Первая сказка

Сине-голубой трамвай долго мчался по лесостепи, нащупывая в траве невидимые рельсы. За ним тянулись две борозды, сминая макушки одуванчиков, а в лужах под ними облака неслись в противоположную сторону, складывались в силуэты зверей и неведомые континенты, чтобы мир нарисовать иной: безупречный и первозданный.
Из окон выглядывали пассажиры: пара дюжин детей и взрослых. Среди них были инженеры и плотники, архитекторы и учителя, а главное — художники и поэты. Солнечные зайчики танцевали на восторженных лицах, предвкушающих чудеса. Одно из лиц выделялось особой живостью, голубоглазое, смуглое, лицо мальчишки, сидящего на месте водителя и знавшего, что водитель такому трамваю не нужен. Нужен лишь провожатый, да такой, чтобы с огромным сердцем, целый город способным вместить.
Трамвай вскоре замедлил ход и остановился на поляне вблизи небольшой речки. Скрипнули створки дверей, но пассажиры в нерешительности застыли на сидениях. Взгляды топтались на лице провожатого.
Мальчик спрыгнул в траву, сорвал прохудившиеся башмаки и оставил на земле. Огляделся, прикрывая от солнца глаза, и лазурный шарф потянулся за ним точно знамя, подернутое ветром.
— Здесь, — сказал он. — Вот здесь будет стоять наш Город.
Он вынул из брезентового рюкзака флейту из вишневого дерева, одну из тех, что называют «флейтами любви»; поднес к губам и заиграл мелодию в темпе Adagio. Встречный ветер разнес ее по округе, и тени деревьев вторили шелестом, и речка прожурчала сладкоголосый ответ. Тотчас у людей загорелись сердца, золотым свечением отзываясь на музыку, и свет был таким ярким, что озарял лица множеством маленьких звезд.
Мелодия очертила незримые границы Города, и мальчик тогда сам обратился в Город, забыв прежнее имя; ведь только детям дано право творить города.
На землю опустились рюкзаки и гитары; люди сняли обувь и разбрелись кто куда — разглядывать бескрайний мир. Налюбовавшись, взялись за работу: собирать землянику и опавшие ветви, чтобы к ночи развести костер и поужинать. Дети собрались на берегу и бросали гальку в речку, соревнуясь, кто нарисует больше кругов на воде. Мальчик-Город подошел к ним, бросил на середину реки плоский камушек. Тот скользнул по воде, теряясь на другом берегу.
За день обитатели Города забыли, что недавно жили в бетонных коробках и жгли электричество, засыпая при свете ночника. Они носились теперь по необжитой природе, срывали ягоды и плескались в прохладной воде. Отовсюду звучал детский смех и переборы струн, песни и разговоры обо всем на свете.
Там, в старом городе, никто не умел смеяться.
Мальчик, ставший Городом, наблюдал за людьми с улыбкой. Счастье вместо крови струилось в сердце, наполняло теплом движения рук и век, наполняло слова смыслом, а жесты — схожестью с танцем. Он с трудом понимал — то ли солнце напекло макушку, отчего по телу разносится жар, то ли от сердца течет свет и заполняет новорожденный Город.
Люди уснули под утро, прячась по палаткам и спальным мешкам. Мальчик, оберегающий Город, засыпал под открытым небом, подложив ладони под голову. С трудом засыпал: подолгу считал звезды, жемчужинами упавшие на сапфировый небесный холст. Он знал: звезды принадлежат Городу, и загорятся, стоит пожелать, ярче всех его костров; только бы потерянные в лесах находили дорогу в Город.
Только бы Город существовал всегда, островком бесконечных чудес, вечным летом в сердцевине небытия, только бы в нем вовек не утихала музыка.

***

Дети любили Город и мальчика, который его хранил. Они бегали за ним шумным хвостиком, куда бы он ни шел, а порой звали присоединиться к игре в салочки или прятки. Мальчик-Город охотно соглашался: серьезных дел он не имел, а самое главное — сердце, всюду носил с собой.
Дети гуляли без разрешения, даже в чащу забредали без опаски; родители не переживали, ведь ничего не могло случиться: нет в лесу ни капканов, ни злобных зверей, а самая страшная беда — детская ссора — разрешится без их участия. Особенно играть с Городом любила закадычная троица: Чижик, Аля и Ту́-ки. Порой они даже звали его прежним именем, оставшимся во Внешнем Городе, — Валька. Первые двое были братом и сестрой, золотоволосыми, звонкими, они любили носиться по полю, одним прыжком умели перемахнуть через костер; а вот Ту-ки, маленький, незаметный, каждый день выдумывал близнецам новые развлечения. Брал, например, знакомую игру, но добавлял новые правила, а потом издали наблюдал ход игры, пряча глаза за ворохом медных кудрей.
Однажды дети позвали мальчика, оберегающего Город, в лес: собрать лукошко диких ягод. Детям было интереснее выискивать сладкие жемчужинки в густой листве, и вкуснее — тянуть в рот с куста, а не откладывать на потом. Когда наелись, то решили поиграть в прятки. Корзинка, заполненная на треть малиной и земляникой, осталась у большого дерева. Водящим дети поставили мальчика-Город, «Валька — во́да», — загомонили близнецы, а спорить он не захотел. Искать мальчик любил больше, чем прятаться.
