Дорогой дневник. Всё снова очень плохо.
Теру долго думала: это не очень хорошая идея — писать куда-то всё, что с ней происходит и что она чувствует. Конечно, блокнот могут стащить, если носить его в сумке с собой в школу, а блог могут найти и даже взломать, если постараться. Теру догадывается: кому-то это точно может быть нужно, и далеко не для всяких хороших дел. Никто не должен узнать о том, что Ханадзава Теруки чувствует себя не совсем в порядке последние два года.
Теру всё же выбрала тетрадь. Так она точно уверена, что разговаривает только с собой
и никто другой её не услышит.
1 марта:
Последний раз мы с Шигеко виделись на прошлых выходных, а потом она уехала на соревнования в Аомори. Она заняла пятое место по подъему тяжести среди юниоров — скинула мне сообщением и написала об этом в Твиттере. Я была безумно рада, даже заплакала от того, что в этот момент меня не было рядом с ней. Я хотела поехать, но во всем виноваты промежуточные тесты, которые бы мне не позволили сдать в другие дни. Я всё равно сдала их на «четвёрки». Не знаю, как так вышло. Или знаю.
Я думаю, что было бы здорово на каникулах поехать с Шигеко куда-то за город. Или в другую префектуру — неважно. Мы бы сходили вместе в горы, сняли бы комнату или номер в рёкане, завернулись бы в толстые одеяла и болтали до поздней ночи. Это было бы замечательно. И ещё — мы бы никого не позвали. Ни её сестру, ни Судзуки, ни кого-то из её одноклассников. Потому что мы и так редко проводим время вдвоём, мы не всегда одни, даже когда занимаемся. У неё, видимо, целая сеть бесплатных репетиторов, и рядом либо торчит её сестра, либо вертится Судзуки и отвлекает своей математикой. Я тоже могу помогать с математикой! Почему я помогаю только с английским? Почему Судзуки постоянно рядом? Почему???
В первые недели, когда она только начала писать в дневник, ей было неинтересно. Она оставляла по два-три предложения о том, как прошел день, что она ела на обед, какие оценки получила, или вообще ничего не писала — вклеивала красивые фантики, картинки из журналов, стикеры — заполняла страницы. Потом он какое-то время лежал на полке возле книг, практически заброшенный. Возможно, она не знала, как заговорить о том, что её действительно волнует. В апреле, с началом второго класса старшей школы, она впервые написала о Шигеко всё, что держала в себе. Эта запись заняла десять страниц, без вклеек, рисунков и чего-то ещё. Теру просто хотела сначала рассказать про то, как прошли короткие весенние каникулы.
5 апреля:
Две недели мы с Шигеко виделись практически каждый день. Мы гуляли по городу, ходили в кафе, на выставку, мы сходили вместе в магазин одежды — я ей помогла выбрать новые вещи для школы, она сама меня попросила! Сама! Я вытащила все свои журналы, полистала блоги, сидела, наверное, до часу ночи, пока выбирала, что ей подойдёт. Меня хватило на два полных варианта — этого очень мало. Я хотела сделать всё от и до, чтобы принести ей это и показать, чтобы она что-то выбрала, оценила. Конечно, в магазине всё пошло по-другому. Из того, что я подбирала весь вечер, мы нашли только более-менее похожую юбку, но она стоила… У Шигеко на это не хватало денег. Всё равно мы стали подбирать вещи уже на месте и почти что спонтанно... Это было намного интереснее, чем если бы мы выбрали сразу всё по каким-то картинкам. Весь день мы провели вместе. Много болтали, гуляли, ели в кафе, купили тетрадки на новый учебный год, даже успели посмотреть кино в большом зале. А потом вечером ещё долго переписывались. Я не смогла уснуть, потому что мне было слишком хорошо.
В кинотеатре я хотела взять её за руку, но почему-то не смогла. Вроде темно, никто на нас не посмотрит — потому что все смотрят в экран, на этот дурацкий фильм про инопланетян, — а всё равно как-то… не вышло. Я не знаю почему. Никогда бы не подумала, что не смогу.
Когда она написала прямо на бумаге, что чувствует к Шигеко, ей стало тоскливо и больно. Тяжело осознавать, что такие сильные чувства буквально проедают изнутри и с этим ничего нельзя сделать. Либо её размажет, либо она сойдет когда-нибудь с ума. Пока что Теру верит во второй вариант. Ей он больше нравится.
