Поцелуй борщевика

— И где ты шлялся? С кем? — Юра хлопнул по выключателю, вырубая свет, и прищурился в темноту.

Он помнил какой-то очень задней памятью, что солнечный свет может быть опасен, но не помнил, опасен ли свет лампочек. А как говорит дедушка: «Лучше перестраховаться, чем недостраховаться».

— Да со своими… — Бека стоял там, в тесноте чёрного провала прихожей Юркиной съемной хаты и еле выговаривал слова: — Есть тут.

— У тебя хоть где-то своих нет?

Бека неразборчиво хрюкнул и Юра устало покачал головой.

— Так ты со своими туда полез?

— Куда?

— Это я тебя спрашиваю: куда?

— Один.

— А ты нахера пил хоть? — вздохнул Юра, засветил коридор смартфоном и придирчиво осмотрел пришельца от грязной, как и вся одежда, кепки до модных беговых кроссовок, жирно вымазанных свежей землицей. — Ты ж не пьёшь.

— Я не пью?

В презрительном свете мобильника Бека растерянно пожал плечами и чуть не упал, потеряв незримую опору. Он некоторое время гипнотизировал кепку, свалившуюся на пол, оценивая свои возможности. Поднимать не стал. Собравшись, для надёжности опёрся о стену, прошуршав курткой по старым обоям, и благодушно кивнул, отчего спутанная чёлка упала на лоб:

— Я не пью.

— Так чего ж ты жрал тогда?

— Абсент.

— Абсент, господи, абсент он жрал. И куда ты потом попёрся?! Куда тебя понесло?! Где ты в городе взял борщевик? — видя, что слова не доходят до адресата, Юра заговорил членораздельнее: — Ты попрощался с этими своими, а потом куда? Куда? Ты? Пошёл?

— Пошёл я, — пожал плечами Бека. — Пошёл я нахуй.

— Это да, — покачал головой Юрка.

В этот раз в попытке сохранить равновесие Бека взмахнул руками, зацепился и грохнул вешалку с куртками на пол.

— Звини, Юр, — икнул Бека, — я не хот-тел.

— Бог тебя простит, скотина атеистская. — Юра набрал номер неотложки своего района. — Куда попало хоть? Борщевиком-та.

В ухо противно занудели гудки.

— Н-знаю.

— Дуй в ванную, придурок, — цокнул языком Юра и с силой шлёпнул Беку по пальцам: — В лицо не лезь лапами!

Бека послушно убрал руки за спину и походкой обречённого узника поплёлся, куда было велено. Юра топал вслед, попутно поддакивая подробным рекомендациям врача скорой.

— Раздевайся пока. Лицо не трогай. Я ща.

Бека снова убрал руки за спину и даже обхватил себя за запястье — чтобы наверняка, а Юра утопал разговаривать с доктором, задёргивать плотные шторы, хлопать шкафчиками и лазать на антресоли.

Спичка шоркнула, ослепила короткой вспышкой и подпалила девственно-белый фитиль ароматической свечи в стакане, купленной когда-то в «Икее» со скидкой и потому что ну как же не прихватить из «Икеи» какую-нибудь милую совершенно ненужную бесполезную дрянь.

— Вот.

Трепещущее зарево наполнило ванную комнату мелкими всполохами света, сладким ароматом персиков и подвижными густыми тенями.

— А? — Бека так и стоял — руки за спину, как и был оставлен.

— Ты совсем тупой, да?

— Совсем, — кивнул Бека.

Кажется, из всего он только и помнил теперь, как кивать китайским болванчиком да пожимать плечами. Юра со вздохом разложил свои находки на стиральной машине. Он помог Беке раздеться, ворча и ругаясь, и затолкал его в ванную. Пациент не сопротивлялся — только свой телефон вырвал из Юркиных рук и нежно определил его на раковину, битым экраном вверх.

— Сказано помыться! С содой! А потом спиртом ещё! — Юра выкрутил воду на полную и сунул Беке бутылку шампуня. — Лицо и хуй не трогай! А то пиздец.

— А чего у тебя водка? — кивнул Бека бутылке, которая таинственно поблёскивала на стиральной машине. — Тыж не пьёшь.

— Чтобы ты спросил.

— Я спросил, — кивнул Бека.