Прислонившись к стволу осокори, мальчик, оберегающий Город, прикрыл глаза и принялся отсчитывать до ста — по пять, а сам прислушивался к возне за спиной: где зашелестели кусты, где прозвенел тихий смешок.
— Кто не спрятался, я не виноват! — крикнул мальчик-Город и обернулся к лесу.
И пошел искать, раскрасив лицо улыбкой. Шел он тихо, стараясь не тревожить сухие веточки под ногами, берег силы — для прыжка назад, к дереву. Высматривал знакомые мордочки за кустами и между цветистых ветвей. Никак не мог найти, и уже было решил, что свернул не в ту сторону.
Вдруг он услышал шаги. Скрипучие и тяжелые, как чердачное окно во время грозы, впитавшее между рам подступающий гул стихии. Маленькие босые ножки так ходить не умели. Взрослые, которых Город позвал с с собой, — тоже. Так ступала тишина, высунув нос из замшелого колодца.
Мальчик-Город оглянулся на звук и уткнулся в темноту позади двух тополей, склонившихся друг к другу естественным сводом. Между деревьев запуталась тень. Густая и шероховатая. Чужеродная: не встречались такие ни в покинутом городе, ни по пути в мир беззаботного лета. Повеяло холодом. Холод просочился в сердце, покрыл запястья гусиной кожей, змеей хотел оплести шею, точно песню решил оборвать — охраняющую от зла. Мальчик, ставший Городом, застыл, глядя на тень, что была не человеком и не зверем. Тень тоже посмотрела на него.
За спиной зазвенели детские голоса, и печаль отхлынула от сердца, и его вновь обдало жаром. Аля дернула мальчика-Город за плечо и воскликнула: «Чека!». Остальные дети повторили за ней, наперебой говоря, что давно вернулись к дереву и, не дождавшись водящего, решили его поискать. Мальчик-Город в ответ указал на тень. Тогда Ту-ки спрятался за ним, намертво вцепившись в запястье. Близнецы вышли вперед и сжали кулачки:
— Кто там? А ну, покажись! — крикнули они хором, но неуловимая дрожь встревожила звонкие голоса.
Из чащи выступила сутулая фигура. Силуэт оказался высоким мужчиной в лохмотьях, свисающих до земли. Странник шатался, цеплялся за ветки руками, босые ноги расцарапывал о кору. Глаза смотрели отрешенно, подслеповато, одновременно прямо и в никуда; точно солнце слепило с непривычки, и даже в тени тополей странник не смог от него укрыться. Солнце жгло землистое лицо и осторожные руки, напоминающие птичьи когти.
Гость вышел из тени и встал напротив детей.
— Вы кто? — обратился к нему мальчик, ставший Городом.
— Меня привела песня, — пробормотал он. Голос у него был хриплый, как разбитый музыкальный инструмент, извлекающий последние звуки.
Дети его больше не боялись. Близнецы вернулись за ягодами, у которых уже сгрудились голодные синички. Лишь Ту-ки продолжал хвататься за рукав, сверкая глазами на нежданного гостя. Мальчик-Город потрепал его макушку, стиснул похолодевшую ладонь. Обернулся к черному страннику. Тот стоял, ухватившись за дерево.
— Это моя песня вас позвала, — сказал мальчик, оберегающий Город. — Она приводит в наш Город всех, кто заблудился в лесу, кому нужны счастье и покой.
— У вас есть город? — удивлённо спросил странник. — Ведь вы всего лишь дети…
— Наш Город — не дома и не стены. Его жители. И один большой трамвай. Если хотите — идите с нами. Скоро костер будет.
— И вы вот так готовы меня принять? — оборвал его странник.
— А почему нет? Вам нужна помощь. Вы явно голодный. И очень устали.
Вместе с черным странником ребята покинули лес. Взрослые переполошились, завидев нежданного гостя: предложили чай и рыбный бульон, озябшие ноги закутали в плед. Ходили вокруг него, полные интереса, и ждали, когда незнакомец разговорится.
А вот дети глазели с опаской — они доверяли лишь тем взрослым, что в душе оставались детьми. Мальчик-Город тоже не доверял страннику: помнил о холоде, явившемся за ним вслед.
Близился вечер, и к восьмиконечному кострищу принесли новых веток и дров. Когда сияющий шар закатился за горизонт, костер разгорелся выше деревьев и языками коснулся прохладной синевы.
Мальчик, ставший Городом, сидел на поваленном дереве и рассматривал странника, сидевшего у костра в кругу взрослых. Вытянутые пальцы цеплялись за протянутую чашку чая с душицей. Напиток незнакомец глотал с жадностью, то и дело переводя дыхание. Испив до дна, он поблагодарил людей за приют и наконец представился:
— Меня зовут Тра́дос. Когда-то у меня было другое имя, но затерялось в веках темноты.
— Откуда вы? — обратился к нему Город.
— Издалека, — ответил хриплый голос. — Из мира, в котором нет ничего, кроме всепожирающего чувства тоски.
— И где этот мир?
— Там, где для синих трамваев проложены железные рельсы.
— А кем вы были в том мире? — спросил мальчик-Город.
— Градоначальником, — ответил Традос.
Мальчик, оберегающий Город, задумчиво поглядел в костер, в треск угольков вслушался — и ощутил тишину.
Взрослые разговорились и принялись оживленно расспрашивать Традоса о городах, которыми он руководил. Традос взял с сухую ветку и нарисовал на земле свой город: город-остров с ровными линиями улиц, коробочками домов; русло реки провел дрожащей рукой, мост изобразил перекрещивающимися черточками.
