Вино из одуванчиков

Стрелка настенных часов лениво перевалила за полночь. 

Дилюк, лишь проследив за ней взглядом, коротко вздохнул и вернулся к монотонному протиранию бокалов. 

В воздухе стоял привычный запах хорошей выпивки и горячих закусок. За дальними столиками слышалась негромкая болтовня, стук посуды о деревянные столы. В приглушённом свете ламп, теперь, когда солнечные лучи больше не пробивались сквозь решетчатые окна, таверна приобретала почти сонную атмосферу. 

Сегодня ночью в «Доле ангелов» было не слишком людно. То ли сказывалась общая загруженность будней, то ли весь народ Мондштадта устроил спиртному внезапную забастовку. Кто знает. И всё же, несмотря на то, что второе едва ли случилось бы в обозримом будущем, посетителей в таверне было по-прежнему ничтожно мало. 

Вот только один конкретный мондштадтец, по-видимому, никогда не изменял своей привычки. 

«Шесть» — по привычке мысленно продолжил счёт Дилюк, наблюдая за тем, как содержимое шестого и лихо опрокинутого бокала исчезло с завидной быстротой. 

Один конкретный мондштадтец, по-видимому, ещё даже не разогрелся.

— А мондштадтское вино, как всегда, великолепно! — на секунду зажмурившись, восторженно закивал бард, и отставил пустой бокал в сторону, — Давай ещё!

Дилюк лишь коротко пожал плечами и по новой доверху наполнил бокал фирменным вином из одуванчиков. Ему не впервой было это слышать — и уж точно не впервой слышать от мондштадтского барда. Поэтому с течением времени это почти перестало быть комплиментом — скорее, лишь подтверждением общеизвестного факта. 

Седьмой бокал так же быстро опустел — будто бы юноша пил не крепкое (и неоспоримо дорогое) спиртное, а, умирая от жажды в пустыне и, наконец, добравшись до источника, глотал ледяную воду. 

«Семь». 

Бард, издав стон блаженства, в тишине вечера зазвеневший едва ли не на всю таверну, провёл языком по губам и зачем-то перевёл искристый взгляд на Дилюка. Тот лишь приподнял бровь, молча наполнив опустевший бокал, и отвёл взор от лазурно-голубых глаз напротив, казалось, теперь с чего-то буравивших его насквозь. 

То, насколько сильно Дилюк не жаловал крупные и шумные сборища людей (и по совместительству вечера пятниц), теряло всякую значимость, едва порог таверны переступал этот бард. Потому что он один способен был перекрыть собой любую толпу. 

— Дилюк, — щурясь, протянул Венти, подперев щёку ладонью (и наверняка сейчас болтая ногами взад-вперёд) и, как ни странно, не спешил осушать восьмой бокал. Дилюк, по опыту зная, что приливы особенно приподнятого настроения барда не предвещали для него ничего хорошего, всё же вопросительно поднял на него взгляд, однако, не переставая протирать чистые бокалы. 

— Может, тоже выпьешь глоточек? Не представляешь, сколь многое теряешь, — предложил бард, улыбнувшись и кивнув подбородком на ещё полный бокал (и с явным нетерпением выпить его самому). 

— Я не люблю вино, — сухо произнёс Дилюк, почему-то вместо более важного и очевидного «Я не пью на рабочем месте», — Уж ты-то знаешь. 

Уж он-то точно знал. 

Ведь не в первый и даже не в пятый раз бард оказывался посетителем у стойки, именно в те редкие вечера, когда Дилюк брал на себя управление «Долей ангелов». Ему стало ясно, что это не просто совпадение, уже на второй день. Этот бард абсолютно не умел врать. 

По прошествии какого-то времени ему, хотел он того или нет, стало ясно намного больше, чем это. 

Не став спрашивать дважды, Венти легко пожал плечами и принялся пить из очередного бокала, прикрыв глаза и запрокинув голову. Дилюк, задержав взгляд алых глаз на лице напротив, на короткую секунду потерялся в мыслях. 

*** 

Венти, с тихим стуком опустив пустой бокал на стойку, блаженно выдохнул. Воистину, на свете нет ничего лучше мондштадтского вина из одуванчиков! Он машинально облизнулся, надеясь задержать восхитительный во рту подольше, и невольно поймал на себе затуманенный отрешённый взгляд. «Неужто и Дилюк в облаках витает?» — усмехнулся бард про себя. Красивое лицо напротив, казалось, ещё больше посерьезнело, и обычно и без того напряжённое выражение теперь прочесть было просто невозможно. «Что ж…» Венти, не сдержав довольной улыбки, игриво сощурился. 

