покоритель зари

Последним, что видит Ренгоку, становятся глаза Танджиро.
В них сверкает алое пламя, гнев на Аказу, и Ренгоку ненароком вспоминает книги отца, в которых точно так же описывался взгляд первого охотника с дыханием, того, кто в шутку был обозван там Покорителем Зари. Якобы у него были такие же алые глаза, яркие, подобно раскаленным углям. Страшный взгляд. Зрение мутнеет, но Ренгоку успевает подумать, что на месте Аказы он бы точно начал бояться этого взгляда. 
Затем Ренгоку медленно закрывает глаза.
Ему совсем не хочется умирать, но выбора нет. Смерть приходит за всеми, и сегодня настанет его. Зато не бесполезная — он успел спасти всех на поезде, а потому можно не беспокоиться. Все остальное завершит Танджиро. 
Открывает он их в абсолютно другом месте — в саду глицинии — и думает, что, стало быть, уже умер. Ему немного жалко умирать, ведь он стольких еще не спас, не убил Музана, даже не отомстил Аказе, но ушедшего не воротишь, горевать о невозможном глупо — а потому Ренгоку поднимает голову и осматривает место вокруг себя куда внимательней, после чего поднимается на ноги. Раны в животе нет, как и глаза все на месте, а потому он волен рассмотреть окружение.
Над головой — лишь темная ночь, где на черном небосводе ярко горят звезды, а вокруг — сияющая мягким фиалковым светом глициния. Словно по-настоящему светящаяся. Запах напоминает Ренгоку об Убуяшики, и сердце наполняется теплом.
Ну, он хотя бы спас людей. Всех их. Никто не погиб. Ради такого можно и отправиться на ту сторону Сандзу, реки мертвых. 
Но лишь спустя несколько мгновений Ренгоку замечает, что он не один. Едва-едва успевает заметить белое хаори, мелькнувшее среди цветов, после чего видит за деревом совсем еще ребенка — мальчишку в лисьей маске с волосами цвета персика. У маски страшный пронзительный взгляд и шрам на щеке, но Ренгоку мгновенно понимает, что это кто-то из охотников.
Когда-то давно, когда он только стал Столпом, он встречал охотника с такой маской. Тогда тот еще не достиг никаких высот, а маску хранил как память о погибшем друге. Им был, конечно же, Томиока. Но потом маска исчезла, грустный мальчик превратился в отрешенного взрослого.
Все охотники менялись после потери близких. Томиока, Шинобу...
Список можно было продолжать бесконечно.
Мальчишка смотрит на него внимательно, тихо, как настоящая лисица, и Ренгоку начинает улыбается. Он протягивает ему руку, после чего громогласно объявляет:
— Я Ренгоку Кеджиро! Столп Пламени... — он запинается. — Бывший.
— Сабито.
Выйдя из-за дерева, мальчишка в лисьей маске наконец подходит к нему. Ростом он чуть выше плеча Ренгоку, униформы охотников у него нет, отчего тот думает, что это, наверное, кто-то погибший на Отборе. Жестокий экзамен был так необходим, но Сабито не выглядит слабым — и это почти настораживает Ренгоку, прежде чем он начинает смеяться.
Он и сам не знает, отчего. Ему просто ужасно смешно — так, что живот начинает болеть, словно там все еще страшная сквозная рана. Сабито не вторит ему, но терпеливо ждет, прежде чем тот закончит, и, даже когда Ренгоку отпускает, все еще не произносит ни слова. Молчит, выжидает, а Ренгоку все еще смешно — правда теперь он не смеется. 
Но Ренгоку взрослый. Ренгоку успел прожить такую жизнь, чтобы оглянуться на нее и сказать, что все это не было зря. А пацан рядом с ним едва ли повидал мир, совсем еще юный. Ренгоку видит потенциал в мальчишке, глаз уже наметан, но только вот они оба мертвы.
И потенциал этот никак не поможет господину Убуяшики. И жизни пацан больше не увидит.
От этого становится только печально. 
— Прости, — задыхаясь, говорит Ренгоку. — Я всегда встречал трудности лицом к лицу, только вот сплоховал сейчас.
Голос у Сабито неожиданно мягкий, теплый — словно у старого друга. Ренгоку вдруг чудится, что если бы он был жив, то, наверное, они были бы ровесниками или близки к этому. 
Может, он был бы даже Столпом. 
— Ты спас всех. Ты сделал все отлично.
— Я обещал учить Танджиро, да только вот мертвый учитель — плохой учитель, — качает головой Ренгоку.
Он и сам не знает, о каком Танце тот говорил, что это такое. Но воспоминания о давно изученных трудах отчего-то подсказывают ему, что это оно. Давно утраченное, считавшееся забытым...
Оригинальное дыхание. Дыхание Солнца. 
— Ты преподал замечательный урок.
Сабито медленно снимает маску, и на вид ему еще меньше, чем давал Ренгоку — совсем юный. 
Он медленно садится на траву и стучит ладонью рядом, приглашая и собеседника — и вместе они смотрят на далекие звезды, реку Млечного Пути. Все они яркие, одинокие в черном океане, и в них Ренгоку видит охотников, погрязших в смертях и убийствах демонов. 
Не всегда они успевали спасти всех. Часто приходилось жертвовать. Это удручало.
— Ты хорошо справился, — говорит вдруг Сабито.
Он не отводит взгляда от звезд, и в глазах его, светлых, почти цвета глицинии, отражается их свет. Крепче сжимая маску в руках, он сужает глаза, после чего произносит скрипучим голосом:
— Спас всех. Убил Низшую Луну. Еще и дал понять Высшей, что не стоит иметь с тобой дела. А я так не сумел.