В тот вечер никто не пел, сидя у костра. Все разглядывали землю, на которой возникали города, похожие один на другой. Люди потянулись к Традосу, точно ощутили за сутулой спиной столетний, мучительный груз бытия. За вечер он прослыл мудрецом, видящим насквозь прошлое и будущее, мастером своего дела, подарком судьбы, явившемся из леса. О мальчике, ставшем Городом, все будто забыли. Он один не желал вслушиваться в неторопливую, степенную речь и глядеть на аккуратные рисунки. И все думал, потирая ладони.
Неужели его слушают потому, что он — взрослый? Те, кто от взрослых убежали, от глупых законов и серых домов, от угольной пыли на траве, черного снега и дыма — от интереса оцепенели, одними глазами высказывая восторг?
— Ваш мир удивителен. Но, скажите, — обратился Традос к сидящим у костра, — не боитесь ли вы, что, когда придет зима, вы окажетесь к ней не готовы?
Простые слова отозвались в сердце колючей болью, и оно вспыхнуло, обожгло грудь, наружу вырвалось светом. Мальчик-Город стиснул зубы, исподлобья взглянул на Традоса и крикнул через спины:
— Здесь всегда будет лето!
Все обернулись к нему, и мальчик-Город продолжил, запрокинув голову:
— Этот Город придумал я. И, пока у меня в душе тепло, вокруг тоже будет тепло.
— Так ли вы уверены, что ваша душа — постоянна? — спросил Традос. — Не омрачит ли ее однажды тень печали? Не опалит ли злость?
И так посмотрел: исподлобья, со снисхождением, точно умудренный взрослый, порицающий ребенка за глупость, за неосторожный поступок. Мальчик-Город поежился, и добавил еще громче:
— Раз моей души хватило на то, чтобы создать новый мир, ей уже ничего не страшно.
Когда пришла пора готовиться ко сну и люди разбрелись по спальным мешкам и палаткам, к мальчику, оберегающему Город, подкрался Ту-ки. Поднялся на цыпочки и схватил за плечо.
— Дети боятся спать с ним рядом, — прошептал Ту-ки, глотая слова. — Я так точно не усну.
— Ничего, — ответил мальчик-Город. — Мы заночуем у трамвая.
Он тоже боялся: сутулой фигуры, свернувшейся в кокон на клетчатом одеяле, того, кто в прошлой жизни был градоначальником. Мальчик собрал детей, успевших намочить глаза слезами. Привел к трамваю и там, наспех расстелив одеяла, они легли поближе друг к другу.
— Он же не заберет наш Город? — среди ночи спросил Ту-ки.
— Нет, — ответил мальчик, обязанный Город хранить. — Мы же не отдадим? Ни за что не отдадим.
Он зажмурился, вслушиваясь в возню под одеялами, в сопение и спокойные вдохи. Маленькая, но бесконечная любовь, пахнущая свежестью реки и березовой корой, обитала в нем, словно в хрустальном дворце. Однажды он разглядел в ней Город — и поделился любовью с теми, кто в ней нуждался.
Одного он хотел, чтобы счастье не заканчивалось, и боялся стать приютом для недобрых эмоции: вырвать однажды все хорошее, что в сумрак приносило свет, забыть обо всем, что теплилось в душе, что детей согревало, позволяло взрослым творить миры.
И силился не замечать, как расплывается чернильное пятно на холсте его светлой мечты.

***

На следующее утро мальчик-Город поднялся спозаранку. Дети ещё спали, прижавшись друг к другу. Город хотел поговорить с Традосом наедине, бесшумно, по воздуху вернулся к стоянке взрослых. Традос вышел ему навстречу. Шагал он медленно, подворачивая ноги, точно не было в них сухожилий и костей.
— А я как раз… — заговорил было мальчик-Город, когда они сошлись, но Традос жестом оборвал его и произнес:
— Знаю, вы хотели переговорить со мной с глазу на глаз. Кроме того, я хотел бы оглядеть ваш город со всех сторон, а вы, насколько я понимаю, здесь лучший провожатый.
Мальчик, ставший Городом, увел его подальше от детей; показал поле и лес. Кроме них ещё никто не проснулся, только кузнечики трещали в траве да ранние птицы чирикали среди веток. В воздухе пахло росой, но ветер вмешивал в свежесть утра терпкий запах полыни.
— А где же дети? — спросил Традос.
— Вас испугались, — пробурчал мальчик-Город. — До слез, на самом деле.
— Очень жаль. — Традос вздохнул, опустив глаза к земле. — Неужто мой вид так пугает детей?
— Не ваш вид, — ответил мальчик, оберегающий Город. — Ваши слова. О том, что надо город строить. О зиме.
— А вы… Разве не чувствуете, что она уже здесь? Предвещает голод и тьму. Ступает тихим шагом, притворяется ветром…
Прохладный ветерок подул с востока и потрепал мальчика-Город по макушке. Ветер был ему другом и не предвещал беды.
— Нет никакой зимы, — сказал мальчик-Город. — И не будет.
— Я видел сотни миров, — сказал Традос. — Мертвые города, которыми владел лишь холод. Едва я пришел сюда, как понял, что и этого мира вскоре коснется тьма. Очень жаль.
