Тойя улыбается младшим, пряча перебинтованные руки за растянутыми рукавами и ходит в свитерах с воротником даже в середине июля.
Тойя улыбается, напевая охрипшим от криков голосом трёхлетнему Шото колыбельную, поправляет сползшее одеяло Нацуо и пожимает плечами на печальный цепкий взгляд Фуюми.
Тойя улыбается, делая вид, что сломанные кости не болят, делая вид, что ему совсем не больно, делая вид, что он может продолжить.
Тойя улыбается, чуть не срываясь на смешок, сестре, которая говорит ему, что мама не хочет его видеть — ни сейчас, никогда — потому что у тебя его глаза, его волосы, его лицо.
Тойя улыбается отцу, что кажется почти за гранью реальности, когда тот называет его разочарованием, и извиняется за своё рождение.
Тойя улыбается сухими обескровленными губами, пересекаясь случайно с матерью в коридоре, и ловит взгляд полный ужаса, звонкую пощёчину и крик: не подходи ко мне!
Тойя улыбается и не может ничего с собою поделать, как будто это состояние приклеилось к нему намертво, выжженное собственной причудой, запечатлённой в его ДНК, на зло обоим родителям.
Тойя улыбается, ловя синие блики отражения в неправильно холодном огне, как будто из глубин преисподней, и тихо-тихо смеётся, смотря, как слезает кожа с пальцев, как болят нервные окончания, как разбегаются от него в страхе дворовые кошки и как сгущается вокруг огня ночная темнота.
Тойя улыбается, когда у Шото проявляется ледяная причуда, и он готов кланяться всем известным ему Богам, чтобы так и оставалось; брату ни к чему проходить через то же, что и ему; через боль, разочарования и чертовы идеалы; через маленький семейный Ад.
Тойя улыбается, когда Нацуо, несмотря на их разницу в шесть лет, перегоняет его в росте; он шутит по этому поводу, делая вид, что это совершенно нормально, говоря, что просто мало ел овощей в его возрасте; Фуюми цепляется за края его свитера, крепко сжимая, будто удерживая на плаву, Тойя улыбается только шире.
Тойя улыбается, слушая, как ему в лицо выплёвывают «ошибка», как будто он никогда не был человеком, как будто неудачный лабораторный образец, как будто он не заслуживает жизни — и ему смешно, правда, смешно; хотя Фуюми глядит на него крайне обеспокоено и притягивает ближе, а он всё не может успокоиться, пока воздуха катастрофически не перестаёт хватать.
Тойя улыбается с фотографии в чёрной рамке с чёрной лентой в правом нижнем углу; улыбка намертво приклеена к изуродованному обожённому трупу — хоронили в закрытом гробу, отсвечивается где-то на страницах газетной статьи — и этот образ невозможно ни стереть, ни забыть; Фуюми сильная, она должна держаться, ведь теперь она самая старшая, но она не может, она не Тойя, чтобы быть сильной, она рыдает, пряча лицо на плече Нацуо, который с красными опухшими глазами наблюдает за всей процессией; Шото выглядит потерянным, непонимающим, слишком много для шестилетнего мальчика; мать ломается следом, через месяц другой, обжигая младшему сыну лицо кипятком; даже отец выглядит потерянным, сбитым с толку.
Даби улыбается изувеченным лицом, взъерошив чёрные-чёрные волосы, сменяя свитера на футболки и открытые плащи, и смеётся так громко и болезненно, как только может, пугая птиц и невольных прохожих в богом забытых трущобах.