— Не догоните! — маленький мальчик, запыхавшись, бежал по пустынным коридорам. Где-то далеко, за несколькими поворотами, раздавались шум и беготня взрослых, но ребёнок не был намерен попадаться им. Босые ступни холодили ледяные камни пола, и даже огни факелов вдоль стен не казались хоть немного тёплыми. Лёгкая рубашка на плечах от бега стала прохладной и неприятно морозила кожу. Мальчик зябко повёл плечами, спрятавшись за очередным поворотом коридора и скрывшись от ищущих его людей за колонной.
Ему всегда было холодно.
Он уже устал постоянно слушаться взрослых. Толстые книги и манускрипты, которые он читал и то, что было у него вместо общения с другими людьми, молчаливые слуги, что лишь кормили, одевали и следили за его перемещениями, огромный плед, в котором хрупкий ребенок уже несколько лет тщетно пытается найти тепло, и отсутствие тех, кого принято называть родителями. Он не знал, кто эти люди, но прочитал в одной из книг, что это такие люди, которые могут любить его. Они бы воспитывали его, играли с ним, говорили, смеялись, переживали… А всё, что было сейчас вокруг мальчика — это холодно-безразличные слуги, негреющий огонь камина вечерами и пыльные фолианты с неинтересными и приевшимися историями.
Всё было не то. Всё было будто чужое.
Зябко поведя плечами и подняв их, мальчик подошёл к вытянутому к потолку узкому окну, которое было похоже больше на бойницу, чем на обычное окно, и присел на его край. Он ни разу не выбирался за пределы каменных стен, поэтому мир снаружи казался ему огромным, открытым, захватывающим, завораживающим и ярким. Голубое небо, простирающееся высоко над головой, было покрыто лёгкими белыми облачками, которые мерно плыли в своей высоте туда, куда, увы, принцу закрыт доступ. Он знал, что небо, хоть и кажется таким светлым и голубым, но оно переменчиво, и никогда не бывает одной и той же погоды. Это люди придумали такие слова, как «дождь», «ветер», «пасмурно», «солнечно», но и у этих понятий есть свои подвиды, которые характеризуют погоду. Облачно бывает не однотипно: чистое небо с редкими облаками или же заслонённое полностью серыми тучками, с тяжелыми грозовыми тучами или же совсем без них.
Мальчик часто зарисовывал небо в огромном альбоме, что лежал в его комнате. В подвале замка несколько лет назад он нашел старые засохшие краски, водой привел их в рабочее состояние, и с тех пор делал мазки и осваивал перемещение окружающего мира вокруг на бумагу. Работы пропадали куда-то, оставленные в комнате краски исчезали бесследно, и со временем у ребёнка не осталось ничего.
Только спрятанный на подпорке под кроватью маленький огрызок карандаша и несколько чистых листов альбома.
Сегодня рисовать не хотелось. Небо манило мальчика, полностью поглотив его воображение и мысли. Но, даже направляя взгляд вверх, он потом опускал его, и его мысли начинал занимать мир вокруг. Высокие деревья — но недостаточно высокие, чтобы достать до окон дворца, и мальчик даже не представлял, какие на ощупь листья — шелестели листвой, создавая фоновый шум и свою собственную, неповторимую мелодию. Ребёнку нравилось слушать её: в этом шепоте ему слышались слова, мотивы, песни, рассказы о мире, который ему был закрыт, но которые казались знакомыми, уже услышанными, и оттого такими желанными и нужными.
Вдалеке раскинули свои владения зеленые холмы, испещрённые вспаханными бороздами, молодыми посевами, редкими землянками, в которых жили рабочие. Они, как маленькие насекомые, медленно ходили по полям, работали на них, уходили в такие же маленькие домики, приходили из-за деревьев и уходили за холмы. Принц знал: это люди, такие же, как он сам и слуги, что незримой тенью мелькали в замке. Они жили своей жизнью, заботились о семье и родных, ели и спали, смеялись, веселились, трудились и отдыхали. Мальчик не знал подробностей, но ему и самому хотелось пробежаться по полям с этими трудягами, повозиться в земле за работой, перекусить в компании дорогих сердцу людей, которые слушали бы друг друга, делились новостями, шутили и приятно проводили бы время. Хотелось, как те мальчишки, что мелькали то и дело из-за деревьев, принести рабочим сумку с обедом, инструменты, пробежаться с громкими криками до дома. Может, он бы даже свалился с какого-нибудь дерева, на который бы залез на спор, или же подбил всех сбегать на речку, что текла с другой стороны замка — там, где мальчик не мог её видеть из окон.
Но ему, замерзшему и запертому в каменных стенах, можно было лишь смотреть на то, как всё это происходит не с ним. С другими.