Они долго бродили, так долго, что солнце успело подняться и замереть в вышине. Наконец они вышли к реке. Мальчик-Город присел на крупные камни, омытые водой. Традос задумчиво поднял голову и уставился на другой берег. На другом берегу подрагивал от ветра огромный лес с высокими тополями, которые сливались в единое пятно. Река опоясывала лес, заточив в большой остров.
— Вы бывали на другой стороне? — обратился Традос к мальчику, оберегающему Город.
— Нет, — ответил он. — Нам и здесь хорошо.
— Разве вас не влечет неизвестность? — задумчиво проговорил Традос. — Тем более, что там, за рекой, тоже пролегают ваши границы.
— Не наши уже, — ответил мальчик-Город. — Мы туда никак не дойдем. Река глубокая. Никак не переплыть.
— Зачем же переплывать реку, если можно построить мост?
— Чтобы построить мост… нужно срубить лес.
— Разве это не малая жертва во имя новых знаний? Что, если там, за рекой, ваш город зацветёт ещё краше?
— А зачем? У нас и этот есть.
— Все для того, чтобы не погасить искру, дарующую свет вашим детским сердцам. Любопытство, познание. Разве можете вы лишать людей права открывать новое? Тем более, тех, кто пошел за вами.
— И на этом берегу можно придумать что-то новое, — сказал мальчик, оберегающий Город. — Вот прямо сегодня и придумаю. Чтобы все удивились.
Традос усмехнулся, негромко, но сердце мальчика-Города сжалось в груди.
— Что ж, благодарю вас за то, что показали мне город, — произнес Традос, а сам все смотрел через реку, точно в мыслях уже расчертил мосты.
Он повернулся и побрел назад. Мальчик-Город обернулся: Традос возвращался к людям, и вскоре его неторопливый шаг затих и темная фигура скрылась за деревьями. Остался только ветер, беззлобный, кроткий ветер. Он нежно касался руки, ластился точно дворняжка, жался к щеке, тихонько ворчал о своем.
Мальчик, оберегающий Город, остался у реки. Он опустил ноги в воду, взбалтывая камушки на дне. Любовался течением, несущимся по кругу вдоль далекого острова. Мальчик-Город вдруг подумал, что ему страшно поднять глаза к другому берегу.
Сзади послышалась возня. Мальчик-Город узнал осторожный шаг Ту-ки. Ту-ки подошёл и присел на камни рядом.
— Вы зачем ушли? — спросил он. — Мы вас потеряли.
— Хотел узнать, кто он такой, — ответил мальчик-Город. — По правде. А потом… Задумался. И вот теперь не знаю, что нам дальше делать.
— Может, я помогу?
Мальчик-Город пересказал разговор с Традосом. Когда он дошел до моста и обещания придумать новые развлечения и на этом берегу, голубо-карие глаза Ту-ки загорелись. Он сам точно вдруг ожил, как бывало, когда его просили выдумать новую игру.
— А давайте сделаем добрую почту, чтобы никто никого не терял, — предложил Ту-ки. — А то если кто-то уходит, то другим становится страшно.
Ту-ки помчался к взрослым, спотыкаясь о мокрые камушки, а вернулся с листами цветной бумаги. Мальчику-Городу сообщил, что взрослые чем-то заняты и всюду разбросали чертежи и транспортиры, вымеряли линейками, считали и много говорили. Сел по-турецки, обложившись пестрыми листами, и принялся складывать фигурки животных и птиц. Кипа листов перед ним редела, но в ряд выстраивались разные звери, даже динозавры, разноцветные, остроугольные. Когда Ту-ки сложил из бумаги журавлика, мальчик-Город попросил научить и его тонкому искусству оживления бумаги.
Так они просидели весь день, пока мальчик-Город учился складывать бумажный лист в несколько частей. Из ярко-красной бумаги мальчик, ставший Городом, сложил осанистую птицу. Взмахом руки оживил ее. Журавлик закружился и устремился к облакам, алым пятном украшая небесную лазурь.
Мальчик-Город незаметно схватился за сердце: светлое волшебство оставило на нем маленькую рану. Она недолго ныла: стоило лишь обернуться на Ту-ки, высоко задравшего рыжую голову — с каким восторгом он выискивал птицу, заплутавшую в облаках — за неподдельное такое счастье можно было отдать и сердце целиком.
Журавлик налетался вдоволь и опустился в распростертые ладони Ту-ки.
— Вот она — наша почта, — сказал мальчик-Город.
— Точно! Надо ещё много таких сделать, — восторженно загомонил Ту-ки. — И они… Будут летать от сердца к сердцу, да?
— Да, — ответил мальчик, оберегающий Город, и улыбнулся. — Каждый будет держать при себе почтового журавлика. А, если понадобится — отправит в небо, чтобы тот принес на крыльях хорошие вести.
— Здорово мы придумали, правда?
— Как думаешь, стоит всем показать? — спросил мальчик-Город. — Им тоже понравится?
Сложив ещё дюжину журавликов дети побрели к костру. Ещё издали со стороны привала доносились гомон и суета. Когда мальчик-Город приблизился к костру, то не разглядел костра — зато увидел взрослых, обложенных крупными белыми листами. Рядом завороженно сидели дети и рисовали на листочках поменьше.
Взрослые, которые в прошлой жизни были инженерами, архитекторами и даже строителями, больше не смотрели, как чертит Традос. Сами чертили, выдумывали новые здания. И мосты — на каждом ватмане, разложенном на траве, вырисовывался свой мост: вычурный или строгий, простой или замысловатый. И все вели через широкую речку.
