживая коробок спичек из какого-то кармана на своей одежде. Виновато смотрит на неё, хмурится, что-то ворчит, она осторожно осматривается, машет головой, извиняется и ветром покидает дом, оставляя недопитый чай.
Он замирает, сдерживает дыхание и смотрит на танцующий огонёк свечки, на тени. Её зелень прорастает в нём вглубь, разрастается в голове ветвями, рассыпается в глазах листьями, наполняет воздух свежестью и из сердца лезет маленькими почками. И её уже поздно вытравлять из организма, заливать ядом или выкорчёвывать инструментами, да и разве можно сделать это с таким садом. Его любимая плюшевая мышь тоже однажды вот так исчезла — мать говорит о сбежавшем зверьке, а он знает, что она просто надоела ей своим видом, где внутренности смешались с наружностью. Он выкручивает сгоревшую лампочку, и она напоминает ему о времени — о разнице, о рамках, о культуре, о воспитании и о многом другом, что вдруг грозится тяжёлыми валунами обрушится на нежную зелень в нём. Он выбрасывает лампочку, возвращается на кухню и долго смотрит на одинокие — без рук, держащих их, — кружки.
А через пятнадцать минут она вновь стучит в дверь, неловко улыбаясь и протягивая ему лампочку. Только тут он соображает об оставленном рюкзаке и отступает назад, распуская зелёные побеги в незаметно подобравшейся зиме.