Вкус вина из одуванчиков сегодня кажется особенно чудесным. 

Жаль было бы упустить ещё одну чудесную возможность. 

Как бы случайно бросив взгляд себе через плечок дальним столикам, скрытым тенью (и — на самом деле не обратив на них слишком много внимания), бард слегка подался вперёд. Но Дилюк, отвлёкшись, мигом пришёл в себя и, пару раз моргнув, следом смерил его стылым взглядом, будто бы поймав на месте преступления. «Вот уж у кого Глаз Бога пылает горячей его самого́…». 

Вот только Венти не унять так просто. 

Кому, как не Дилюку об этом знать. 

Вино уже разлилось по телу приятным искристым теплом, будоража кровь. Смешивая невысказанные мысли лёгким игривым ветром. Оставаясь еле заметным сладковатым покалыванием на губах. 

Тонкие, но без сомнения сильные пальцы цепко схватились за воротник чёрного как ночь сюртука и решительно потянули вниз, на себя. Дилюк было непроизвольно опёрся руками о стойку, но Венти подтянул его к себе ровно настолько — настолько близко — чтобы тот не потерял равновесия. Замерев на месте, он, казалось, даже не удивился такому напору, силе в руках на вид хрупкого барда. (Или же просто не желал ей сопротивляться.) 

— Т… 

Не тратя времени, не давая договорить и слова, Венти, тихонько хмыкнув, не отпуская ткани воротника, касается — самым кончиком языка — краешка чужого рта, ведёт мучительно медленно. И следом накрывает тёплые сухие губы своими — горячо, глубоко. Сладко. 

В голове машинально продолжается счёт — «Вос…» 

Венти улыбается в поцелуй, глаза прикрывает лишь слегка, нарочно не скрывая так и сквозящего в них коварства — чтобы видеть. 

Как от этого алый взор напротив, прежде обдававший холодом, той же секундой вспыхивает. Следующей — стремительно, неотвратимо темнеет, потому что зрачки вмиг становятся шире. Как, еле заметно дрогнув, Дилюк порывисто вдыхает через нос, не разрывая поцелуя, и — так заметно — едва подаётся вперёд. Как напряжённо сводит брови к переносице. И мелко дрожит ресницами. Словно терпение почти кончается. 

К бледной коже Дилюка против воли приливает краска, огнём согревая щёки, кончики ушей. Пальцы с силой впиваются в край деревянной стойки (потому что остальным телом — не пошевелить). 

Терпение кончается. 

Венти, лишь слегка — достаточно — прикусив нижнюю губу, медленно ведёт рукой выше. Касается шеи у воротника, пропускает алый огонь сквозь пальцы. Словно боясь спугнуть, аккуратно убирает непослушную прядь со лба, заправляет её за ухо. Ещё раз скользит лучистым взглядом по лицу напротив из-под полуприкрытых век — так, будто не делал этого сотни, тысячи раз до этого. Прежде чем, наконец, закрыв глаза и спрятав играющее в них лукавство, тихо, неспеша выдыхает в чужие губы, коротко хмыкнув. 

Дилюк прикладывает неимоверные усилия, чтобы твёрдо, непоколебимо стоять на ногах, пока чужая рука, смяв ткань воротника, тянет его к себе; пока чужие губы, влажные и более горячие, чем само пламя, накрывают рот; пока бард, не прилагая будто бы совсем никаких усилий, ведёт его за собой. Контроль над мыслями был утрачен предательски и слишком давно. 

Усилий недостаточно. 

*** 

— Счёт всё ещё на тебе, — с некоторым трудом сухо произнёс Дилюк, машинально быстро облизнув заметно покрасневшие губы, и отвёл взгляд в сторону, резко оправив измятый воротник. Редкие посетители по-прежнему сидели в дальнем углу, вполголоса переговариваясь о своём и неспешно потягивая вино. 

— Неужели ты думаешь, что ради счёта я стал бы… — шутливо возмутился было Венти (хитрым взглядом ловя мимолётный жест), но прервался на полуслове, махнув рукой, — Ай, неважно. Нальёшь мне ещё один? 

*** 

Дилюк никогда не любил алкоголя. 

Не любил его вкуса, не любил клубистого тумана в голове, что неизменно следовал за первым глотком. 

Но горьковато-воздушный, с тенью пьянящей цветочной сладости, привкус вина из одуванчиков, что оставил ему, как напоминание — как обещание — Венти, он не променял бы ни на что на свете.