Мальчик-Город отыскал Традоса глазами — тот сидел на поваленном дереве, подперев голову ладонью. Щурился, изучая чужую работу. Безмолвно руководил, отвергая порой предложенные чертежи, о нефункциональности бормотал. Другие использовал серьезные, тяжелые слова из страшного мира взрослых, оставшегося за поворотом трамвайной борозды. И каждое слово занозой впивалось в маленькое сердце Города.
Мальчик, ставший Городом, остановился посреди скопления людей. Все побросали чертежи и обернулись к нему.
— А что вы делаете? — спросил мальчик-Город.
— Думаем, как построить мост, — ответил мужчина-архитектор, который был отцом Ту-ки.
— А зачем нам мост?
— Мы тут подумали… — неуклюже перебирая слова, начал мужчина. — И решили, что нам нужно и на другой стороне побывать. Здесь мы уже все разведали. И съели всю землянику.
— Не нужен нам никакой мост! — крикнул мальчик, ставший Городом. Руки сами собой сжались в кулаки. Заметив, что дети сгрудились в кучу и застыли от его крика, продолжил спокойно:
— Мы не будем ничего строить. Чтобы построить, нужно срубить деревья. И у нас тогда не будет леса. А что мы тогда будем делать — без леса, — какое тогда будет лето?
Никто не заметил, как с неба спустился сумрак. Ветер подул, растрепал чертежи, в лес утянул наброски на тонкой бумаге. Взрослые свернули ватманы, перетянув резинкой, и разложили по палаткам. Развели огонь. И остались ужинать у костра.
Тогда мальчик-Город решил, что наступил удачный момент для того, чтобы рассказать о журавликах. Вынул из вещмешка стайку красногрудых птиц, махнул рукой — и журавлики взметнулись над костром, танцуя в облаках дыма.
— Вот. Мы тут придумали кое-что, — свет перетек в улыбку, и лицо мальчика-Города засветилось в языках огня. — У нас будет теперь настоящая почта. Почтовые журавли. Они умные.
У детей заблестели глаза, они сели, прислушиваясь, подперев головы ладонями. За птицами следили, ловили в воздухе, осторожно касались крылышек.
— Каждый возьмёт по одному, — продолжал мальчик-Город, — а если захочет передать весточку, то запустит в небо. Как почтового голубя. Но журавля. И без письма, то есть… без слов. Мы ведь и так все поймём, правда?
Дети закивали, хотя не очень внимательно слушали: продолжали ловить птиц, и обижались, если сосед поймал первым. А вот взрослые лишь окинули журавлей равнодушным взглядом, но встревоженно оборачивались к палаткам, в которых остались чертежи.
Традос сидел напротив, в тени от костра. Его силуэт чернел на фоне сине-фиолетового неба. Бумажный журавлик ярким пятном дополнил его темный образ. Птица пристроилась на его ладони. Тонкие, костистые пальцы обвили ее, точно прутья клетки.
— Занятная вещь — ваши пичужки, — произнес Традос. — Но как недолговечна бумага, как легко ее повредить. Даже печально, какая же хрупкая эта красота, которая лишена слов.
Когда Традос выпустил журавлика из рук, тот рванулся в костер. И вспыхнул, дергая опаленным крылом, заметался из стороны в сторону, подставляясь огню то одним, то другим боком. Журавлик истлел за мгновение, осыпавшись пеплом на угли.
Мальчик-Город встретился с Традосом глазами. И страшный взгляд поймал, тяжелый, злой, лишенный сострадания. Тогда птицы, которых оживил Город, обратились в бумажные фигурки и обмякли в детских руках.
— Неужели вы не видите, дорогой демиург, что ваших людей увлекают иные вещи? — произнес Традос. — Веселье и отдых, без сомнения, хороши, однако, как быстро душа начинает скучать, как отчаянно желает трудиться?
— Вам что, не нравятся птицы? — Мальчик-Город смахнул слезы. — Но мы их делали весь день…
— Вы еще дитя, и вас заботят лишь детские игры, я понимаю, — произнес Традос. — Но не забывайте о взрослых, за которых вы тоже в ответе. Разве вы забыли, что в ином мире они занимались строительством настоящих городов?
— Не забыл. Просто думал, что это… Это ведь никому не нравилось. Все эти большие города.
В глазах взрослых мальчик-Город не отыскал поддержки. Сердечко сжалось, вспыхнуло искрой — нет, тяжелой печалью. Мальчик-Город не понимал, что болит: то ли его тоска теснит грудь, то ли общая.
Беседы у костра затихли. Горожане замерли, точно виноватые, и сердца, которые недавно сияли, теперь потеряли цвет. Лишь глаза пылали, но уже иным светом.
— Чего вы тогда хотите? — обратился Город к тишине.
— Мы хотим построить мост, — ответил архитектор. — Чтобы попасть на другой берег.
Мальчик-Город кивнул, но поверил не до конца, тревожился, что за мостом последует и город. А там, где люди поставят город, выстроятся заводы и шахты, а где будут шахты — там чистое небо закроет тягучий дым.
— Я построю вам мост, — сказал мальчик, ставший Городом.
К утру люди показали ему чертежи. Вместе они пошли к реке. И там мальчик-Город встал у кромки берега и заиграл на флейте. Мелодия загудела и поднялась над водой, а из нее, точно на холсте, родился мост из мазков-нот. Высокий и плетистый, он прочно встал на воду массивными колоннами.