— Надо вроде раствор делать, но. Перебьёшься. Не дыши. — Юра гуще декабрьского снега усыпал Беке спину и плечи. — Размазывай с мылом, только не три. Не три, господи, ты совсем ёбнулся, что ли?!

— Ёбнулся, — кивнул Бека. — Совсем.

— Как ты ваще решил, что это борщевик?

— Я лежал просто. И небо такое тёмное. И трава высокая ещё. Прямо чёрная над головой.

— Над головой, ага.

— А я смотрю на него — ну прямо как дома. — Бека с восхищением уставился в едва сиявший рыжим облупившийся потолок и поднял к нему растопыренную пятерню. — И борщевик тоже. Красивый такой… как в короне.

— Да ты у нас поэт. Хренов.

Обмазавшись содой, поэт сидел, обхватив убелённые колени руками, пока Юра поливал из душа, прикидывая, хватит уже или ещё не хватит.

— А я даже и не плачу. — Бека провёл ладонями по лицу. — Это же просто вода, Юр.

— Вода-вода. Морду не трогай. Давай водкой теперь. — Юра с хрустом отвернул крышку и плеснул Беке на шею и руки.

В нос шибануло едкой спиртовой вонью.

— Давай ебальник протру.

Юра аккуратно, стараясь не задевать близко к глазам, прошёлся ватными дисками, собирая разводы грязи с широкого лба, курносого носа, редкой щетины на подбородке и над верхней губой. Главное не размазывать — сказал доктор из телефона.

— Противно, — пожаловался Бека.

— А абсент жрать не противно было? А в борщевике валяться?

— Не-а.

— Терпи теперь.

— Не могу. Хватит.

— Стоять! — Юра с силой усадил Беку обратно и вылил на него ещё добрые полбутылки. — Растирайся давай.

— Не могу. Не могу я — противно. — На крутых скулах сверкнули две яркие капли, отразили пламя свечи и покатились, обгоняя друг друга. — Холодно.

Бека заглянул на Юрку снизу, щенячьи глазки у него даже трезвого не получались, а сейчас он и вовсе напоминал скорее знаменитую узкоглазую тибетскую лисицу из интернета. Которую ничего не впечатляет.

— Да всё уже почти. Размажь, что осталось — эта зараза же через одежду даже…

— Не могу, — Бека послушно размазал водку по груди и ногам, и всё твердил: — Не могу, понимаешь? Не могу. Это же не Канада. Это Казахстан, я не могу. Понимаешь? Юра?

— Всё я понимаю, — тряхнул головой Юра и вылил остатки на Бековы ноги. — В Казахстане геев нет.

— Понимаешь.

Юра понимал. И новости он сегодня смотрел. Не дозвонился, подумал, что Бека всё-таки нормально отнесётся, по-взрослому. Подумал, что лучше он Беку после тренировки отловит и к себе притащит — чего в общаге ночевать, да? Наорёт, обзовёт дурнем. Чаем напоит. Даже плед свой любимый даст, тот, пушистый, под жирафа.

А Бека на тренировку не пришёл. И трубку не взял.

В утреннем интервью король Джей-Джей рассказал о планах на сезон, познакомил со своей новой девушкой и объявил о своей бисексуальной ориентации.

Каминг-аут канадского фигуриста почти и не наделал шума, сегодня педиками никого не удивишь, тем более канадцев — всех таких толерантных из себя. Канада вам не Казахстан.

— Ты понимаешь, Юр, понимаешь.

— Конечно, понимаю, не тупой же. А этот…

— Он тоже понимает, Юр. Просто он так не может. Ему правда важна. И свобода. А я, — Бека в первый раз, за сегодня, посмотрел нормально, а не как бездомный пёс, — ссыкло.

Юра тяжело вздохнул и бросил на Беку полотенце.

Он многое понимал, но кое-чего всё-таки понять никак не мог. Например, как этот самодовольный канадский болван вообще изначально придумал разглядеть Отабека в толпе, среди многих поданных, и снизойти до него? С золотого пьедестала. Он же там один, на своей воображаемой вершине победителей, самый распиздатый из всех павлинов зоопарка. И посмотрите, кто его с панталыку сбил? Вот этот пьянючий гаврик?