Мальчик, восторженно смотря наружу и словно впитывая в себя, в мысленные образы, в душу, в сердце образы яркого и цветного мира, удивленно дернулся, когда над самым ухом послышалось какое-то хлопанье. Он ни разу его не слышал, и поэтому заинтересовался. Каменная отделка окна мешала хоть что-либо увидеть, и мальчик залез на окно с ногами и, чувствуя любимый приятный мягкий ветерок, который перебирал его взъерошенные волосы и был похож на прикосновения заботливых рук, наклонился над отвесной стеной под ним и посмотрел вверх. Пальцы ног находились на самом краю, а руки были слишком слабы и не могли зацепиться за гладкие камни окна, но это мальчика не заботило.
На козырьке над ним, чуть в стороне на соседней бойнице, на крыше сидели самые прекрасные создания, которых он видел. Белоснежные большие птицы, которых не было даже в многочисленных книгах, присели на камни, цепко держались когтистыми лапами за гладкую поверхность, и то и дело распахивали крылья, чтобы встряхнуться. Размах был большой, но прекрасные создания не задевали друг друга, хоть и сидели достаточно плотно на небольших пространствах. Черные глазки-бусинки ближайших к мальчику птиц смотрели на него, будто пронзая взглядом.
Ребенок во все глаза смотрел на них, затаив дыхание и не смея даже шелохнуться. Он был в восторге и внутренне замирал перед этим великолепием, что находилось на расстоянии вытянутой руки. Он мог видеть каждое перо, каждый изгиб оперения, каждый поворот тела, каждое напряжение на жестких и напряжённых ногах, и не мог не трепетать перед ними.
Крылья. Они были прекрасны, как и сами птицы.
Ребёнок потерял счет времени, пока смотрел на них, приворожённый. Ноги примёрзли к холодной кладке замка, но яркое солнце окутывало его своими лучами, грело получше огня и пледа. Щеки горели румянцем — то ли от полученного тепла, то ли от восхищения. Лёгкий ветерок щекотал кожу под рубашкой, перебрасывал со стороны на стороны пряди каштановых волос, то и дело сбрасывая их на лицо и закрывая глаза. Бледная кожа казалась выбеленной от света, и даже маленькая ручка, что лежала на сером холодном камне и была в поле зрения мальчика, бросалась в глаза своей белизной.
Крайняя птица, что сидела дальше всех на соседнем окне, медленно подняла крылья и пронзительно вскрикнула. Мальчик сильнее наклонился вперёд, смотря на неё, а птица, пару раз взмахнув крыльями, легко, несмотря на свои размеры (каждая из них была с половину мальчика), взлетела и ринулась прочь. Следом за ней, по одной-две, медленно стали следовать за ней. Они выстраивались в неровный клин, в котором то и дело появлялись те, кто нарушал порядок, но это казалось так правильно, так необходимо.
Когда ближайшая к мальчику птица распахнула крылья, он задохнулся от смешанных чувств. Это было очень красиво и достойно пера писателей и кистей художников, но в это же время внутри ребёнка разверзалась пропасть. Пара взмахов — и эти прекрасные создания исчезнут из его жизни, оставив восхищение в душе и образы в памяти. И это расставание доставляло чуть ли не физическую боль — даже больнее, чем ударяться обледенелыми пальцами об камень по ночам.
— Постойте… Погодите, не улетайте!
Мальчик в порыве вытянул одну руку вслед клину, будто стараясь дотянуться до них. Силуэты неумолимо удалялись, и пропорционально увеличивалась дыра в груди мальчика. Эти птицы… они могут улететь, туда, куда они хотят, от того, где они не желают быть. У них есть то, чего нет у принца.
Свобода.
И давнее осознание того, что он заперт в каменных стенах замка, с немыми безжизненными слугами, без возможности говорить и выбраться на волю, тяжёлой волной рухнула от него. Отчаяние, вязкое, глухое, убивающее, накрыло с головой и душило. Не хватало воздуха, даже маленький глоток был невозможен, тело отяжелело, не подчиняясь разуму, а глаза застлала мутная пелена.
Почему? За что его так? Он что-то сделал не так? Но он ведь даже не знает, что он сделал! Пусть ему скажут — он исправится! Он сможет это сделать — только освободите его от этих оков!
Одиночество, как цепи, сковало руки и ноги, пришпилило душу к стенам замка без шансов выбраться, заткнуло рот толстой обжигающе-холодной пластиной, и оставило в таком состоянии. Смотреть, но не мочь сделать ничего ради того, чтобы выбраться в тот мир, о котором мечтал мальчик. Пытка, достойная самых жестоких палачей.
Но принц ведь даже не знал, чем он заслужил такую пытку. Смотреть, как кто-то свободен, способен уйти в другое место и забыть о том, что было с ним, забыть о местах, где им было плохо.
Почему именно Ойкава не имеет этой привилегии?
