Ведьмы горят

У Акааши в глазах сгорает солнце, пока его руки нежно перерезают рассвету горло и все вокруг пылает огнём.

 Бокуто растворяется в мрачных объятьях — умирает понемногу в смоленых кудрях, но затем цепляется за ладони и восстает из пепла с горьких губ.

 — Одурачен, — твердят ему люди. 

— Влюблён, — отвечает им Бокуто. 

Кейджи целует — ядовито и проклято, впиваясь до синяков в сильные плечи. Он утягивает за собой в морок, колдуя глазами, шепча губами любовь проклятия, и Бокуто идёт — послушно, боясь отпустить руку. Мертвецы дают им свое благословение, и небеса плачут ядом, разъедая кожу до костей и кровавых ожогов. Бокуто оставляет на плечах Акааши мокрые поцелуи, на его спине считая родинки, дыша ведьминской кожей вместо воздуха, пока сельские жгут на площади для Акааши костры и кричат: «Гори, гори, гори!» — подбрасывая дров. 

А у Акааши в камине скрипят сырые поленья и варится зелье из трав и сушёных корешков. 

Один лишь дьявол знает, когда свежие простыни начнут пахнуть гарью. 

Но даже ему неведомо, как Акааши искрит в руках Бокуто ночами, царапает ногтями плечи, оставляя горячие следы, что въедаются, словно клеймо, хуже самого едкого дыма. И Акааши уже не выкинешь из головы, не вырежешь самым острым ножом. 

Акааши умрет на рассвете, разлетевшись по городу пеплом и птицами. Бокуто обещает его любить всем людям назло, в угоду всем бесам и чертам. И ведьмам. Любить Акааши до конца своей жизни, держать за руку в пылающей темноте и провожать на эшафот, оставаясь касаниями на пальцах, запахом на рубашке. И если Акааши решат утопить, то Котаро клянётся быть камнем, привязанным к его ноге. Никто из них не знает: ни эти бесы, ни ведьмы на шабаше, ни люди, жгущие костры, как Акааши страшно, как он боится смерти теперь, когда Бокуто просыпается рядом. 

— Не умирай никогда, Акааши, — целует ключицы, щекочит ресницами кожу. 

— Боюсь это невозможно, — смеётся Акааши, руками зарываясь в непослушные волосы на голове Бокуто. 

— Почему? 

— Все мы умираем, Бокуто-сан. — Бокуто хочет остаться так: в ночь на полную луну, в его глазах, стать его родинками, его пальцами, подарить ему все свои чувства. Любить. 

— Тогда я умру вместе с тобой. — Вместе гореть, тонуть, задыхаться. 

— О нет, Бокуто-сан, ведь тогда мне придётся испепелить тут все дотла, уничтожить каждую живую душу своими же руками, — Акааши мягко улыбается — церкви рушатся в его глазах осколками витражей. 

— И что же мне тогда делать, скажи, как жить? — и все это не ведьминские чары. — Я привык засыпать в твоих объятьях,  чувствовать дома твой запах, — трав и мяты, пыльных старых книг. — Я привык любить тебя, Кейджи, всего тебя. Твои руки, твой голос. Мир без тебя будет мне адом. 

— Я знаю, Бокуто-сан, но помните, что я Вам говорил? Смерть… 

— Это не предел. 

— Верно, — Кейджи коротко касается его губ своими, и Бокуто подаётся вперёд, берет чужое лицо в ладони и целует — веки, подбородок, скулы. Столько раз, насколько хватает сил.

 — Люблю тебя, так люблю, Акааши, — остаётся слезами на ресницах, капает на подушку, просит. 

А Акааши улыбается и считает часы до рассвета.

///

Приходят люди, злые, непонимающие: священник, местный пастух, женщина с рынка, дама с ребёнком и дряхлая старуха. И все они хватают Акааши за руки и ноги, за волосы, плюют и кидают камни. 

Бокуто ранится о крест священника, державшего его и выбивает Акааши с цепких рук, целует отчаянно, куда больнее, чем камни, что бьются о спину. 

— Времени нет, — шепчет Акааши, и Бокуто кивает, снимая медальон со своей шее — медальон с гравировкой летящий совы, что заговорил для него Акааши, и кладёт ему в ладонь. Люди держат — крепко, не вырваться, священник читает молитвы, но плевать — уже ничего, никого не спасти. В голове только серый туман, руины пыльных городов, а на теле — поцелуи Акааши. Его смех в голове, их объятья — ожогами на коже.

 Тогда Акааши колдовал, не боясь, творил магию только для него. А сейчас Бокуто кричит сквозь толпу, умоляет: 

— Хватит, не делайте ему больно! 

Хочет сказать: «Возьмите меня, убейте, порвите на куски».

Огонь лижет его босые ступни, Кейджи плачет безмолвно, в глазах его только горькое «прости». Хворост трещит, и все вокруг восторженно пляшут, кричат голосами дьяволов: «Умри, ведьма!» Веселятся, танцуют, смеются дети. Огонь кутает Акааши, словно мягкое одеяло, ласкает его тело, как самые нежные руки, целует его улыбку и забирает с собой. Кейджи даже не кричит, не моргает — сжимает медальон крепко в кулаке, и Бокуто будто горит вместе с ним. 

— Верните его обратно, верните его мне, — скулит Котаро, руками собирая пепел. 

Ведьмы сгорели.