Люди захлопали, разом и дети, и взрослые. Пошли по мосту, не боясь упасть в реку, и исчезли на другом берегу, утопая в тени деревьев. Даже Ту-ки пошел за ними, распираемый детским любопытством.
Мальчик-Город остался у берега один, на колени опустился, хватаясь за сердце: много отдал чудес, чтобы поднялся мост и уставших, взрослых лиц вновь коснулся солнечный луч. Он закрыл глаза, обессиленно выдыхая ветер, и уснул. Долго спал, без сновидений, упираясь затылком в холодные камни.
А когда проснулся — наступила осень.

***

Жители Города не сразу заметили, как пожухли тополя у прежней стоянки — до того увлеклись новым берегом, что и о мальчике позабыли, который их берёг. Лишь тогда растерялись, когда дети принесли в руках мятые листочки, подернутые желтизной. Застыли, беспомощные, побросали работу; только Традос снисходительно хмыкнул, щурясь в сторону осени.
Город нашел Ту-ки. Тормошил за плечи, шептал и насвистывал, пока он не очнулся. Мальчик-Город открыл глаза и сразу ощутил перемены. Небо смешалось, не разобрать: день или вечер. В воздухе запахло прелыми листьями и грозой. И ветер, любимый ветер, назойливо дул в уши и глаза, холодил руки, в которых застыла флейта. Усталость не испарилась со сном, лишь сильнее надавила на грудину.
— Это я виноват, — проговорил мальчик, оберегающий Город. — Что же теперь будет…
— Ничего вы не виноваты! — буркнул Ту-ки. — Это тот человек принес беду.
— Я не смог его прогнать. И сейчас не смогу. Ведь я… мы так хотели построить свой Город, где любая заблудшая душа найдет дом. А разве он — не заблудшая душа?
— Может, он просто из такого мира. Где нет чувств. Может, он действительно желает всем добра, но, по правде, я ему не верю. Когда он смотрит, то из меня будто уходят силы, — признался Ту-ки, пряча нос в вороте куртки.
— Грустно то, что, кем бы он ни был, он оказался прав, — сказал мальчик-Город. — Я ведь правда думал, что всегда будет тепло. И всем будет весело. И точно не думал, что придется строить мост. Если люди попросят меня о чем-то, я ведь уже не смогу им помочь. И тогда…
— Пообещайте, что все будет хорошо! — пролепетал Ту-ки, сдерживая слезу.
— Я обещаю, — сказал мальчик-Город, скрывая в голосе дрожь. — Ничего, страшнее зимы, не случится. Если уже не случилось.
— Это же ваш Город! — воскликнул Ту-ки. — Вы же все исправите, да? Вы сделаете, как было?
— Не знаю, — ответил мальчик, ставший Городом. — Это ведь не мой Город. Я никогда не хотел им управлять. Просто хотел, чтобы всем было хорошо, потому что и мне тогда — хорошо. Если бы не кололо в груди за всех, кто мне дорог, то я бы забыл, наверное, кто я такой.
— Вам что, больно? — спросил Ту-ки, встревоженно стиснув его запястье.
— Да, — признался Город. — Но ничего, заживет.
— А если не заживет? А если никогда?
Мальчик-Город не нашел, что ответить. Сложил флейту в рюкзак, поднялся по мосту, цепляясь рукой за перила. Мост и впрямь оказался прочным, только под ногами скрипел, о чем-то предупреждая. На другой стороне не оказалось неведомых земель: такой же лесной массив встал у реки и поля диких трав до горизонта.
В руке мальчик-Город сжимал желтый листок, который принес Ту-ки. Его встретили взрослые. Они успели развести новый костер и разложить вещи. Их лица бледнели от испуга, и в уголках губ притаились морщинки. Взрослые вдруг посмотрели на мальчика, ставшего Городом, с укором. Бесстрастно, как Традос обычно смотрел. Отец Ту-ки заговорил:
— Вот и осень, как и обещал наш гость. А за ней, значит, придет и зима.
— Значит, я вас обманул. Не будет вечного лета, — ответил мальчик-Город, и стиснул зубы, чтобы не заплакать. — А значит…
— Людям нужны дома, — продолжил за него мужчина.
Мальчик-Город замер и разжал руку. Листок покружил у ног и упал на землю.
— Хорошо. Постройте дома, — сказал мальчик-Город. — Я не умею. Только… Пусть тот берег, где трамвай… Таким же останется. А вы на этом постройте дома и все, что нужно ещё.
Взрослые не поверили его словам. Прищурились, вперив усталые взгляды в его лицо, по-прежнему сияющее.
— А мы… Мы ведь — просто дети, мы не умеем строить взрослые города, — добавил мальчик-Город.
— Верно, — отозвался Традос из темноты леса. — Пусть у детей останется свой маленький уголок. Пусть веселятся, пока трудятся взрослые. Ведь дети, как никак, свет, который озарит наш город.
И тяжело улыбнулся, обнажив ряд острых зубов, растущих из черной десны. Даже тогда мальчик, оберегающий Город, не понял, кого однажды пригласил к костру.
Город ушел назад, к трамваю, и дети последовали за ним.