***
Тишину замка нарушило хлопанье крыльев. Мальчик, сохранивший этот звук в своей памяти, узнал его только благодаря этому. Давние воспоминания о белоснежных птицах, огромных крыльях, черных бусинках-глазах и чувства свободы заставили его замереть посреди коридора с очередным фолиантом в руках, в котором были спрятаны самые ценные наброски. Он стал их прятать тщательно, скрывая от всех карандашные мазки перьев, серые разводы на ребрах ладоней. Но даже рисунки не могли передать то великолепие, что отпечаталось в душе мальчика.
За окном замелькали тени, которые мерно проносились мимо и тёмными пятнами закрывали солнце от бредущего Тоору. Он узнал их сразу, и сам не знал, как именно: это могла оказаться другая стая, другие птицы, но мальчик знал: это они.
Они прилетели забрать его!
Распахнув глаза, он замер, наблюдая, как птицы пролетают одна за другой за окном, а потом со всех ног кинулся бежать по коридору следом за ними. Книга была напряжённо сжата в руках, холодный воздух проникал под одежду, но ничто, ничто не могло его теперь остановить. Свобода, она мелькала где-то впереди, согревая душу новым миром, появлением друзей, любви, тепла. Всё, о чём мечтал мальчик, мелькало впереди, вместе с удаляющимися летящими птицами.
Из-за поворота вышла очередная прислуга — мужчина с тяжёлым подсвечником в руках. Ойкава успел уйти от столкновения, а, когда его попытались схватить, ударил со всех сил по протянутым, будто клешни, рукам книгой, бросил её в мужчину и побежал дальше. Альбомные листы выпали, рассыпавшись под ногами опешившего работника, открывая ему то, что мальчик прятал глубоко в своей душе: наброски облачного неба, далёкие холмы, зарисовки дальних стран, какими они представлялись ребёнку, летящие птицы и окрылённые люди.
Теперь его никто не остановит, он не допустит этого!
— Стойте! Подождите меня! — по глухим коридорам эхом летел тонкий голосок, в котором сквозило отчаяние и страх. Птицы его не ждали, они были заняты собой и своими делами. Им не было дела до мальчика, которому они подарили мечту — мечту улететь, освободиться от опостылевшего холодного замка, слуги с мёртвыми безэмоциональными глазами, обжигающих льдом стен, пропавших рисунков, сырости в комнате и серых безликих книг.
Он был не нужен птицам.
— Не бросайте меня, прошу! Заберите меня с собой!
Сзади доносился топот прошлой жизни, от которой принц бежал и в которую не хотел возвращаться. Он и не вернется, он это знал точно. Но он также знал, что так просто его не отпустят.
Пусть догонят!
Коридор заканчивался поворотом налево и очередной узкой бойницей, в которой слегка серело небо, подёрнутое плёнкой туч, и на фоне которого были видны удаляющиеся силуэты белых прекрасных созданий. Мальчика действительно не ждали, не хотели заниматься подобным, не хотели нести ответственность за его свободу и жизнь.
Но Ойкаве это было и не нужно. Он просто хотел жить, не так, как жил до этого. Жизнь в замке для него стала пыткой, незаслуженным Адом, в котором, хоть и не было кипящих котлов и острых вил, но был ледяной холод, безразличие людей и кажущаяся близость противоположной и такой желанной реальности.
— Я хочу полететь с вами!
Вцепившись на мгновение бледными пальцами в края окна, мальчик, не мешкая и не смея останавливаться и оборачиваться на то, что оставляет за спиной, широко шагнул вперёд. Он не жалел, не переживал об этом. Сердце, как безумное, колотилось о грудную клетку — оно тоже рвалось туда, наружу, к свободе, жизни и радости.
Но птицы так и не приблизились к нему. Мальчик, потеряв опору под ногами, полетел, но только вниз. Приятный ветерок свободы превратился в остервенелый порыв ветра, что вцепился в волосы ребёнка, в одежду, в лицо, руки, ноги, тело, будто препятствуя ему. Но его сил не хватало, чтобы спасти ребёнка.
Земля приближалась слишком быстро.
Осознание пришло слишком поздно. Ойкава округлив глаза от удивления, шока и боли, смотрел, как всё ближе и ближе становится зелёная трава, каменная кладка дороги, как мчится стена рядом с ним — вытяни руку, и можно её коснуться. Реальность больно его ударила, и весь тот мир, что он выстроил в своей голове, который он представлял, смотря в окна замка, который он вычитывал из книг — всё рухнуло и разбилось.
Перед забытьем и встречей с землёй мальчик, пересилив бьющий его ветер, согнул руку и уткнулся лицом в локтевой сгиб. С ресниц сорвались первые и единственные слезы, которые, вспорхнув на мгновение, незримыми каплями упали рядом с телом.
Люди ведь… не умеют летать.