Я не понимаю, почему я не могу. Не могу сказать или написать это сообщением, не могу даже письмо анонимное отправить, потому что она будет думать на кого угодно, но не на меня. Я пыталась, но либо не хватило духу, либо неподходящее время, либо кто-то мешает. Всегда есть что-то ещё. Почему нельзя догадаться? Мне кажется, на меня можно просто внимательно посмотреть и всё прочитать, даже пытаться в разговоры не придется. Я не знаю, что с этим делать.
Ближе к осени ничего не изменилось. Они виделись пару раз в неделю, чтобы сделать вместе домашнее задание, немного прогуляться — обычно кто-то кого-то провожал до остановки, — потом только списывались в мессенджере. Теру писала Шигеко, наверное, каждый свой шаг, рассказывала буквально о каждой идее, делилась музыкой, картинками, скидывала селфи. Шигеко отвечала. В списке чатов диалог с ней был закреплен наверху.
10 августа:
«Ты мне нравишься» — звучит как неправда. Потому что всё совсем не так, я не могу называть это простым «нравишься». Самое неподходящее слово. Мне кажется, что я умру. Или взорвусь (то же самое, что и умру, только громко и некрасиво). Или — не знаю что. Мне кажется, что когда каждое утро просыпаешься с чувством, словно тебя придавило, когда общаешься с ней и чувствуешь, что развалишься, если она тебя (случайно) коснется, когда начинаешь плакать потому, что она слишком хорошая для тебя, — какое «нравишься»? Скорее, тут «умру за тебя».
В сентябре Шигеко наконец снова стала приходить к ней в гости. К первому визиту Теру мыла всю квартиру до позднего вечера, везде вытерла пыль, переставила книжки, вазочки, что-то выкинула или совсем убрала — думала, что Шигеко будет неуютно в её квартире, что ей не понравятся её вещи — и она сама… Хотя это было слишком глупо, потому что Шигеко часто бывала у неё дома.
21 сентября:
Впервые поймала себя на том, что думаю много лишнего. Слишком много лишнего. У меня ничего не поменялось за это время, почему я так переживаю? Такого ведь раньше не было, верно? Она знакома со мной слишком давно, чтобы замечать, какие у меня на стене часы и с каким узором кружки. И что у меня не выглажены занавески в родительской спальне — мне было лень их гладить, о чём я вообще — кто в эту спальню заходит? Как будто я думаю, что она придёт ко мне вечером, поцелует меня и скажет: «Давай поваляемся на кровати твоих родителей. В американском кино все подростки так делают».
Я много раз думала о том, как она меня поцелует, если я ей признаюсь. Или возьмет за руку. Или обнимет так, чтобы я поняла — это ответ «да» или «я тоже». Я думала, что она сделает это, когда мы сидим в кинотеатре, когда кто-то из нас расстроен до слёз, когда мы гуляем после школы или сидим напротив друг друга в одной комнате, за одним столом.
Шигеко сказала только, что у неё очень приятно и чисто и — О, Ханадзава-чан, ты сделала перестановку? У тебя растет бамбук?!
Они замечательно посидели. Пока решали математику — успели отвлечься на ролики с YouTube про новую «Годзиллу», посмотрели трейлеры новых дорам, решили, что одну точно будут смотреть и обсуждать по вечерам, посмотрели, как кто-то танцует брейк под любимую песню Теру. Пока писали планы к сочинению по японскому — рассказали про разные случаи из младшей школы, например, сестра Шигеко — Рицу — в младшей школе в сочинении про будущую профессию написала, что хочет быть девочкой-волшебницей, но учительница поставила ей средний балл, потому что ждала, что Кагеяма Рицу будет серьёзнее, но боже, она же ещё маленький ребенок! На заданиях по химии они дольше выбирали песни в плейлист, чтобы под них заниматься, чем вообще что-то решали. В итоге времени ушло больше, чем они рассчитывали, но из всего плана на день они не успели только разобраться с физикой и биологией.
— Да оно не так уж сильно сейчас и нужно. Я думаю, мы и так хорошо сегодня постарались! — Шигеко улыбнулась, а Теру ощутила, как внутри её собственного сердца шелестит листва и щекочет так, что больно. Шигеко — перед ней, за столом на её кухне, между их коленями двадцать сантиметров, у Шигеко колени прикрыты краем юбки, у Теру — нет. Теру не знает, зачем ей это знать прямо сейчас. Шигеко встала из-за стола и сложила свои тетради в сумку. — Могу я тогда взять твою тетрадку по физике на пару дней?