***

Взрослые вскоре начали строить город. Из пролеска за мостом выросли невысокие деревянные дома с резными наличниками. Теперь никто не сидел у костра — каждый притаился в уголке, и уголки были серыми, как стены старого мира. Тополевник поредел. Остатки деревьев горели медью и сутулились точно в пожаре.
Однажды взрослые решили, что детям негоже бродить по лесам, и среди домов появилась небольшая школа, венчавшая первую, береговую, улицу. Дети не ходили в школу, убегали за мост. Они остались верны звучанию флейты и песням, которые выдумывал мальчик-Город, нащупывая в воздухе несуществующие слова. Вместе с детьми он мастерил бумажные фигурки, пускал по стылой реке кораблики, строил шалаши из опавших ветвей; но под вечер дети возвращались домой, и мальчик-Город оставался один.
Один Ту-ки знал, что детские игры уже не веселят мальчика-Город, как прежде.
Мальчик-Город часто приходил к берегу, забирался на середину моста и разглядывал деревянные улицы. Он не мог выбросить из головы ни Традоса, ни взрослых, решивших построить Город. Не мог простить себе осень, и потому с каждым днем становилось еще холоднее, и скудела палитра, которой окрашивалось небо: но только там, на другом берегу, над городом, в котором не было мечты и счастья, лишь труд и боязнь зимы. Островок лета хранил тепло, и ни одна беда не смела к нему прикоснуться.
Иногда Ту-ки приносил Городу новости, шепотом говорил, точно боясь, что его услышит посторонний. Ту-ки рассказал о строительстве заводов по производству стекла, о подземных тоннелях, о том, что руководят взрослыми теперь угольно-черные руки Традоса, что стал он для них почти королем. Градоначальником, которого по-прежнему боятся дети, но взрослые все реже отпускают их через мост.
Мальчик, который хранил Город, не мог возразить или помочь — рана осталась, а он всё не мог понять, чья в ней затаилась боль.
Никто не звал мальчика-Город к себе, не обращался за советом: может, Традос надоумил не беспокоить по пустякам, может, взрослые решили сами разбираться с тем, как жить. Не сразу мальчик-Город заметил, что остался один.
Однажды утром у реки не зазвенел детский смех. Даже Ту-ки, который хвостиком ходил за Городом, растворился, будто его и не было. Мальчик-Город долго сидел один, насвистывая печальную мелодию. Утекали дни, льдом покрылась река, но дети не приходили. Поначалу мальчик-Город утешался мыслью, что они спрятались, что мамы не выпускают гулять, в школу отправили — учиться строить города, и потому никто не приходит.
Однажды мальчик-Город вспомнил о почтовых журавликах. Понурой стаей они лежали в его рюкзаке, дожидаясь, что отыщется адресат. Мальчик-Город вложил в них остатки чудес и мысленное послание к детям. Они взметнулись к облакам, собираясь в клин, и дружно полетели за реку, но, стоило им коснуться невидимой границы острова, как они рухнули на лед.
На другом берегу в ответ зазвучала тишина, а за спиной в тополях шуршал ветер, пугая ворон. Сердце кольнуло, отозвалось дрожью в ладонях. Кровь застучала в висках, точно сломанный метроном.
И мальчик, оберегающий Город, пошел на другой берег, чтобы найти детей.
Чтобы спасти хотя бы детей.

***

В город, который построили взрослые, пришла зима. Подкралась, точно лисица, преклонив к земле острую морду. Хищная, беспокойная, готовая расцарапать и опрокинуть в снег всякого зазевавшегося мышонка. Снежинки обожгли щеки, едва мальчик-Город шагнул на асфальт. Под легкую курточку прошмыгнул промозглый ветер, трепал шарф, выдирая тонкие нити.
Город встал на дыбы по обе стороны дороги, точно ожившее чудовище. Рисунки Традоса на земле, оставшиеся с той ночи у костра, обернулись жуткой явью, вычурными домами протянулись над мостовой. Белоснежные облака над городом заменил желто-серый густой дым. Он рвался из сотен труб, под углом направленных в небо.
Мальчик-Город поежился, но побрел дальше, оберегом сжимая флейту в индевеющих пальцах.
На улицах он никого не встретил. Он подумал было, что город вымер и все ушли, но заглянул в окна, надеясь отыскать любимых детей. За стеклом шептались серые люди с безрадостными глазами, восхваляя Традоса и новый Город. Все сидели по домам, и в домах мерцал причудливый свет, не похожий на электрический.
Подобным светом, почти золотым, переливчатым, пылали уличные фонари, склонившие головы на дорогу. Свет фонарей напомнил мальчику-Городу о детских сердцах, загорающихся от светлых чувств.
Тревога, которая росла внутри с тех пор, как взрослые начали строить город, нет, с того мига, когда в лесу, среди изогнутых деревьев, мальчику-Городу померещилось чудовище, уступила злости. Мальчик до скрипа стиснул зубы, топнул ногой, поднимая клубящуюся пыль. Закричал в тишину, глотая холодные слезы:
— Что вы наделали! Зачем, зачем, зачем…
Он стучался во все двери, но никто не открывал. Кричал до хрипа имена детей, но никто не отзывался. Взрослый город замер, и свет полился из окон в глаза, и в них мальчик-Город не разглядел себя, лишь свою вину. Он помчался назад, к мосту, но замер на полпути.
Надежда растаяла. Снег летел с неба и укрывал верхушки домов грязно-белыми простынями. Не осталось сил протянуть руки к флейте — флейта безвольно опустилась в сугроб. Внутри что-то треснуло, раскололось, и Город начал падать.