Ренгоку широко улыбается, глядя на него, после чего ровно спрашивает:
— Отчего же ты так думаешь?
Нет нужды в громогласной манере разговора. Сейчас они вдвоем, вокруг — никого, лишь глициния. В мире мертвых течение времени не имеет значения, а потому они могут говорить спокойно столько, сколько захотят. И не важно, что произойдет.
Это будет уже вне их контроля. Лишь под силу живым. 
Сабито медленно качает головой.
— Я умер на Отборе. Меня разорвал демон, который прожил около сорока лет. Это было... почти десять лет назад.
Так давно, думает Ренгоку. 
Они бы и правда были ровесниками сейчас. И Сабито говорит, как взрослый, не как ребенок.
Впрочем, охотники лишаются детства. 
— Я тоже спас всех. Никто, кроме меня, не погиб в том году. Но я допустил большую ошибку. Ту, которую не сделал ты. 
— Чужие жизни — это уже значительное достижение, — мягко говорит Ренгоку. — Вряд ли ошибка так важна.
— Нет. Она...
Но Ренгоку понимает, о чем говорит Сабито. 
Чужие смерти — тоже урок. Дураки учатся на своих ошибках, и можно было говорить, что почти все охотники таковы. Смерти закаляли, делали злее, давали силу. Ренгоку не любил злиться, но в бою с Аказой ярость все же опьянила его. Ярость за то, что тот так подло атаковал Танджиро, за слова, за предложение стать демоном. Лицо Ренгоку тогда все еще озаряла улыбка, но он был зол.
Но перед смертью он успел сказать Танджиро и его друзьям самое важное.
Наставить их на истинный путь. На это надеялся Ренгоку. 
А Сабито сказать не успел.
— Я был плохим учеником, — маска в его руках трещит от того, как сильно Сабито ее сжимает. — Я не усвоил урок, и мой клинок сломался во время боя. Смерть была хорошим наказанием за то, что я был горд. Но только я не успел сказать об этом другу.
Ренгоку закрывает глаза, и они с Сабито молчат некоторое время.
Звезды над головой сверкают ярче, Ренгоку не видит их, но чувствует. В мире мертвых все иначе.
— Он винит себя в том, что я его спас. Что он не достоин. Что лучше бы я выжил, а не он...
— Танджиро будет винить себя тоже, — качает головой Ренгоку.
Наверняка. 
Но потом точно-точно усвоит урок. Некоторые жертвуют собой, чтобы жили другие. Таков был закон мироздания. И чтобы Танджиро спас сестру и убил Музана, Ренгоку надо было умереть.
... может, ему уже не о чем жалеть.
— Танджиро...
Сабито тянет его имя, после чего поджимает губы.
— Да. Он хороший ученик. Единственный, кто смог убить того демона.
— Кто твой друг, о котором ты говоришь?
Сомнительно, что Ренгоку его знает, но когда Сабито произносит имя — Томиока — он вновь начинает смеяться. Но не горько, как в прошлый раз, ему по-настоящему смешно — потому что Томиока, этот глупый Томиока, отчужденный и неродной среди Столпов, на самом деле нес глубоко в душе такое страшное заблуждение. Томиока — Столп, едва ли не один из сильнейших, и Ренгоку смешнее от этого еще больше. 
Значит, тем, по кому горевал Томиока, был именно Сабито?
Люди так любят обманывать себя и принижать...
Но Танджиро ждет это тоже.
Впрочем...
— Я думаю, у него все будет хорошо! — с улыбкой говорит Ренгоку и довольно щурится.
Когда Сабито смотрит на него недоуменно, он откидывается на спину и запрокидывает голову к ночному небу, к звездам. Там, вдали, мелькает самая яркая из них, и в ней Ренгоку видит пламя Танджиро и Незуко.
— Он так рвался защитить жизнь Танджиро и его сестрицы! Даже взбесился, хотя такого раньше не делал! А Танджиро наверняка питает к нему теплые чувства, если тот не убил Незуко! — хмыкает он. — Думаю, он вытащит дурака Томиоку из пучины самообмана. Любого вытащит.
Таджиро стал поворотной точкой в долгой эпохе существования охотников. Мальчик, который был способен танцевать, словно владел Дыханием Солнца. Мальчик, чья сестра стала демоном, так и не вкусившим человеческой плоти.
Ренгоку чудится, что Танджиро на все способен. И даже убить Музана, как он глупо обещал Убуяшики в день собрания Столпов. 
— Да, это он может.
Сабито сдается и тяжело вздыхает. Потом улыбается. 
Он тоже поднимает голову к звездам, и вместе они долго-долго смотрят на них, не говоря. Ночь течет размеренной рекой, и Ренгоку думает о том, чем же сейчас занимаются три юных охотника. Наверняка льют горькие слезы, пока Шинобу лечит их раны. Но потом раны затянутся, слезы высохнут, а опыт останется. 
Воспоминания... 
Танджиро знал Сабито, знал Ренгоку — и их поступки послужат ему хорошим уроком.
— Расскажи мне про Гию, — вдруг просит Сабито.
И Ренгоку начинает говорить, бодро  и громко. 
Они сидят вдвоем в лесу глицинии до самого утра, говорят долго, до тех пор, пока над горизонтом не начинает восходить Солнце. Яркое, ослепляющее — такое же, как и Танджиро.
Как его клинок.