— Да, конечно! Зайдешь в мою комнату — она на столе лежит, синяя такая. — Теру потянулась за смятыми салфетками, фантиками от конфет, убрала со стола крошки, печенье, тарелки, кружки.
— Спасибо тебе большое! Я во вторник верну обязательно, — и ушла в её комнату. От самой этой мысли Теру почему-то слегка потряхивало.
Она спрятала в карман фантик от конфеты, которую принесла Шигеко — манговая желешка, — чтобы потом вклеить это в дневник. А ещё детально записать этот день.
А ещё нужно сохранить плейлист, который они составили, выбрать к нему обложку…
— Я пойду уже, наверное. — Шигеко стояла на пороге и завязывала шнурки на кедах — вроде простые, серенькие кеды со звездочкой сбоку, немного потертые, но почему-то Теру они безумно умиляют.
— Тебя проводить? — Теру была готова хоть так — в домашней одежде — выйти и проводить её до остановки. Быстренько обуться в кроссовки, накинуть джинсовку и просто побыть с ней ещё немного.
— Нет, я сама, спасибо. — Шигеко выпрямилась и перекинула лямку сумки через плечо.
— А. Как скажешь. — Теру неловко прислонилась к углу коридорной тумбы, чуть не упала. Она какой-то кошмар. — Во вторник увидимся, да?
— Да, я тебе напишу. — Шигеко улыбнулась и потянулась к Теру. Секунда — и Теру обнимала самая лучшая девушка в мире. — Спасибо ещё раз за классный день!
— Да не за что… — От Шигеко пахло какими-то легкими духами, от её свитера — кондиционером для стирки, и чем-то ещё, и Теру думала, что это её настоящий запах, и Теру хотела в этом раствориться, и Теру хотела стоять так, наверное, вечность, чувствовать своей грудью, как бьётся сердце Шигеко рядом, и надеяться, что Шигеко точно чувствует, как сильно сейчас бьётся её.
Когда Шигеко ушла, Теруки ещё долго лежала на кровати и смотрела в потолок, пока на улице совсем не стемнело и её комната не погрузилась в вечерний полумрак.
В кармане зашуршал фантик, и Теруки вспомнила, что хотела сделать. Она потянулась с кровати к столу за дневником и ручкой. Пришлось выкопать его из общей стопки.
— Эм, она что, не взяла физику? — Теру задумчиво пролистала последние темы по астрономии и отложила тетрадь. Странно. — Как так?
Теру потянулась за телефоном и быстро написала в чат с Шигеко:
«Кажется, ты взяла не ту тетрадь».
Она ещё раз покопалась в стопке остальных тетрадей — дневника не было. Посмотрела в стопке с учебниками — тоже. На полке с книгами — нет. В ящиках стола пришлось перерыть всё — пачки с фломастерами, блокноты, конспекты с прошлого триместра, папки, журналы. У Теру было ощущение, как будто она совсем забыла, куда положила дневник. Вроде бы последний раз она писала в нем позавчера, очень много писала, что-то даже рисовала там. И куда потом она его убрала?.. Теру пыталась вспомнить, что она сделала сразу после того, как дорисовала все три рамочки вокруг их с Шигеко фотографий. До этого она вроде делала домашние задания. А после — легла спать. Когда она убиралась, стол она практически не трогала, значит…
Внутри Теру рухнуло буквально всё.
Через секунду на экране телефона засветился ответ от Шигеко:
«Я уже это заметила…»
***
Ну конечно, очень умно заводить под дневник тетрадку, которая внешне неотличима от школьной. Так никто не заподозрит, что ты там пишешь. Конечно, очень умно класть дневник в стопку с предметными тетрадями, её можно сразу достать, когда захочется что-то туда внести, очень умно не убирать её с самого видного места на столе. Конечно, ещё умнее отправить кого-то очень важного в свою комнату и сказать «бери синюю тетрадь», точно зная, что у твоего дневника синяя обложка.
Теру не находила себе места весь оставшийся вечер воскресенья и весь понедельник. Чем ближе был вторник, тем ей становилось, наверное, хуже. Шигеко молчала, а Теру даже боялась ей что-то писать. Разве что её хватило на то, чтобы написать быстрое «окей» на «встретимся в макдональсе на станции».
И как теперь смотреть Шигеко в глаза?