Крыши домов, построенных осенью, срывались со стропил и падали в снег. Распадались стекла, и осколки становились меньше снежинок, и терялись на снегу. Загорелась маленькая школа, освещая Город языками огня. Город вспыхнул посреди зимы, и дым пожара в воздухе сливался с выбросами заводских труб. Затем обрушился мост.
Мальчик лежал у моста, раскинув руки, позволяя снегу себя укрыть. Парализующая боль струилась от сердца к подушечкам пальцев, не позволяя подняться. Мальчик подумал: теперь не останется ничего, ни людей, ни птиц. Лишь сон в темноте, пахнущей раскаленными углями, и вопли отчаянных теней.
С берега донеслись шаги. Кто-то неспешно приближался: не взрослый и не ребенок. Традос. Над ухом пронесся низкий голос. Традос сказал:
— Очень жаль, что твоя душа оказалась столь хрупкой материей. Теперь твой Город вот-вот рухнет, и чья же в том вина?
— Это — не мой Город! — прошептал мальчик.
— Верно, — произнес Традос. — Пока ты бегал по лесам и складывал птичек, я из пустоты возводил цивилизацию, в которой люди не убоялись бы зимы.
— Значит это ты все разрушил, — прошептал Город, и со словами с губ плеснул кровавый сгусток.
— В таком случае только мне и спасать его. Ведь ты же понимаешь, что бессилен. Ты так и умрёшь здесь, а вместе с тобой все вокруг рухнет.
— Трамвай… — пробормотал Город.
— Трамвай давно заржавел. Он не сдвинется с места, — сказал Традос.
— Они уйдут. Люди… Я попрошу прощения, если и правда в чем-то виноват.
— Твоего прощения будет мало тем, кто окажется погребён под слоем бетона, — сказал Традос.
— Я не виноват.
— Верно. Ты не виноват в том, что дал им надежду, что забыл — ты смертен, как и Город твой. — Голос сыпался ледяными глыбами в распростертые ладони. — Отдай его мне. И не пострадает никто.
— Он мой, — хрипло шепнул Город. — Не эти стены, эти… люди. Это они — мой Город.
— Эти люди забыли о тебе, — глухо усмехнулся Традос. — Потому что ты один не был рядом, когда они строили город. Ты один — до последнего смеялся и пел. Это ты оставил их, когда должен быть беречь.
— Тогда… Почему так больно? — спросил мальчик, и две соленые дорожки брызнули по щекам на снег. — Почему сердце разрывается на части?
— Отдай мне, и я подарю тебе вечную жизнь. Беззаботную жизнь. Ты навсегда забудешь о боли. А Город я сберегу. Он станет лучшим из всех городов.
Потускневшими глазами мальчик-Город посмотрел на небо, надеясь, что звезды соберутся в верное решение. Небо пронзительно молчало, только Традос сидел подле головы и бормотал невнятные обещания. Ослабевшие пальцы потянулись к нему, ожидая спасения.
— Возьмите, — прошептал Город.
Традос протянул жилистую руку к распахнутой груди умирающего Города. Раздвинул ребра и выхватил сияющее сердце, похожее на крошечную звезду, внутри которой повторялось происходившее снаружи: приземистые домики, объятые пожаром, замерзшую реку и рухнувший мост, а еще сине-голубое пятно забытого трамвая.
И там, внутри, тоже падал снег.
Прислонив сердце к груди, Традос замер в ожидании, что Город потечет в него; но Город не принимал его, хранил летние дни, помнил беззаботную вечность. Город противился княжеству вечной зимы. Город помнил детей, которые умели смеяться.
Цепкие пальцы обвили сердце. Поднесли к тонким губам. Традос прошептал над Городом заклинание, и пленочка границ покрылась слоем толстого стекла. Обвив сердце в пальцах, он, хромая, побрел от реки. Никто не заметил, как вместо человеческих ног под балахоном выросли щупальца, острые и черные, как сухие ветви.
Освободившись от непосильного груза, мальчик, что прежде берег Город, поднялся и стряхнул с плеч налипший комками снег, а потом снег и вовсе растаял: время потекло назад, окутав город в долгую осень.
Тело лёгким стало, туманным, и мальчик без опаски пошел, побежал, полетел по встречному ветру, босыми ногами нащупывая в воздухе тропы. Наслаждался свободой, скользя от крыши к крыше. Чем легче становился шаг, тем чернее становились его руки и прозрачнее — тело.
Шли годы. Бывший Город забирался на крыши и свысока глядел на прохожих, по заветам Традоса уползающих в шахты. Они предали его, и потому, оказавшись в беде, не знали, к кому обратиться. Бывший Город теперь презирал людей, оставшихся людьми, а к полуночи злобно над ними подшучивал: обращался в химеру, колотил бутылки и стекла, пугал детей, осмелившихся высунуть голову из окна.
Однажды, разглядывая детей с крыши, бывший Город на миг вспомнил, кем был. Когда он подлетел ближе, когда встретил юные взгляды на своих руках, когда увидел, сколько в них несчастья и страха, когда в опустошенной грудине едва не вспыхнула искра тоски по всему человеческому, тогда он услышал:
— Что это такое? — спросил один мальчик и ткнул пальцем в пустое сердце бывшего Города.
— Просто дымка, — ответил другой.