И ведь сам первый подкатил, козёл, и не смог отвять, отступиться по-человечески, нет, сначала до смерти замурыжить надо хорошего человека долбоебизмом своим. Правды ему подайте. Свободы. Голову из жопы вынь — короной поцарапаешь. Придурок. Нашёл бы сразу ёбыря себе из своих правдоёбов — и проблем бы не было.

А ежели ты весь такой из себя влюблённый, хрен моржовый, то почему не потерпеть? Тем более что это не навсегда, а временно.

Бека ведь ему сказал, что это не навсегда. Ну что, так сложно подождать того, кого любишь? Всего-то сезона три-четыре. Ну пять, если очень повезёт. А потом хоть в Канаду тащи его, хоть в ЗАГС — отмучался.

— Подождать он не мог. Не терпелось ему. — брюзжал Юра, пока Бека натягивал на себя Юрины шмотки. — Каминг-аут ему подавай! Чё вот ему невтерпёж было?

— Никак. — Отабек высунул голову из горловины заношенной чёрной футболки и запутался в длинных рукавах.

— Да всего-то лет пять оставалось.

— Может, семь, — пытался попасть в штанину безразмерных треников Бека.

Юрка прикусил язык — не время говорить другу, что ему и пять-то с натягом нагадал. Ну чисто по дружбе накинул пару лет. Видя тщетность неуклюжих попыток, он помог натянуть штаны.

— Но он не рисковал льдом, Бек. Это совсем другое.

— Другое, — закивал Бека. — Если узнают обо мне, меня уберут в тот же момент, всему конец. Я не могу. Лёд для меня — всё.

— Да, спорт — это жизнь. Всё остальное потом.

— Всё потом, — покорно кивнул Бека и споткнулся об порог.

Дорога до туалета была полна измен и приключений. Раньше Юра и не догадывался, сколько в его тесной хрущёвке препятствий для пьяного человека, Бека собрал их все: от пылесоса до махрового коврика и, конечно, кота — куда без этой мохнатой жопы. Развалившийся Потя и с места не двинулся, только поддал когтистой лапой и зашипел.

— Просто хочу… не думать, Юр, — Бекины жалобы унитазу прерывались тошнотворными звуками бульканья. — Просто… чтобы исчезло из головы. Пусть это пройдёт.

Вы только полюбуйтесь: Вот он, венец творения — человек.

Унитаз ничего не отвечал Беке и молча принимал все драматические излияния. Чего он только не видел в жизни от этих венцов творения.

Юра поставил свечу на бачок и попытался забрать у Беки телефон — мешает же. Но тот только сжал пальцы крепче.

Он с же телефоном теперь не расставался. Телефончик милый. Телефонушка.

Авось зазвонит?

И сразу станет неважным, чем занят: тренируется, валяется в кустах или блюёт, обняв толчок цвета синего мрамора — Бека всё бросит, сорвётся и полетит, куда его превеличество прикажет.

Посмотрит покорно, в ножки поклонится. Всё, что хочешь, моё высочество, только помоги потаскать этот труп тайных несчастных ущербных недоотношений в шкафу на расстоянии всего-то пять лет, не больше. Сфоткайте нас, будто мы друзья. Нет, за руку нельзя. Я же не гей какой-нибудь, что вы себе позволяете.

Больше всего Юра не мог понять, почему Бека вообще в это дерьмо влип. С виду ведь неглупый парень. Он же всегда всё правильно делает — лучше всех. Да Юра надёжнее и рассудительнее его вообще ни одного человека не знает! И в кого этот умник втарабанился?

В петуха. Высокомерного пустобрёха в короне из «Бургер Кинга», картонной, как и он сам!

И только сейчас, глядя на своего друга, нет, на эту измятую пьянь, Юра, готовый вдрызг разочароваться, понял. Понял, что по-другому и быть не могло, что перед ним именно такой человек и таким он всегда и был, и это как раз в его стильчике.

В этом же он весь. Неприступный и скупой на чувства Отабек если уж даёт, то от души и по полной. Если спорт, то до чемпионства. Если музыку Юрке свести и с выступлением помочь, то чтоб обалдели все и попадали. А если уж любить, то до потери памяти и только королеву — не меньше. Ну или короля.

— На, — Юра протянул две маленькие таблетки, когда Бека умылся.

Вот только на этот раз от души и по полной не получилось, да, Бека? Разве что по полной облажаться.