А если она всё прочитала? Всё с самого начала и до самого конца, прям до записи о том, как они проведут день воскресенья у Теру дома. Ладно бы сам факт, что Теру по ней сходит с ума — это было очевидно, об этом можно было догадаться; наверное, Рицу уже догадалась и явно растрепала всё Судзуки, удивительно, что Судзуки не растрепала это Шигеко (или растрепала?). Там было написано столько всего, что лучше бы Теру сгорела сразу на месте — и сгорела бы добровольно, — чем сказала бы это вслух. Такая сильная девочка Теру не может справиться с простой подростковой влюбленностью, какой смех, разве это о тебе, Ханадзава?
Теру опоздала на две минуты. Шигеко уже сидела за столиком и ела картошку фри — она купила две большие порции. Казалось, что подойти к её столику было самым сложным делом за всю жизнь Теру.
Лучше бы она умерла или вообще никогда не рождалась (но если бы она не родилась, она бы не была знакома с Шигеко).
Шигеко увидела её и помахала рукой, слегка улыбнувшись. От этого стало чуточку легче, но развернуться и выбежать из Мака было уже нельзя.
— Привет, — сказала Шигеко и пододвинула к Теру вторую порцию картошки.
— Привет. — Теру ощутила себя самой ужасной на свете. Она не могла беззаботно — как всегда — улыбнуться, показать, что она расслаблена и спокойна, что вся эта ситуация такая нелепая и сейчас они быстро со всем разберутся, похихикают и разойдутся, что ей всё равно, на какой странице Шигеко открыла её дневник и что она там увидела. Боже, Ханадзава, иди ты к чёрту.
— Неудобно так вышло, извини, надо было спросить у тебя, ту ли тетрадь я взяла. — Шигеко протянула Теру её дневник, без наклеек, без подписей на обложке, простая тетрадь. Теру ощущала, что ей отдают прямо сейчас её пожеванное сердце. Она
с большим трудом заставила свои руки не дрожать и забрала тетрадь.
— Я принесла тебе физику, — выдавила из себя Теру, вышло хрипловато и немного напуганно. За что ей это всё.
— О, да контрольная была уже сегодня. Поэтому уже нет смысла. Извини.
И больше ничего не говорила, пока Теру старалась неловко затолкать свой дневник в сумку, но утыкалась уголками тетради в складки сумки, учебники казались настолько тяжелыми, что просто впихнуть между ними тетрадь было трудно. Шигеко как будто смотрела на то, как Теру прячет саму себя в эту дурацкую сумку, и Теру было стыдно из-за того, что ей пришлось увидеть всё это, прочитать всё это — пусть даже и немного, но всё же.
Вот такая она — Ханадзава Теруки. Страдающая дура, которой мало нормальной дружбы и внимания.
— Я не читала его.
Теру наконец подняла взгляд на Шигеко. Боже, какая же она спокойная и красивая.
— Что? — Ханадзава, ты тупая что ли?
— Я не читала твой дневник. — Шигеко вытащила длинную картошину. — Я просто открыла его и сразу поняла, что это не то, что стоит читать. Так что я сразу его убрала и больше не трогала. Это же очень важная для тебя вещь.
В Теру как будто за секунду расцвело огромное цветочное поле. Шигеко всё ещё самая лучшая девушка на планете, боже, как можно было в ней сомневаться.
— Правда?
— Ага.
— Но ты ведь наткнулась на что-то... Взглядом. Не знаю. Просто когда открыла, ну…
— Да, наткнулась, но... — Шигеко как будто подбирала тщательно слова, а Теру ощутила, как у неё снова всё трясется. — Я это знала и раньше.
Теру снова хочет умереть прямо на этом месте, чтобы даже мокрого места не осталось, чтобы больше вообще ничего о ней не напоминало. Она, возможно, сейчас сойдет с ума.
Почему так страшно, почему же ей так страшно, боже, пусть всё будет нехорошим сном, неприятным, тревожным сном, и сейчас она заставит себя проснуться.
— И что ты мне скажешь? — Она не просыпается. Чёрт.
Шигеко опустила взгляд на салфетки, столешницу — эту дурацкую поцарапанную столешницу, на чашечку с кетчупом, на чек, — и не смотрит на Теру. И хорошо, что не смотрит, потому что Теру сейчас, наверное, белее своей школьной рубашки.
— Я ещё об этом думаю…
Можно выдохнуть? У Теру не получается. Ей кажется, что она всё ещё проваливается куда-то в пропасть и будет лететь туда вечность. Когда же это кончится?
— Ешь картошку. — Она поддела краем пальчика картонную коробочку, на которой уже проступали небольшие жирные пятна. — Это для тебя.
Теру сделала медленный выдох.
— Спасибо.