— Антигистаминная и обезбол. Не выбирай, обе жри.

— У меня ничего не болит, — пожал плечами тот, понурив голову.

— Заболит, — зловеще пообещал Юра. — У тебя на щеке вон. Видать, рожу всё-таки задело.

— Мне не больно, — повторил Бека в пол, будто сам себя уговаривая.

Юрка настойчиво протянул таблетки.

Когда-то казалось, они привыкли уже вытерпеть любую боль. Но боль каждый раз оказывалась очень разной и непредсказуемой. От ожога борщевиком, например, какая будет? Наверняка удивит.

— Врач сказал, что от лампочек ультрафиолета нет, но у юзеров интернета другое мнение, — хохотнул Юра, помахав телефоном. — Так что два дня в потёмках отсидишься. На всякий случай. Привыкай к вампирской жизни. Проспишься — замотаем тебя и в травмпункт покатим. Или не покатим — как врач скажет. Дай посмотрю.

Юра поднёс свечу ближе, освещая замученное серое лицо.

— Такой красивый и такой ядовитый, — пробормотал Бека в своём романтическом припадке, рассматривая в зеркале темнеющие пятна на нижней челюсти и шее, один-в-один похожие на засосы.

— Угу, — кивнул Юра, — прям как некоторые люди. До волдырей бы не дошло. Следы ещё останутся. На год где-то, пишут, а потом пройдёт, наверное.

— Пройдёт. — Бека коснулся пятен кончиками пальцев. — Я не хотел. Чтобы вот так было.

— А я… — Юра едва успел сжать зубы и запереть во рту раскалённое до белого «я же говорил». — А я пойду чай сделаю.

Ну и что, что он же говорил? Что толку говорить? Беке хоть кол на голове теши — он всё равно на своём вывезет, не мытьём, так катаньем. Он же с первого раза у нас не понимает. И со второго не понимает. В этом тоже весь он. Погнали с русской школы — пойду в американскую, в канадскую, в казахскую. Не вышло с балетом? Подавитесь. Без балетов ваших накатаю на медаль, да хоть на две.

Дали раз отворот поворот? Нет, я опять туда, в это болото залезу, оседлаю эти грабли, весь в борщевике изваляюсь, потому что ну и что что ядовитый, ну и пусть, зато красивый и в короне! Хотя бы и бумажной.

Под аккомпанемент закипающего чайника и шелест одноразовых пакетиков голос Никифорова в голове подсказывал не спешить с выводами, не бросать глупыша, он же у нас совсем блаженный — пропадёт без нас, жалко же, хоть и дурачок получился. И Юра с этим воображаемым Никифоровым, возможно, в первый раз в жизни был согласен.

Хотя.

Ну, если подумать.

Может, это не один Отабек у нас такой глупыш? Может, они все тут с первого раза не понимают? Снова и снова падают об тот же лёд и опять поднимаются и повторяют раз за разом одно и то же. А по другому чемпионства и не взять, да?

И если минуту назад, когда Юра выходил из комнаты, ему хотелось яростно трясти друга за плечи, спрашивать и кричать: «Бека, ты совсем тупой? Не будь ты таким тупым!» То сейчас, когда он вернулся, спрашивать и кричать совершенно расхотелось.

Да и Бека уже спал, свернувшись на полу у дивана калачиком, как будто это могло бы быть удобно; вечно молчащий теперь телефон выпал из его руки, а рядом, на тумбочке, персиковая свеча жалобно догорала, огонёк её из последних сил содрогался, запертый в бликующих невидимых стенках, готовый вот-вот насовсем угаснуть, но всё ещё живой.

Надо будет ещё таких взять. В другой раз.

Юра накрыл Беку своим любимым пледом под жирафа, а сам уселся с кружкой чая в скрипучее кресло.

Если подумать — не будь Бека таким, многого бы не было. Ни его выступлений, ни той памятной показательной, от которой все обалдели и упали. И, может, они бы и не дружили вовсе.

А так. Можно же и Беке иногда влюбиться в кого попало? И оказаться ссыклом. Можно же и ему иногда быть человеком?

Юра усмехнулся этой мысли и взялся за ноутбук, чтобы задать интернету пару вопросов: бывают ли засосы после борщевика и что делать и как жить, если друг совсем дурак.